Мое имя эхом разносится по подземелью, и я закрываю глаза, желая отгородиться от всего этого. У меня нет боевого имени. Здесь ни у кого нет. Это просто постоянное Рэйвен, Рэйвен, выкрикиваемое из глубины легких.

Стук, отдающийся эхом под ногами, оповещает меня о появлении противника. Я едва бросаю на него взгляд, сжимая и разжимая костяшки пальцев. Я вижу, что он крупный парень, просто по его ногам. Я достаточно опытна и, вероятно, считаюсь психопаткой, что могу определить его вес по шагам. Я полагаю, что он где-то около двухсот фунтов, плюс-минус несколько гамбургеров. Он кажется не слишком высоким, может быть, около 177 см. У меня были и пониже. Бывали и повыше.

Диктора нет. Нет сигнала. Ничего, что могло бы оповестить нас о начале боя. Нет никаких правил, правда. Когда человек падает, ты можешь проявить человечность и уйти, а можешь продолжать до тех пор, пока твой противник не испустит последний вздох.

Я знаю ставки. Я знаю, чем рискую, раз за разом выходя на этот ринг. Я могу выйти против кого-то, кто еще более безумен, чем я. Но я еще не проиграла ни одного боя, так что я благодарю свои чертовы звезды.

Когда крики стихают, я наконец поднимаю глаза и вижу человека с короткими волосами и легкой щетиной. У него злобное лицо и перекошенный живот. На левой руке и правой ноге у него татуировки — племенные линии и вихри, которые выглядят настолько хаотично, что у меня кружится голова.

Он сжимает челюсти, и я понимаю, что он не рад тому, что борется с девушкой. Его это не беспокоит, потому что в этом случае бой будет дерьмовым. С меня хватит таких. Они отказываются наносить удары, что только еще больше меня злит. Просто деритесь, мать вашу. Вот зачем вы здесь.

Люди — такие чертовы трусы.

Он поднимает руки, его собственные пальцы сжаты и готовы к бою. Я тоже поднимаю свои, и это молчаливое разрешение. В ушах звенит воображаемый сигнал, и мы начинаем.

Он вскакивает на ноги и скользит в левую часть ринга. Я иду вправо, переставляя ноги друг через друга при шаге вперед-назад. Я меньше действую и больше готова просто ударить его по лицу. Но он не хочет двигаться вперед, судя по тому, как он переминается с ноги на ногу.

Мы танцуем этот танец, пока он, наконец, не делает шаг вперед. Одно шарканье левой ногой, и его слабость становится очевидной. Его правая рука слегка склоняется, давая шанс замахнуться левой. Я поднимаю ногу и бью его в селезенку. Он издает слабый звук и на мгновение скрючивается. Я делаю шаг вперед и бью его прямо в шею. Я смотрю, как замирает его склоненная голова, как его глаза пылают, глядя на меня.

Теперь он в ярости.

Он встает во весь рост, возвышаясь над моими 158 см. Он бьет меня в грудь, и, клянусь, если бы я была нормальным человеком, все мое тело разлетелось бы на куски. Останется синяк, но синяки заживают. Меня это вполне устраивает.

Он быстро шагает ко мне, готовый сбить меня с ног. Но я ожидаю этого и уклоняюсь от удара, проскальзывая под его рукой и оказываясь у него за спиной. Его спина вздымается от разочарования, и я бью его по почкам и ногой под колени, отчего его ноги подкашиваются. Он падает на колени и готов мгновенно подняться, но я прыгаю ему на спину. Моя рука обхватывает его шею, и я сильно тяну, перекрывая ему кислород.

Его рука отклоняется назад, ударяя меня по голове. Это только заставляет меня еще крепче сжать его шею. Это самое сложное. Грань между тем, чтобы перекрыть им кровообращение, чтобы они потеряли сознание, и тем, чтобы просто убить их. Я могу сделать либо то, либо другое. Я могу сделать и то, и другое.

Сегодня я выбираю оставить его в живых.

Я приближаюсь к точке давления, и его удары по моей голове сотрясают меня, но становятся мягче, когда он теряет сознание. Он снова поднимается, чтобы ударить меня, но его рука останавливается на полпути, падая на бок, так как он теряет контроль над собой. Затем падает вперед, и мои руки вылетают вперед, чтобы поймать себя при падении.

Толпа сходит с ума. Я не бросаю на них ни взгляда, ни унции благодарности, когда скатываюсь с него, встаю на колени и трясу головой. Ублюдок мог бы устроить мне сотрясение мозга своими мощными кулаками, но я не чувствую никаких признаков, по крайней мере, пока, так что, думаю, все в порядке.

Я встаю и направляюсь к задней стенке ринга, когда мой противник начинает шевелиться. Он знает, что его бой окончен, и я чувствую вибрацию, когда его ноги идут в противоположном направлении.

Навстречу мне выходит Корган с бутылкой воды. Я вырываю ее из его рук, откупориваю крышку и выпиваю половину.

— Ты просто чертовски хороша, Рэйвен! Твои удары в точку!

Я киваю, одаривая его небольшой улыбкой, только потому, что именно он научил меня всему, что мне нужно знать.

— Спасибо, Корган. Я ценю это.

— Увидимся в спортзале? — Он терпеливо ждет моего ответа, и я быстро киваю ему, прежде чем направиться обратно к шкафчикам. Возвращаюсь в тишину и в темноту.

На сегодня с меня достаточно.

Наконец-то я чувствую себя собой. Но это только временно. Как только я снова надену свою одежду, снова превращусь в Рейвен Эббот в ее респектабельном наряде и поведении, я снова почувствую себя задушенной и такой чертовски неправильной.



Двадцатиминутная поездка домой не должна быть такой ужасной. Но это так. Каждая миля, проделанная от города до леса, мучительна. За каждым поворотом я оставляю частичку себя. Я оставляю себя настоящую в раздевалке и разглаживаю свое лицо, превращаясь в самозванку, которую начинаю ненавидеть. Единственная причина, по которой я решаю продолжать возвращаться в место, которое приносит мне больше всего неприязни, — это моя кузина.

Ария.

Она — то, что заставляет меня держаться. В этом мире, который портит мне жизнь на каждом шагу, именно моя кузина поддерживает во мне свет.

Она — мой свет.

Она — единственное, что не дает мне окончательно потерять его. Она всего на несколько месяцев младше меня, ей вот-вот исполнится семнадцать. Она смотрит на меня снизу вверх и в то же время является моей лучшей подругой. Я говорю ей, что я — последний человек, которого она должна считать образцом для подражания. Я — это все, с чем она должна бороться. Посмотри на меня и пойми: вот кем ты не должна быть. Стремись бороться против всех.

Но она этого не видит. Она не видит тьмы в свете. Она не видит зла в моих глазах и яда в моем сердце. Я люблю ее за это, но я также ненавижу ее за это.

Я не хочу, чтобы она была похожа на меня.

С другой стороны, ее родители, я знаю, сделали бы все возможное, чтобы запереть меня в подвале. Изолировать меня от всего мира и молиться за меня день и ночь. Они борются с неизбежным. Они притворяются, что я одна из них. Они закрывают глаза и делают вид, что могут спасти меня от того, чем я стану.

Они не знают, что уже слишком поздно. День, когда я родилась, стал днем моего проклятия. Я стала той, кем стала.

Этого не остановить, как бы сильно они ни желали обратного.

До этого года родители Арии держали нас на домашнем обучении. И только когда пастор в церкви рассказал об этой школе, родители Арии начали думать, что общение может помочь нам приблизиться к Богу.

Я никогда не ходила в школу. Даже до того, как попасть сюда, я была изолирована дома, предоставлена сама себе и искала свой собственный путь. Я никогда не общалась с детьми своего возраста. Я общалась только с учителями. Поэтому, когда я переехала к тете и дяде, для меня ничего не изменилось.

Но теперь, когда я внезапно попала в настоящую школу, у меня завязались узлы в животе. И это не просто школа. Это частная школа, не являющаяся по настоящему частной. Я изучила ее. Она престижная. Очень рекомендуемая. Единственная причина, по которой мы можем сюда поехать, — это то, что церковь, в которой работают мои тетя и дядя, напрямую сотрудничает со школой, и мы должны были получить какую-то стипендию. Полностью оплачиваемую. Никакой платы за обучение. Если бы она была, мы бы сюда не поехали. Они бы не смогли себе этого позволить.

Я... нервничаю. Это то, чему я должна радоваться, но я не радуюсь. Совсем нет. Уединение за эти годы сделало меня антисоциальной. Слишком много людей и я не сочетаются. Когда я на ринге, я могу отгородиться от всего этого. Как только я выхожу за пределы ринга, я убегаю.

Я не знаю, как мне удастся выжить в толпе детей моего возраста.

Подготовительная школа Блэкридж.

Я не готова. Я никогда не буду готова. Но я должна это сделать, потому что я не оставлю Арию там одну.

Выезжая на нашу улицу, я сразу же оказываюсь под тяжелыми деревьями, пока поднимаюсь по нашей длинной подъездной дорожке. Мы живем в старом фермерском доме между лесами и городом Портленд. Он наполнен красотой и жуткой атмосферой, от которой невозможно оторваться. Может быть, дело в доме, в котором я живу, в религиозных предметах, украшающих каждый сантиметр. Такое ощущение, что за мной наблюдают двадцать четыре часа в сутки. Постоянно стыдят за то, кто я есть. От кого я происхожу.

Подъезжая к дому, я вижу, что все фонари включены, светло-голубой сайдинг выглядит серым в ночи. Машины тети и дяди стоят рядом с домом на посыпанной гравием подъездной дорожке, а Хонда Арии — за их машиной. Я притормаживаю рядом с машиной Арии и глушу свой автомобиль. Открыв центральную консоль, я беру в руки маленькую цепочку с крестиком, лежащую в самом низу.

Я — два разных человека.

Я живу во лжи.

Но таковы правила, которые я должна соблюдать, чтобы не получить наказание, и пока Ария со мной, я ее не брошу.

Я выпрыгиваю из машины и оставляю сумку на заднем сиденье. На моей одежде есть немного крови от моего сегодняшнего противника, и я знаю, что тетя Глория впадет в ярость, если увидит это.

Они очень религиозны. Постоянная молитва днем и ночью, церковь по воскресеньям, дом, наполненный крестами и сестрами Мариями. Это неизбежно.