7.

Один раз в месяц Сатир навещал своего отца. Последний уже несколько лет жил за городом, на даче, которую сам и спроектировал. Здесь было спокойно и безлюдно в зимнюю пору, а летом дача укутывалась в зелень и трели птиц. Отец поддерживал сад, выращивал картофель и писал автобиографию. Ему казалось, что работа над книгой продлевает жизнь. Он говорил, что будет ходить по земле пока не поставит последнюю точку в своём тексте. Сатир подсмеивался над отцом, но старался поддерживать его после смерти матери, с которой куда чаще спорил и конфликтовал.

Как-то раз он приехал к отцу под вечер. Тот сидел в беседке и пил кофе. В его бороде седые волосы причудливо смешались с тёмными. Он удивлённо посмотрел на сына, но сразу же предложил ему сесть напротив себя. Разговор завязался быстро, так как отец и сын хорошо знали друг друга. Говорили о женщинах, природе, архитектуре, политике, вызовах века… Одним словом, о том, о чём говорили всегда, когда виделись. Впрочем, Сатир заметил, что отец чем-то оживлён, как будто он принял какое-то важное решение и теперь рад той ясности мыслей, которую это решение принесло:

– Ты давно не привозил мне внуков.

– Они такие городские, ты же знаешь… Давид витает в своих технических идеях, а Миранда личность артистическая, публичная… Но они постоянно спрашивают о тебе. На каникулах обязательно приволоку их в твой зелёный рай.

– Надеюсь… А помнишь, как мы ходили с тобой в театр?

– Отлично помню, папа. Но почему ты спрашиваешь?

– Да… Я водил тебя на «Сирано» и «Бурю»… Хорошие были спектакли, не то что теперь. Мне всегда хотелось, чтобы ты работал в театре.

– Помню, помню… Но я не в театре, папа.

– Ничего… Может, ещё сложится. Я подожду…

– Ты меня удивляешь последнее время. Как твоё здоровье?

– Думаешь, начинаю заговариваться?

– Нет, но я всегда настороже.

– Да, я знаю. Со своим отцом я тоже был настороже, а он умер один, тихо, ночью…

– Так часто и бывает, к сожалению.

– Или к счастью… Меньше всего хотел бы корчиться от боли на глазах у напуганных родных.

– Обстоятельства смерти не выбирают… Так у тебя точно всё нормально?

– Всё как обычно. Закончил третий раздел автобиографии, исправно веду дневник, собрал малину, съездил в город за покупками…

– Я бы мог сам тебе привезти!

– Знаешь, старым мужчинам важно чувствовать свою дееспособность.

– И всё же, звони, если что. Мне будет приятно тебе помочь…

– Хорошо…

Через неделю отец повесился в сарае для хранения дров. Он так и не дописал своей автобиографии. С тяжёлым сердцем Сатир читал и перечитывал его воспоминания и мысли. Особенно запал ему в душу один длинный абзац, где говорилось о том, что люди разучились умирать достойно:

«Когда бы не было такого культа здоровья, какой мы имеем сейчас, то людям стало бы намного проще уходить из жизни. Мало кто задумывается над тем, что тело лишь инструмент для чего-то, а вовсе не главная человеческая ценность. Не вижу смысла ни возвеличивать тело, не стыдиться его. Наслаждайтесь им пока оно молодо и не мучайте его в старости. Тело хочет умереть с самого момента своего появления на свет. Вместе с процессами становления в нём постоянно идут процессы деградации. Вот так всё мудро устроено. Биомасса не должна переполнять планету, а потому одни тела уступают своё место другим. А души, идеи, психотипы всегда были и будут одними и теми же. Они-то и собирают вещество жизни в тело на определённый промежуток времени, под конкретную задачу, а затем вечность вновь напоминает о себе, и тело превращается в прах. В этом нет ничего удивительного, но люди постоянно удивляются конечности своих тел… Я полагаю, нам сейчас крайне важен очередной скачок сознания».

Сатир не мог уяснить для себя, откуда у обычного прораба могут быть такие развёрнутые мысли. Сам он никогда не забирался в своих рассуждениях так высоко. Ему хватало практических задач, которые ежедневно ставил перед ним бизнес. Нужно было думать о множестве разных дел, постоянно кому-то звонить и отвечать на звонки, раздавать задания и всегда иметь в виду свою выгоду. За ним стояла жена, дети, любовницы, трудовой коллектив… Он чувствовал свою значимость для всех этих людей и тайно гордился своим статусом. Впрочем, сознания его вполне хватало для того, чтобы не считать себя богом, понимая всю хрупкость и временность своего привилегированного положения. Но отец…

Отец пребывал в другом измерении, даже когда руководил людьми, жил со своей женой, общался с подрастающими сыном и дочерью. Его молчаливость и сосредоточенность иные называли холодностью, но это, как догадывался теперь Казимир, была всего лишь потребность в бесконечном внутреннем монологе. Там, внутри отцова сознания, уже вырисовывались контуры будущей книги, уже вызревали идеи, готовые прийти в этот мир, чтобы изменить чьё-то мировоззрение раз и навсегда.

Сатир сидел возле могилы отца вместе с сестрой Дианой и глядел себе под ноги, как будто там лежал некий смысл этой скоропостижной смерти. Они пили коньяк, закусывая его горьким шоколадом. Им обоим казалось, что всё произошедшее иллюзия — сон, видение, фильм… Сознание хваталось за привычные для него поручни, но тут же отпускало их, понимая, что поручни эти гнилые и никого не спасут. Диане постоянно звонили подруги, а Сатир выключил свой телефон, чувствуя, что разговоры с другими людьми сейчас неуместны. На могиле они просидели до позднего вчера, потом вызвали такси и вернулись в город, где их ждала самая обычная жизнь.

Похоронив отца, Каровский ясно ощутил, что стал свободен — как будто вместе с отцом из его жизни ушёл надсмотрщик, всюду следивший за его деятельностью. При этом Сатир знал, что надсмотрщика он придумал себе сам, что отец никогда не давил на него так, как давят иные отцы на своих сыновей. Но всё же Сатиру стало легче без отца… Теперь не нужно было думать о его мнении, о его душевном спокойствии… Сатир остался с жизнью один на один и решил отныне делать лишь те вещи, которые постоянно сопровождали его в виде потаённых идей, планов и концепций. Теперь он мог заняться опасным творчеством без чувства вины.

В каком-то исследовании о деятелях эпохи Возрождения любознательный Каровский прочёл, что одной из главных проблем этих людей была многогранность. Имея потенциал для самореализации сразу в нескольких сферах, возрожденцы часто бросали начатое в одной сфере и переходили в другую, которая на данный момент казалась им наиболее важной. Художники и механики, психологи и поэты, переводчики и хирурги, затворники и придворные, эти люди стремились объять необъятное и постичь непостижимое. Что-то похожее преследовало и Сатира. Он хотел быть респектабельным архитектором и режиссёром фильмов для взрослых, мужем Евы и любовником многих других женщин, социальным активистом и отстранённым философом. Более того, он понимал, что не сможет назвать себя полноценной личностью, если откажется хотя бы от одной своей страсти.

Сразу после смерти отца Каровский сделался семьянином, что не могло не радовать Еву, которая стала следить за своим внешним видом ещё тщательнее, надевать максимально открытые платья и смотреть на мужа томным взглядом на всё готовой наложницы. В этот период синтонная Марта и богемная Деметрия отошли для Сатира на второй план. Он по-прежнему поддерживал с ними связь, но уже думал о своём новом и, волею судьбы, тайном проекте.

8.

По вечерам пятницы Казимир неизменно посещал спортзал, но уже без Виталия Процкого. С приятелем по железу он разругался из-за одной молодицы, которая соблазнила их обоих, столкнула лбами, а потом перестала выходить на связь и умчалась в другой город. Последнее время Сатир старался заниматься три раза в неделю, но в понедельник и среду это не всегда ему удавалось. Однажды он приехал на тренировку чуть раньше обычного и увидел на условно женской половине зала ладно сложенную брюнетку со стрижкой каре. Фигура и движения этой женщины показались ему очень знакомыми. Приглядевшись, он опознал в ней Амалию Верховскую, которая всего лишь сменила причёску и спортивную экипировку. Так как в зале больше никого не было, Сатир решил подойти к Амалии и заговорить с ней:

– Привет. Ты сменила свой имидж?

– А разве мы знакомы?

– Амалия, мы ходим в один спортзал уже больше года и занимаемся в одно и то же время. Я считаю, что это уже знакомство.

– Да? Очень интересно… Ты обучался пикапу?

– Нет. Я таким родился. Ты одна живёшь?

– Ну…Да… Сейчас одна. А что?

– Может заехать к тебе на чашечку зелёного чая.

– Терпеть не могу зелёный чай.

– И я от него не в восторге… Лучше возьмём бутылку виски. За тобой кто-то приедет?

– Нет, я сегодня на такси.

– Тогда поедем на моём авто.

– А почему ты решил, что я с тобой собираюсь куда-то ехать?

– Я ничего не решал, ты сама согласилась…

– Согласилась?! Когда же это?

– Когда заговорила со мной… По женщине сразу видно — готова она ехать или нет.

– Да ты, я смотрю, не только пикапер, но и психолог.

– Есть немного. Тебя это пугает?

– Кем ты работаешь?

– Исполнителем желаний.

– Нет, я о твоей мирской профессии спрашиваю.

– Хорошо. Если тебе интересно, то я директор архитектурного бюро.

– Директор… Да, это уже кое-что… Ты женат?

– А ты как думаешь?

– Думаю, что женат, но постоянно об этом забываешь.

– Точно! Значит, ты тоже врождённый психолог?

– Я бывший преподаватель французского.

– Замечательно. Обожаю умных женщин.

– Ну, хватит, хватит… Слишком много комплиментов для первого раза.

– А, так будет и второй раз?!

– Возможно, будет и третий, если ты перестанешь напирать.

– Я напираю?

– Ещё как… С самого первого слова. Сразу видно, что ты не привык к отказам.

– Если честно, то да, не привык… Но я и не принуждаю никого. Люди сами хотят делать то, что я предлагаю, особенно — женщины.