Тем не менее на закате своей карьеры Трумка чувствовал себя почти в экстазе. Он говорил, что чувствует сдвиги в обществе. Даже потерпев поражение, он чувствовал, что ветер дует ему в спину.
-
Когда конгрессвумен Александрия Окасио-Кортез, лицо поднимающихся социал-демократических левых, говорила о Джо Байдене, она делала это с нотками презрения. " В любой другой стране мы с Джо Байденом не были бы в одной партии", - однажды сказала она. Берни Сандерс так не считал. Во время праймериз один из его неформальных советников, Зефир Тичаут, опубликовала статью, в которой обвинила Байдена в коррупции. Когда менеджер его кампании Фаиз Шакир упомянул об этой статье, Сандерс взорвался. Против его оппонента была предпринята неприятная атака, и, похоже, с его благословения. Позже в тот же день Байден и Сандерс должны были пересечься за кулисами на форуме кандидатов в Айове. Когда Сандерс увидел Байдена, он направился к нему. "Я прошу прощения за это. Я не так к вам отношусь".
Когда Сандерс вел свою кампанию против Хиллари Клинтон в 2016 году, большая часть демократического истеблишмента отвергла его как чудака или разрушителя партии. Но Сандерс всегда отмечал, что Байден никогда не присоединялся к нападкам. Он чувствовал, что Байден в целом согласен с его представлением об американской экономике. Конечно, Байден не любил называть банкиров или руководителей компаний по имени, как это делал Сандерс. Но на протяжении всех праймериз Сандерс наблюдал за Байденом на митингах рабочих, где они часто следовали друг за другом в программе, и отмечал, что Байден неизменно проявлял сочувствие к тем, кто не имеет высшего образования, - группе, которую он считал самой пренебрегаемой в американской политике.
Когда Сандерс смотрел на Байдена, он видел возможности для симбиоза. Во время переходного периода Шакир начал продвигать идею о том, что его бывший босс должен стать министром труда. Когда он подал эту идею Рону Клейну и Аните Данн, они были на удивление открыты к ней, что могло быть пустым энтузиазмом по поводу идеи, которая никогда не получит распространения. Но когда Байден позвонил и отказал Сандерсу, он сделал это с нежностью. "Чувак, я бы очень хотел поработать с тобой, Берни, в этом качестве. Это было бы просто великолепно", - сказал он ему. Но он сказал ему, что не может позволить себе выдвигать сенаторов в кабинет министров, поскольку в этой палате так мало голосов.
Некоторые члены окружения Сандерса хотели бы, чтобы он продолжал поносить власть, но он решил играть не по правилам. Вместо того чтобы бросаться к микрофону и высказывать свою критику - а ее у него было предостаточно, - он стал давить на администрацию во время встреч и телефонных звонков. Он сказал своим сотрудникам: "Я собираюсь вести эти бои внутри страны. Мы пойдем и посидим в Белом доме. Мы бросим ему вызов по этому и тому поводу. Но как только он скажет "нет", я хочу сохранить единство". Он добавил: "Это может стать историческим событием, и с моей стороны далеко не так важно, чтобы я спорил на полях".
Несмотря на себя, Сандерс обнаружил, что доверяет не только Байдену, но и Рону Клейну. Сандерс испытывает темпераментную неприязнь к карьерным сотрудникам; он считает их врожденно консервативными, больше озабоченными своей карьерой, чем политическими преобразованиями. Они склонны запутывать, чтобы избежать конфликта, а не говорить прямо. Но он начал общаться с Клейном раз в неделю, и ему понравилось, что глава аппарата Белого дома не танцует чечетку, когда ему нужно сообщить плохие новости. Вместо того чтобы считать Сандерса занудой, Клейн создал впечатление, что ему нравятся их беседы.
Когда Байден начал готовить свой большой пакет социальных расходов, Сандерс в частном порядке убеждал его пойти на большее, расширить Medicare, контролировать цены на рецептурные лекарства. Вместо того чтобы отмахнуться от Сандерса, Байден сказал ему: "Эй, Берни, если ты сможешь добиться этого, если ты сможешь работать с Пелоси и своими друзьями-прогрессистами, чтобы добиться большего, я буду только рад".
После возвращения из Овального кабинета Сандерс говорил своим советникам, особенно тем, кто хотел, чтобы он вернулся к своему старому противнику : это его шанс, который выпадает раз в жизни, чтобы осуществить свои мечты, может быть, не полностью, но в значительной степени. В глубине души они понимали, что, учитывая его возраст, она, скорее всего, будет последней.
-
Сближение Сандерса и Байдена отчасти стало результатом смены поколений. Многие из сорокалетних помощников, возглавлявших политический аппарат Байдена, выросли, работая на людей, которых Берни Сандерс считал бы своими врагами - таких, как министр финансов Ларри Саммерс и Стив Раттнер, финансист, организовавший спасение автопрома при Обаме. Но молодые специалисты покинули администрацию Обамы с ноющим чувством разочарования, которое привело их к идеологической одиссее.
В годы правления Трампа у невластных воркеров появился неофициальный представитель и ведущий теоретик. Он также был главным архитектором внутренней программы Байдена. Хотя Джейк Салливан в итоге стал руководить внешней политикой администрации, во время предвыборной кампании он организовал разработку программы "Построить лучше" - 6 триллионов долларов расходов на расширение системы социальной защиты, борьбу с изменением климата и укрепление американского производства.
Салливан был искренним миннесотцем с аккуратно уложенными на пробор светлыми волосами, который энергично отстаивал перед своими друзьями артистизм Билли Джоэла. Когда он описывал себя как ребенка, которого все ненавидят за то, что он наизусть знает столицы мира, он проявлял ту самокритичность, которая обезоруживала скептиков. Его мать, консультант в государственной средней школе в Миннеаполисе, горела амбициями в отношении своих детей, четверо из которых поступили в Йельский университет. Тони Блинкен нанял одного из них, младшего брата Салливана, Тома, на должность заместителя главы администрации по вопросам политики.
После того как Салливан сыграл главную роль в школьной команде по дебатам, он отправился в долгий поход по институтам: после Йеля - стипендия Родса, затем работа в Верховном суде под началом Стивена Брейера и место в Государственном департаменте. Он был любимцем Хиллари Клинтон, которая постоянно передавала ему портфели все большей важности. Ричард Холбрук однажды назвал его будущим госсекретарем.
Когда Хиллари готовилась баллотироваться в президенты в 2015 году, она попросила Салливана помочь ей разобраться во внутренней политике. За время работы главным дипломатом страны она потеряла связь с теми уголками мира, где не требуется паспорт. Как и любой человек, имеющий газету, Клинтон могла видеть гнев, затаившийся по всей стране. Оккупация Уолл-стрит (слева) последовала за подъемом Чайной партии (справа). Книга Томаса Пикетти "Капитал в XXI веке" возглавила список бестселлеров New York Times. Клинтон поручил Салливану разобраться в том, какой гнев разжигает растущая политическая удача левых. Это не было академической задачей, поскольку она предполагала, что сенатор Элизабет Уоррен, которая гораздо больше соответствует растущему популистскому течению, станет ее самым опасным соперником на праймериз.
В раздробленном мире Хиллари Клинтон к Салливану с подозрением относились другие высокопоставленные помощники, один из которых пронюхал, что он республиканец Рокфеллера. Будучи выходцем из старого истеблишмента, Салливан, конечно, не был предрасположен к выступлениям против финансов. Однако, как и его босс, Салливан возвращался к внутренней политике после семи лет работы в аппарате национальной безопасности - после Госдепартамента он занимал пост советника вице-президента Байдена по национальной безопасности. Изучая изменившийся ландшафт, он с запозданием начал осознавать всю реальность финансового кризиса и его последствий. Ему казалось, что он не уделял достаточно пристального внимания сейсмическим сдвигам в американской жизни.
За время его отсутствия кризис ввел в обиход один из аналитических терминов. На протяжении десятилетий неолиберализм был частью левого академического жаргона, насмешливым марксистским описанием господствующей экономики. Внезапно эта насмешка стала казаться заслуженной, по крайней мере частично, поскольку в ней содержались важные истины. После падения Берлинской стены западный мир охватила мания рынка. Элита приняла моду на жесткую экономию, лишив страны государственных инвестиций. Пока правительство сидело сложа руки, власть и богатство опасно концентрировались в руках новой олигархии.
Размышляя над этими критическими замечаниями, Салливан обнаружил, что их аргументы гораздо убедительнее, чем он предполагал. И в моменты интроспективного анализа он признался, что чувствует укор от этой критики. Он работал над созданием и сопровождением соглашений о свободной торговле. Однако он начал задумываться о том, не пренебрег ли он тем, что эти соглашения могут означать для Миннесоты. Хотя он не был готов предложить Хиллари Клинтон принять политику Элизабет Уоррен, он продвигался в этом направлении. На доске в своем кабинете во время предвыборной кампании Клинтон он нацарапал слово rents и оставил его там в знак своей растущей враждебности к монополии.
Посвятив значительную часть своей взрослой жизни президентским устремлениям Хиллари Клинтон, он воспринял ее поражение от Дональда Трампа как личный упрек. Возможно, он недостаточно продвигал ее политику и риторику, чтобы соответствовать гневу момента. " У меня есть смирение побежденного", - говорил он. Репортер Washington Post следовал за ним по Йелю, где он преподавал в течение семестра. Когда Салливан ел жирную пиццу со студентами-юристами, он философствовал, почти болезненно. "Как нам решить этот основной и растущий раскол в нашем обществе, который затрагивает такие вопросы, как достоинство, отчуждение и идентичность? . . . Как мы вообще можем задать этот вопрос, не превратившись в отстраненную, снисходительную элиту, о которой мы говорим?"