В течение двух лет мама в полностью вегетативном состоянии. Затем Шарлин немного пришла в себя и пришла в состояние минимального сознания, после чего ее прогресс застопорился. Она не двигается с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать.
С самой первой секунды, как она посмотрела в мои холодные, бесчувственные глаза, она поняла, что я не в себе. Другой.
Ее муж тоже это знал. Хотя она приняла на себя основную тяжесть побоев за мою аномалию. Чем больше мое поведение беспокоило отца, тем сильнее он бил ее. Обвинял ее в том, что его сын «гребаный псих». Ночь, когда он нанес ей черепно-мозговую травму, из-за которой она на следующие два года оказалась в вегетативном состоянии, стала для него последней.
Он умер от рук своего сына-психа.
Зато в ту ночь побои прекратились.
Хотел бы я испытывать более глубокое раскаяние из-за того, что слишком поздно решился защитить ее. Правда в том, что для матери, у которой есть только один любимый ребенок, которая видит сквозь маску, которую я ношу для остального мира, не знать об убийце, которым вырос ее сын, почти милосердно.
Ей, по крайней мере, не придется страдать от этой боли.
Я наклоняюсь и целую ее в прохладную щеку. Отрегулировав термостат в ее комнате, я сажусь на стул напротив ее кровати, а она рассеянно смотрит в потолок.
Все врачи и медсестры утверждают, что разговаривать с человеком в таком состоянии полезно. Это не вернет их обратно, но их подсознание слышит наши слова, наш голос, устанавливает связь с нашими эмоциями, и это помогает им выстоять.
Я никогда долго не разговаривал со своей матерью в таком состоянии. Во-первых, в моем тоне нет никаких интонаций, которые могли бы передать какие-либо чувства. И, во-вторых, рассказывать стенам о хобби, которым я заполняю свои дни, — не разумно.
Однако сегодня я лезу в сумку, стоящую у моих ног, и достаю свой альбом для рисования. Листаю страницы, пока не перехожу к недавнему рисунку Кайри.
— Это девушка, с которой я… встречаюсь, — говорю я, понимая, что мне трудно определить глубину того, что Кайри значит для меня, и навесить ярлык на наши отношения.
Я перехожу к следующему изображению, тому, которое я набросал, следя за ней возле бара, пока она выслеживала свою жертву.
— Она блестящий биолог дикой природы, — говорю я. — Умная, хитрая, очаровательная, — я хихикаю. — Очень общительная. Очень… требовательная. На самом деле, моя полная противоположность. Она — свет в моей тьме, — я провожу подушечкой пальца по затененному изгибу ее щеки. — И, кажется, что сейчас я без нее ничего не смогу сделать.
Закрыв альбом для рисования, я смотрю на женщину, которая вырастила меня, которая делала все, что в ее силах, несмотря на монстра, которого ей подарили вместо сына. Я снова беру ее за руку, чтобы попытаться согреть ее пальцы, но у меня мало тепла, которым я могу поделиться.
Все, что я смог ей дать, — это умершего мужа и страховку, гарантирующую наилучший уход. Я позаботился об этом, инсценировав последствия той ночи как вторжение в дом, будто воры украли что-то ценное.
Что касается меня, то я стал подопечным государства. В соответствии с завещанием меня поместили в школу-интернат, а какая-то бабушка со стороны мамы подписала для этого документы. В шестнадцать лет я досрочно окончил школу и считался самостоятельным. Большое наследство обеспечило мое образование в колледже.
С тех пор я был сам по себе.
— Я скоро уеду, — говорю я ей, ободряюще сжимая ее руку. — Слишком долго пробыл в этом районе. Слишком много всего произошло, так что, возможно, я не смогу навещать тебя какое-то время, но я позабочусь о тебе. Всегда, — вставая, я нежно целую ее в лоб. — Но сначала мне нужно принять одно последнее решение.
Я никогда в своей жизни ни в чем не сомневался. Я делаю выбор, основанный на выживании, а не на желании. К тому времени, как я переступаю порог своего дома, я решаюсь на одну вещь.
Первым делом в понедельник утром, уставившись на кремовый берберский ковролин, я звоню местному подрядчику. Когда парень на линии говорит, что замена ковра невозможна из-за напряженного графика и нехватки материалов, на линии воцаряется гробовое молчание.
После того, как я ударил Джека Соренсена-старшего бутылкой из-под виски по голове, впустую потратив его выпивку и обратив его ярость на себя, я подождал его в сугробе, а затем окрасил снег в красный цвет его кровью — той же самой кровью, которая течет по моим венам.
Если кто-то и виноват в генах, породивших монстра, так это человек, в честь которого меня назвали.
Это тот, кто я есть.
— Я заплачу втрое больше, — говорю я парню. — Хочу, чтобы привезли сегодня. Ключ под ковриком у входной двери, — я говорю ему адрес, затем: — Сегодня же, или позвоню вашим конкурентам из списка и предложу сумму в четыре раза больше.
Повисает продолжительная пауза.
— Какого цвета ковер вы хотите, сэр?
— Какого угодно, только не белого и не кремового.
Я завершаю звонок и запускаю приложение безопасности на своем телефоне, чтобы убедиться, что мои секреты остаются в секрете. Моя комната с трофеями надежно спрятана, но мне все равно не нравится мысль о незнакомцах, бродящих по моему дому, пока меня нет.
Для пущей уверенности я лезу в карман, чтобы дотронуться до прохладной стали «Зиппо», но снова возвращаюсь с пустыми руками. Качаю головой с жестким смешком.
— Моя злобная Лилль Мейер. Это необходимо исправить.
Я убивал ради своей матери. Я убивал ради выживания, по принуждению, чтобы утолить жажду и даже, временами, для развлечения.
Но решающая разница в том, что я бы не просто убил ради Кайри — я бы отдал свою жизнь. Черт, я бы даже позволил ей самой забрать ее.
Как только запасной ключ оказывается на месте под ковриком, я запираю дверь. Затем отправляюсь на задание, чтобы забрать свой трофей.
Глава 14
Хрящ
ДЖЕК
— Джек, у тебя найдется минутка?
Доктор Кэннон стоит в дверях моего кабинета. Морщины вокруг его темных глаз придают ему озабоченное выражение. Я киваю и встаю, застегивая пиджак, когда он входит. Он закрывает за собой дверь, оставляя нас наедине.
— Что-нибудь не так? — спрашиваю я, подсказывая ему.
Он проводит рукой по нижней половине своего лица.
— Я не хотел тебя пугать. Особенно после всего, что произошло в последнее время. Все так… напряженно. Расследование, Мейсон, и… — он опускает голову. — Доктор Томпсон. Господи, — он бормочет проклятие себе под нос. — Я все еще не понимаю, что случилось с Брэдом.
Я должен выразить сочувствие. В конце концов, я несу ответственность за Брэда. И почти за все остальное. Что ж, Кайри виновата в смерти Мейсона. Когда два убийцы охотятся на одной территории, отстаивая свои права соперничеством, ситуация неизбежно должна была выйти из-под контроля.
Главная причина почему пора уходить.
— Но именно поэтому мне нужно поговорить с тобой, — говорит Хью, его голос становится серьезным.
У меня волосы встают дыбом. Мне уже не нравится, к чему все это ведет. Скрестив руки на груди, я говорю:
— Конечно.
— Я ищу замену доктору Рот, — Хью бросает взгляд через дверь в сторону кабинета Кайри.
Я в замешательстве морщу лоб.
— Не понимаю. Ты сказал, что у нее здесь все хорошо.
— Так и есть, — говорит он, затем выдыхает. — Она лучший биолог дикой природы, который когда-либо был в этом университете.
Я хихикаю.
— Тогда я, правда, в замешательстве. В чем проблема?
Озадаченное выражение искажает его обветренные черты.
— Джек, ты требовал отстранения доктора Рот с тех пор, как она начала работать. Я предлагаю тебе то, чего ты хочешь.
Я подозрительно смотрю на него.
— Что тебе от меня нужно, Хью?
Его пристальный взгляд удерживает мой с твердой решимостью.
— Мне нужно, чтобы ты стал председателем инициативы «Будущее Уэст-Пейна в ЕТИМ20».
— Нет, — говорю я со строгой властностью. — Я не желаю оспаривать целую инициативную программу для ваших доноров.
— Это и твои доноры, — его рот сжимается. — Послушай, Джек. Ты все равно уже одной ногой за дверью, — он проходит дальше в мой кабинет. — Университет страдает из-за этого расследования. Пожертвования иссякают. Как студенты, так и профессора насторожены, напуганы. Уэст-Пейн нужно показать в хорошем свете, и общевузовская инициатива по привлечению новых талантов со всего мира поможет нам.
Я выпрямляю спину, вытягиваясь во весь рост.
— Это может занять месяцы.
— Месяцы, когда тебе не нужно беспокоиться об очередном инциденте с криофризером, — говорит он.
Я прочищаю горло.
— На самом деле это была вина Мадлен.
Он расправляет плечи.
— Это моя лучшая попытка найти компромисс, Джек. Ты оставишь меня с неразберихой в отделе, когда уйдешь. Итак… — он поворачивается и берется за дверную ручку, прежде чем посмотреть мне прямо в глаза. — Сделай это, и я не буду продлевать контракт с доктором Рот. Ты можешь сам выбрать, кто займет ее место.
Хью в отчаянии. Я был так сосредоточен на Кайри и Хейзе, что не заметил их влияния на университет. Год назад — черт возьми, неделю назад — ничто из этого не повлияло бы на меня. Это было бы просто еще одной причиной исчезнуть. Чем скорее, тем лучше.
От разговоров о моем предстоящем переводе у меня сводит челюсти, мысль закапывается глубоко внутрь. Я несправедливо относился к Кайри последние несколько лет, и сомневаюсь, что сейчас можно что-то сделать, чтобы исправить это, но я готов попытаться.
— Когда заканчивается контракт доктором Рот? — спрашиваю я, меняя позу.
— Через три месяца.
Три месяца. Мне потребовалось три года, чтобы увидеть ее — по-настоящему увидеть; тьму, скрытую в тенях, отбрасываемых ее светом, боль, которую она превратила в оружие, боль, за которую я частично несу ответственность, — и всего за три коротких месяца я могу потерять ее.
Этого не случится.
Я провожу рукой по галстуку.
— Значит, вам все равно понадобится доктор Рот для участия в инициативе ЕТИМ.