ГЛАВА 1

Майами, наши дни

ДЭННИ

Путь по коридору до его апартаментов кажется километрами, вокруг эхом разносится звук моих шагов, ударяющихся о твердую поверхность мраморного пола. Наш особняк смердит смертью. Я достаточно нанюхался смерти, чтобы распознать ее, но сейчас она не желательна. Такое чувство, что иду по Зеленой миле, хотя к концу не меня похоронят на глубине шести футов.

Два амбала, стоящих по обе стороны массивных, двойных деревянных дверей его комнаты, выглядят напряженными. Воздух сгустился от скорби.

Я останавливаюсь, и меня приветствуют два резких кивка. Торжественных кивка. Двери остаются закрытыми, мужчины знают, что их нельзя открывать, пока я не дам им добро. Пока не буду готов. Но готов ли я?

— Эстер с ним? — спрашиваю я, получая в ответ кивок.

Я сглатываю и киваю в ответ, делая глубокий вдох, когда двери передо мной распахиваются. Прохожу внутрь, стягиваю пиджак, осматривая его на предмет присутствия ворсинок. Это сознательное действие, чтобы отвлечься, отсрочить взгляд на огромную кровать с балдахином и не столкнуться с тем, чего страшусь. От горя горло перехватывает, но я не должен этого показывать. Иначе, он разозлится.

Звук шагов Эстер, передвигающейся по комнате, привлекает мое внимание, и я обнаруживаю, что она опорожняет его катетерный мешок. Лишь от этого мое сердце сжимается. Этот гордый мужчина. Печально известный. Гребаная легенда, которую боятся все в нашем мире. Люди трепещут только от упоминания его имени. Его присутствие вселяет страх, как ничто другое. Я всегда считал его непобедимым. Он избежал десятка покушений на свою жизнь, смеялся в лицо многочисленным попыткам убить его. И вот этот мужчина ждет своей смерти от гребаного рака, не в силах больше позаботиться о себе сам. Даже в самых элементарных вещах.

Наконец, я перевожу взгляд на кровать. От прежнего Карло Блэка — моего героя, моего отца, легенды — осталась лишь половина, болезнь буквально съела его. Его дыхание шумное. Предсмертные хрипы. Долго он не протянет.

Обойдя край кровати, устраиваюсь в кресле и беру его исхудавшую руку.

— Позови священника, — говорю я Эстер, пока она аккуратно расправляет покрывало на его талии.

— Да, мистер Блэк. — Она смотрит на меня с сочувственной улыбкой, и я отвожу взгляд, не в силах принять ее безмолвного сострадания.

— Быстрее, — коротко добавляю я.

Она выходит из комнаты, и с каждой секундой ее отсутствия кажется, что дыхание отца становится все громче и громче.

— Пора, папа, — мягко говорю я, придвигаясь ближе, и, уперевшись локтями в матрас, беру его руку обеими ладонями.

Он не открывал глаза два дня, но теперь, словно зная, что я здесь и пора прощаться, его веки трепещут. Он пытается увидеть меня. Знает, что я здесь. Я прижимаюсь губами к нашим сомкнутым рукам, молча желая ему силы увидеть меня в последний раз. Я не осознаю, что задерживаю дыхание, пока не открываются его остекленевшие голубые глаза, цвет которых давно поблек, а белки пожелтели.

Он смотрит на меня пустым взглядом.

— Эй, — хрипит он, чуть закашливаясь, от чего истощенное тело дергается.

— Не говори. — Мне невыносимо видеть его таким слабым.

— С каких это пор ты указываешь мне, что делать?

— С тех пор, как ты потерял способность меня застрелить. — Он усмехается, звук такой приятный, пока он не превращается в очередной приступ кашля и борьбу за глоток воздуха. — Лежи спокойно.

— Иди на хрен. — Он слабо сжимает мою руку. — Пришел попрощаться?

Я снова сглатываю, заставляя себя сохранять внешнюю невозмутимость.

— Да, и я заказал тебе прощальный подарок.

— Какой?

— Апетитную попку, которая оседлает твой умирающий член перед дорогой в рай.

— Задницу, а не попку, ты, британский кусок дерьма. Все эти годы... был со мной. И все равно говоришь так... будто выполз из Бу... кин... гемского дворца.

— Засранец, — бурчу я с паршивым американским акцентом.

Еще один смешок, на этот раз громче, поэтому кашель становится еще более натужным. Я не должен его смешить. Но это мы. Всегда были такими. Он проявляет суровую любовь, а я ее принимаю. Все, что этот человек сделал для меня, было сделано во имя любви ко мне. Он единственный в этом гребаном мире, кто когда-либо меня любил.

Глядя на меня, он улыбается своей редкой широкой улыбкой. Такой улыбкой он улыбался только мне.

— Никогда никому не доверяй, — предупреждает он, хотя ему и не нужно.

В жизни я доверял лишь двум людям, и вот, один из них умирает, и останется только Брэд. Но Брэд не любит меня так, как любит папа.

— Убивай, не мешкая, — шепчет он.

— Всегда. — Он это знает. Ведь я учился у него.

Он медлит, пытаясь наполнить легкие воздухом.

— Никаких вторых шансов, помнишь?

— Конечно.

— И че... черт возьми, научись... играть в покер.

Я смеюсь — звук чистой радости, несмотря на наполняющие глаза слезы. Ощущение чуждое. Я не плакал с восьми лет. Мои дерьмовые навыки игры в покер всю жизнь были камнем преткновения с отцом. Он — профессионал. Побеждает в каждой игре. Никто не хочет с ним связываться, но никто никогда не отказывался. Нет, если только не хотел получить пулю в череп.

— Если ты не смог меня научить, думаю, мне уже ничем не помочь.

Я говорю серьезно. Единственная причина, по которой я побеждаю, это то, что несчастные ублюдки, сидящие со мной за одним столом, чувствуют невидимый пистолет, направленный им в голову. С годами репутация моего отца перешла и на меня.

— Точно, — хрипит он с лукавой ухмылкой. — Мой мир теперь в твоих руках, малыш.

Он тянет мои руки к губам и целует костяшки пальцев, затем снимает со своего мизинца кольцо со змеей. Даже изумрудные глаза змеи выглядят тускло. Безжизненно.

— Позволь мне, — предлагаю я, наклоняясь, чтобы помочь; золотое кольцо с изумрудами легко снимается. Не глядя, надеваю его себе на мизинец. Не хочу видеть его на себе. Или, вообще, иметь. Потому что это делает его уход чертовски реальным.

— Заставь меня гордиться тобой. — Его глаза закрываются, и он вдыхает, будто в последний раз.

— Обязательно, — клянусь я, опуская лоб на подушку. — Покойся с миром, Мистер.

Закрыв за собой дверь спальни, натыкаюсь на дядю Эрни, двоюродного брата отца. Понятия не имею, почему называю его дядей, но папа настаивал на этом, а я всегда его слушался. Эрни — полная противоположность отцу, и под этим я подразумеваю, что он — законопослушный гражданин. Он легально зарабатывает свои миллионы на фондовом рынке и является честным, уважаемым представителем общества. Меня всегда интересовало, как они с папой так хорошо умели ладить, учитывая их различия в этике и морали. Может, потому, что Эрни — единственный живой родственник отца. Их отношения всегда казались легкими, но только потому, что они пришли к общему пониманию никогда не обсуждать бизнес. Уважение и любовь, которые Эрни испытывал к отцу, вероятно, были неуместны, учитывая папины деловые отношения, но у меня сохранилось много приятных воспоминаний о том, как они вместе смеялись на веранде за кубинской сигарой и бокалом бренди.

— Ты опоздал.

Его плечи сникают, как и очень морщинистые щеки. Смерть пронизывает каждую бороздку на его лице.

— Прости, сынок. Я знаю, как сильно ты обожал жестокого засранца.

Я кротко улыбаюсь ему, и он обнимает меня за плечи, слегка сжимая.

— Знаешь, что твой старик всегда говорил мне?

— Что ты растрачиваешь себя впустую, заделавшись святошей?

Дядя Эрни со смехом отпускает меня, вытаскивая из внутреннего кармана конверт.

— Растрачиваю себя? Этот святоша не раз спасал шкуру твоего отца.

Я улыбаюсь, вспоминая пару таких случаев. Однажды в Нью-Йорке мелкий гангстер решил, что сможет подняться по лестнице власти, если убьет моего отца. Эрни увидел, как он вытаскивает пистолет, и предупредил папу, и тот пригнулся в самый последний момент. Люди моего отца подвергли виновника медленным пыткам. На тот момент мне было двенадцать. Я наблюдал за тем, как они выдергивали из него ноготь за ногтем, как если бы выщипывали отросшие брови. Потом я смотрел, как они вырезали у него на груди герб моей семьи и залили раны кислотой. Я улыбался. Этот мудак пытался убить единственного человека, который присматривал за мной. Так что, да, он заслужил каждую секунду, проведенную прикованным к металлическому стулу, прежде чем его убили током. Это я включил питание.

Другой раз случился в Коста-Рике. Мне было пятнадцать. Шлюха, с которой в то время трахался отец, попыталась приставить нож к его груди, пока он спал. Эрни помешал ей. Оказывается, ее подослало КГБ. Я так и не спросил об участи той шлюхи.

Не мое дело.

— Вот. — Эрни протягивает мне конверт. — Твой отец хотел, чтобы я отдал это тебе.

Я принимаю конверт медленно, будто он может оказаться замаскированной бомбой.

— Что это?

— Его последняя воля и завещание, — Эрни ухмыляется. — Он действительно был больным ублюдком.

Он подмигивает и проходит мимо меня, направляясь в комнату отца.

— Там также подробно описаны его пожелания относительно похорон. Хотя может возникнуть проблема.

Я поднимаю взгляд от конверта к Эрни.

— Какая?

— Ну, он настоял на том, чтобы его похороны устроили в соборе, так что ты, возможно, не сможешь присутствовать. Нехорошо убивать врага, пока он произносит клятвы, Дэнни.

Я смеюсь себе под нос, вспоминая кровавую баню у алтаря всего несколько месяцев назад. Да, это плохо, как и приставать к маленьким девочкам, а тот ирландский ублюдок, который произносил свои обеты в доме божьем, имел определенное пристрастие к маленьким девочкам. Гребаное животное.

Эрни исчезает в отцовских апартаментах, а я иду в офис, на ходу открывая конверт. Просматриваю его, перескакивая через абзацы, которые могут вызвать у меня эмоции, и отмечаю, что отец хочет похорон со всеми формальностями. Даже подробно описывает песнопения, которые должны быть исполнены. Я качаю головой, когда читаю список. I Watch the Sunrise идет первым. Это для меня. Ибо, следуя моими путями, ты всегда будешь со мной.