- Постой, - хмурюсь я, - то есть ты хочешь сказать, что ощущения на старте и ощущения на тренировке на прокате у тебя разные?

- Конечно, - она непонимающе качает головой. – У тебя что, по-другому?

Неужели это оно? Удачный аксель – и ей хочется скакать от радости. Неудачный – и на нее накатывает всепоглощающая усталость… А на тренировке, перед этим самым акселем, она ходит сонная… Как в воду опущенная… В предвкушении…

- На старте у меня всегда всплеск адреналина, – говорю. - Я люблю сам процесс соревнований… А на тренировке я всегда настроен на результат потому что…

Внезапно, я все понял. Ну конечно же. Ведь это у них, у всех, у нормальных, обычных спортсменов соревнования – это решающий бросок, экзамен, поединок за баллы. А тренировка – это только подготовка, разработка и построение путей для сдачи этого экзамена…

- Сереж, у тебя все в порядке?

Таня смотрит на меня с удивлением и беспокойством.

- Кажется, да, - улыбаюсь я. – Кажется…

Беспорядочный набор мыслей, страхов и образов в моей голове из сумбура потихоньку вкладывается в стройную мозаику. Как все просто-то на самом деле…

- Ланской, ты меня пугаешь… - она разочарованно качает головой.

В порыве… Просто, в порыве, хватаю ее ладони и целую, глядя ей в глаза.

- Ну надо же… - ошарашенно бормочет она.

- Таня, Танечка, Танюша, - произношу я скороговоркой, - ты замечательная. Я говорил тебе раньше, что ты умница, красавица и просто прелесть?..

- Нет, - она качает головой и пытается отобрать руку, - обычно ты сразу лез ко мне под юбку… Не то, чтобы я сильно возражала…

- Самое время исправится, - заявляю я. – Ты – прелесть.

Замолкаю. Танька выжидающе смотрит, требовательно загнув один пальчик.

- Умница, - с готовностью повторяю, с каждым словом целуя подряд все ее пальчики. - красавица, самая обаятельная и привлекательная, чертовка рыжая, зараза соблазнительная…

Танька заливается смехом, оттолкнув мою ладонь и машет на меня руками.

- Ой, хватит… Уморил… Ланской, прекращай уже.

Я спокойно возвращаюсь на свое место, а она, раскрасневшаяся, наливает себе воды и, искоса, поглядывает по сторонам. Ишь ты… Стесняется…

- Ну так как, - говорит она, - объяснишь причину такой невероятной, а главное своевременной оценки моих достоинств?

- После Пусана – обязательно, - обещаю я.

- Да ну… Ждать долго, - разочарованно тянет она.

- Зато завтра на прогоне, если придешь, увидишь… Кое-что интересное.

Танька смотрит на меня с улыбкой, и я вдруг понимаю, что очень хочу ее обнять… И поцеловать… И увезти в Париж, чтобы как в тот вечер…

А рыжая ведьма, словно открытую книгу, читает мои мысли.

- Париж-Париж, мой славный друг, старинных стен незыблемая сила, - нараспев произносит она.

Смотрю на нее с удивлением.

- Ты знаешь эту песню? Ее уже и забыть-то успели до нашего рождения…

- Папа в машине какой-то старый диск нашел, - машет рукой Танька. – Как раз, когда мы тогда из Франции вернулись, и крутил его постоянно… Ностальгию тешил. Вот я и запомнила строчку…

Совпадение? Разве они бывают?

- Набери меня, - прошу ее. – Прямо сейчас. Можешь?

- Зачем?

- Пожалуйста…

- Ну… Ладно… Сейчас…

Она достает телефон и водит пальцем по дисплею. Экран моего телефона, лежащего на столе между нами, тут же загорается изображением ее, смеющейся и прекрасной.

«Париж-Париж, сон наяву, седая ночь в тебя влюбилась…»

Эту песню я поставил на ее звонок сразу, как только она тогда ушла… Той ночью… Ушла, от меня… Навсегда. Мне тогда казалось, что виноват во всем Париж…

Она смотрит на меня, как будто хочет что-то сказать. Но не решается. Опускает взгляд.

Сбрасываю ее звонок. И нечаянно, вместо отбоя, нажимаю звонок в ответ. Танькин телефон на столе настойчиво вибрирует, высвечивая мою ухмыляющуюся физиономию.

- Прости, я случайно…

«Париж-Париж, сон наяву…»

Танька поспешно хватает аппарат и выключает звук.

А я снова чувствую эту неодолимую тоску в области сердца.

- Мне пора, - не глядя на меня говорит она.

Мы выходим в коридор и только здесь я решаюсь обнять ее за плечи.

- Танюша…

Она как-то сразу обмякает и прижимается ко мне.

- Сережка…

Наши губы сами находят друг друга, и мы несколько минут серьезно рискуем стать причиной крупного скандала в команде, да еще и накануне олимпийского старта.

Первой в реальность возвращается Таня.

- Отпусти… - она поводит плечами, освобождаясь. – Не делай так больше. Никогда. Слышишь?

- Не могу, - честно признаюсь. – Для этого мне придется уехать на другой конец света.

Таня смотрит на меня своим изумрудным взглядом и качает головой.

- Упрямый, да?

- Как баран…

- Все равно ведь не отстанешь?

- Только еще сильнее пристану…

Она фыркает, вздыхает, кладет руки мне на плечи.

- Ну и черт с тобой, - шепчет она, - кого я обманываю?.. Делай что хочешь… Дай только хоть олимпиаду откатать, не мешай мне… Господи, откуда ты только взялся?..

Я снова обнимаю ее и прижимаю рыжую головку к своей груди.

Стоим, как два тополя на Плющихе…

- Позвони мне завтра, - произносит Таня, тыча пальчиком мне в живот.

- Зачем, - удивляюсь, - мы же и так увидимся…

Она смотрит на меня снизу вверх, вздыхает и иронично поджимает губы.

- Какой же ты, Ланской, неромантичный.

До меня доходит, как до жирафа.

- Хочешь, чтобы я поставил тебе музыку? – спрашиваю ее с улыбкой.

Она снова прижимается ко мне, и мы, не сговариваясь, хором шепчем: «Париж-Париж, сон наяву…»

Однажды, на какой-то вечеринке, или это был концерт, или шоу – не важно… Так вот, однажды, мы с Лешей Жигудиным зацепились обсуждать переходы спортсменов от тренера к тренеру. Тема сложная и чреватая. Но мне не интересно в нее углубляться. В тот момент меня интересовало одно, почему те, кто уходит от Нинель сразу же теряют класс? Как раз ушла Катя, и стало совершенно очевидным, что тех результатов, которые были у нее в «Зеркальном» у Шиповенко она не показывает и близко. Хотя тренировки были интенсивные, да и Артем Розин многому у нас научился и мог вполне грамотно применять методы «Зеркального» в своей работе с Катей. И тогда Леша сказал одну умную вещь, которая запала мне в душу.

- Знаешь, Валет, почему они все, Камиль-Татищева, Асторная, да даже этот ваш Розин, почему они ничего не могут сделать, и ничего не добьются? Хоть головы себе порасшибают – ничего не получится. Знаешь почему?

- Почему?

Он поднимает вверх указательный палец.

- Потому что у них больше нет её.

- Э-э-э… Ты имеешь в виду?..

- Да-да, её, её самую. Нинель Вахтанговну. Нет её у них. И результатов нет. И не будет. Помяни мое слово…

И можно как угодно относиться к этому утверждению, но Леша оказался прав. Без Нинель они все потихоньку чахли… И зачахли бы окончательно, если бы не хватило ума вернуться…

Я вспомнил этот наш разговор с Лешей уже расставшись с Таней у лестницы ее этажа. И понял, что такое объяснение очень хорошо сочетается с причинами моих неудач последнего времени. Ведь, на самом деле, у меня тоже вдруг не стало её…

Всю жизнь я был у Нинель один. Девчонки не в счет – мы не конкурировали. Я был у нее один. И все ее внимание было на меня. И я привык к этому. И это, на самом деле, что-то вроде магии. Хотите верьте, хотите нет… Я знал, что я единственный. И меня некем заменить.

Плюс ко всему, каждый выход на лед превращался для меня в сложнейшую задачу по доказыванию самому себе и, главное, ей, что я её достоин, что она может мною гордиться, и что я не зря занимаю место в ее доме, в графе ее расходов и, как мне иногда казалось, в ее сердце.

И это было для меня адреналином. Драйвом. Тем самым плюс-стартом, который обычные спортсмены испытывают только на соревнованиях, а я же, как законченный наркоман, принимал эту дозу ежедневно, утром и вечером.

Представили себе, да?

А вот теперь представьте, что у этого самого законченного наркомана, у меня, вдруг, отобрали шприц. Просто перестали колоть дозу. Отдали другому…

Я перестал постоянно чувствовать на себе колючий взгляд ее карих глаз. На ее команды и окрики: «Ну что ты встал как пень, поехал, поехал, спину держи…», - я по инерции реагирую, как и раньше, не задумываясь, но часто в ответ получаю: «Ланской, а ты чего там дергаешься, все же нормально было? Аккуратнее…» То есть первое замечание было не мне…

Сначала это никак себя не проявляло. Есть я, есть Андрей – понятно, что ей приходится распределять внимание. Но со временем напряжение, в котором я держался всегда, выходя на тренировочный лед, подсознательное желание показать ей, что я стал еще лучше, что мной можно гордиться – все это начало как-то смазываться и затухать, как фитилек в керосиновой лампе.

И вот однажды керосин закончился…

Танька сказала, что зачастую выходит на тренировку сонная и вялая, не в состоянии мгновенно себя завести. И на меня снизошло прозрение. Ее слова в точности описывали мое состояние. С той лишь разницей, что завести себя я даже не пытался. Стандартный набор прыжков и упражнений – пожалуйста. Программа по лайту – нет проблем, тут нечем удивлять. А вот программа с пятью четверными… Она все равно не заметит, не оценит… И даже не обругает. Сухо констатирует твой результат… Так зачем стараться? Самому себе я уже давно все доказал, Нинель что-то доказывать нет надобности, а надрываться для кого-то еще – не охота.

У меня вдруг не стало её. Пропало мое вдохновение. А художник без вдохновения превращается в ремесленника.

Я понял все это, лежа ночью без сна, рассматривая звезды в окно под жизнеутверждающий храп Женьки Семенова. Я нашел причину. Но не находил решения. Предположим… Предположим завтра я откатаю для Таньки… Скорее из желания похвастаться, но этого должно хватить. На один раз. Но дальше что?

Как же все это не вовремя…

- Ну, вот… Ну молодец же. Можешь, когда хочешь…

Нинель стоит, пританцовывая, у бортика, руки в карманах пальто, глаза горят, внимание только на меня.

Я подъезжаю к ней, и отчетливо ощущаю, как за спиной трепещут только что прорезавшиеся крылышки.