Понимающе киваю.
- И тогда Озерова в индивидуале… - продолжаю его мысль. - И у нас… тогда… три золота! У каждой из девчонок!..
- Классно было бы, да?
- Конечно…
- Но не честно. Как минимум, по отношению к Шаховой. Если она выдохнется на командном прокате, то тогда не потянет индивидуальный. А это не одно и тоже, согласен?
Задумываюсь. Медленно киваю.
- Ну… Да, верно.
- Посмотрим, Сереж. Как-нибудь они там решат. В тебе я уверен, в Максима Леонидовича ребятах тоже… А из девочек, вот лично я, поставил бы Валю, как самую маленькую. По возрасту она на следующую олимпиаду точно попадает, а стартонуть с командным золотом – тоже не плохо, верно?
- То есть вы совсем не видите ее победы в индивидуальном зачете?
Дядя Ваня хитро щурится и смотрит на меня с улыбкой.
- Кто знает, Сереж… Кто знает…
Через день катаю произвольную с пятью квадами. И ни разу не получается чисто. Как заколдовано все. То на флипе поскользнусь, то на лутце слетаю с ребра, то не докручиваю триксель. Может быть волнение, или ответственность давит. Не знаю…
Нинель недовольна. Нервно крутит в пальцах карандаш с измочаленным, искусанным кончиком.
- Наверное, мы торопимся, - наконец выносит она свой вердикт. – Не тянем мы пока на пять…
- На старте я все сделаю… - пытаюсь ей возразить.
- На старте ты должен быть абсолютно уверен в себе, - говорит она. – Авантюризм не пройдет. Мы должны четко себе представлять, делаешь ты пять квадов или не делаешь. И от этого отталкиваться. Пока я не вижу, что ты готов. Четыре – да. Пять – нет. Три недели, Ланской… Не увижу в течение пяти дней стабильный результат – будем убирать элемент из программы. Все.
Она дает понять, что разговор со мной на сегодня окончен, и я уныло качусь к калитке. Заминаться, а потом отмокать в душе…
Черт…
Хочешь не хочешь, а приходится признать, что она права. Я не уверен. Я нервничаю. Я не могу настроится на выполнение программы. Я – нестабилен. Прекрасно… Отличный настрой за три недели до самого ответственного старта в моей жизни.
Постояв под освежающими струями и покрутив регулятор от крайнего положения с изображением синей звездочки до противоположного, с изображением красного облачка, выключаю воду и обматываюсь полотенцем. Вот, всего-то на всего, разогнал застоявшуюся в мышцах молочную кислоту, и приятное ощущение разогретого и эластичного тела тут же способствует улучшению настроения. Натягиваю шорты с майкой, сушу голову феном и, чистый и вдохновленный, иду не в комнату, страдать на плече у Женьки, а в тренажерный зал. Чтобы не пропадала даром такая замечательная помытость.
Еще в коридоре, через стеклянную стену, вижу, что побегать, попрыгать и потягать тяжести этим вечером сподвигся не я один.
Захожу. Наблюдаю картину.
На беговой дорожке, отчаянно пыхтя, напрягается Авер. Семен Мирославович. Наша легенда, знаменитость и вообще наше, если не все, то очень многое. В прошлом, естественно. Рядом, перед зеркалом, обмотанный полотенцем вокруг бедер, с телефоном в руке стоит Леша Жигудин. Он при деле - любовно снимает на видео свой безупречный пресс и дразнит Авербаума.
- Давай, давай, Сема, активнее руками, ноги выше…
Авер качает головой и одаривает Жигудина многообещающим взглядом.
- Распустился ты, старичок, - продолжает Леша, - брюшко отрастил, отъелся. Хотя, для твоего возраста может еще и ничего…
- Сволочь ты, - бросает ему Семен, учащенно дыша на бегу.
Жигудин удовлетворенно потягивается.
- Пойду ка я посплю часок. А ты работай, работай…
Он выключает телефон, поворачивается и замечает меня.
- О, Валет - сожрал котлет, - хмыкает он. - Тоже пришел жирком потрясти?
Авербаум сбивается с ритма, бросает взгляд в нашу сторону, спотыкается и, чуть не упав, выключает свою дорожку.
- Ему скорее не жирком, а костями трясти, - сообщает он, вытирая лоб полотенцем. – Ты, Хомяк, на себя посмотри, и на него.
Демонстративно снимаю через голову футболку и вальяжно подхожу вплотную к Жигудину… Ну, а что вы хотите… Действующий спортсмен с режимом тренировок по двенадцать часов в сутки и человек, ведущий обычный образ жизни, с естественной для такого образа долей излишеств и удовольствий. Конечно, разница заметна. Хотя, я это не раз повторял, в его возрасте выглядеть как Леша – достижение получше многих атлетов.
Он выпячивает нижнюю губу и окидывает меня хмурым взглядом, после чего звонко шлепает меня ладонью по груди.
- Ладно, выставил тут… - произносит он миролюбиво. – Девкам лучше показывай свое великолепие, а не перед нами, стариками, выделывайся…
- За себя говори, - тут же встревает Авер. – И вообще, Жигудин, что-то ты разговаривать много стал…
- Вот ты сейчас неправ, Семен, - обижается Леша. – Вот если бы не юный и неиспорченный отрок, сказал бы я тебе…
- Идем уже…
Авербаум вяло машет ему рукой и, кивнув мне, направляется к двери.
Я смотрю на Жигудина. С нашего не самого приятного разговора в Стокгольме мы больше толком не общались. Так, привет-пока-как дела. И не то чтобы это была обида или злость. Нет. Я, во всяком случае, не испытывал к нему неприязни. Но дружеского контакта, как раньше, пока у нас не получалось. К сожалению…
- Ну, давай, успехов тебе, чемпион… - Леша делает неловкое движение правой рукой, словно что-то мешает ему ее поднять, но я с готовностью протягиваю ему свою ладонь.
- Спасибо, - тихо произношу я.
По его сильному рукопожатию и мимолетной улыбке понимаю, что мой шаг к примирению принят…
Труся на беговой дорожке, разглядываю себя в зеркале. Прав Авербаум. Что-то сильно я последнее время сбросил. Нужно заканчивать с обертываниями. И есть начинать хоть что-то. А то не то что на пять – на три квада меня перестанет хватать.
А еще, кряхтя и обливаясь потом на тренажере, я неожиданно понял, с кем я смело могу поговорить о своих неудачах. И кто мне действительно может дать дельный совет…
- Приставать будешь? – по-деловому интересуется девчонка.
- А ты хочешь?
Она откидывается на спинку стула, слегка выгибается, ровно на столько, чтобы ее круглые грудки и твердые, напряженные соски соблазнительно проступили сквозь футболку. Поведя бровью, она бросает на меня один из своих беззастенчивых взглядов, от которых у меня каждый раз дух захватывает.
- Я подумаю…
Она игриво проводит кончиком язычка по верхней губе. Не сводя с меня своих изумрудных, ведьмовских глаз, медленно наматывает на пальчик длинную рыжую прядь.
- Ох, Танька…
Чувствую, как что-то ёкает предательски у меня где-то в области груди, а к щекам приливает кровь. Почти год прошел, господи, с той нашей с ней встречи в Париже, можно было бы уже успокоиться, а поди ж ты…
Рыжая жизнерадостно смеется, наслаждается моментом. Понимает, что ничего у меня не потухло, не завяло и не забылось.
- Ох, Сержик, - в тон мне произносит она.
Сидим в нашей импровизированной кафешке, за столиком, тянем минералку. Вокруг бродит разнообразный народ – лыжники, хоккеисты, саночники – бог знает кто еще из нашей олимпийской сборной. Фигуристов нет – все либо на льду, впахивают, либо отлеживаются после тренировок.
С трудом настраиваю себя на рабочий лад и выкладываю Таньке то, из-за чего ей пришлось ради меня пожертвовать отдыхом. Она выслушивает с задумчивым видом, сразу же меняя игривость на сосредоточенность.
- И давно это у тебя?
- С приезда сюда, - говорю. – В Москве все было нормально.
- Смену часовых поясов, проблемы со здоровьем, какие-то внешние факторы?..
- Исключаем сразу, - качаю головой я. – С этим я бы пошел не к тебе, а к врачу или психологу.
- Хм… Ладно, - она медленно кивает. – Что ты хочешь тогда от меня?
- Что ты чувствуешь, когда катаешь свою «Круэллу»?
- Э-э-э… Тебе как, посекундно, или в целом?..
Я на мгновение задумываюсь. Пытаюсь задать вопрос по-другому.
- О чем ты думаешь, когда выходишь на лед?
Танька кисло усмехается.
- О том, что первым прыжком у меня триксель, - скривив губы говорит она. – И если я его сейчас сорву, то дальше можно уже не катать…
- И?..
- Что «и…»? Становлюсь и делаю…
- Ага… Ну допустим… - я пытаюсь поймать за хвост ускользающую мысль. – Допустим ты свалилась. Что дальше?
- Да ничего особенного, - пожимает плечами Танька. – Встаю, утираю сопли и еду дальше…
- Хорошо, - киваю я. – А если приземлила чисто?..
- Ну… Тогда тоже еду дальше, естественно, - она разводит ладони в стороны и изображает трепещущие крылышки. - Только вся такая радостная…
- Вот! – я щелкаю пальцами. – А теперь сравни свои ощущения, в первом и втором случае. Только теперь вот, как ты сказала, посекундно.
- Хм… Ну, хорошо.
Она выпрямляется на стуле и закрывает глаза.
- Когда я приземляю чисто, то это просто счастье, - произносит она. - Удовлетворенность. Прилив сил. Сначала, правда, такое «у-ух, получилось!», и хочется расслабиться и прям попрыгать от восторга. Но я же знаю, что впереди еще вся программа. Поэтому концентрируюсь и еду дальше…
- Хорошо, - киваю, - а если…
- А если я понимаю, что падаю… - Таня хмурит лоб. - Это… Испуг. Да, испуг. Страх, что сейчас будет больно. Потом злость. На себя. На весь мир… Потом отчаяние. И… усталость. Такая противная безнадежная усталость. Типа уже все пропало, а дотянуть до конца надо. Но это длится буквально мгновение. Я поднимаюсь и… - она открывает глаза, снова откидывается на спинку стула и смотрит на меня. - И все. Дальше я просто забываю о падении и катаю программу.
Что-то… Что-то есть… Но я никак не могу понять, что именно. Не могу уцепиться. То, о чем она говорит, где-то, почти полностью совпадает с тем, что ощущаю я, когда выхожу отрабатывать программу с пятью квадами. Но в все равно, это что-то другое… Но что?..
И тут Танька, сама того не поняв, дает простой и очевидный ответ на все мои вопросы.
- Но это все на стартах. На соревнованиях… На тренировках – там совершенно все иначе. Иногда с самого начала не могу заставить себя проснуться…