Прижимаюсь все сильнее и сильнее.
- Ну скажи…
- Можно…
Говорю, как есть, простым и доступным словом.
Танька обожает эти словечки в такие наши с ней минуты. Застонав, и закусив губу, она выгибается, выталкивая из себя мою руку. Подхватив ее за круглую попку, я с наслаждением проникаю в нее на всю глубину.
- О-ой, бляшечки-и! – уже в голос, без стыда охает Танька.
Хорошо, что все еще час назад разошлись, и в «Зеркальном» кроме нас, блудных деток, только пьяный охранник…
Дожидаемся Танькиных родителей, которые приезжают за ней на машине. Шаховы живут за городом, в огромном доме с бассейном и четырьмя собаками, но, к сожалению, совершенно в другом направлении, чем сегодня нужно мне. Целую ее на прощание. Быстро и целомудренно, под строгим взглядом Танькиной мамы.
Вызываю по телефону себе такси на Рублевку… Почти как в фильме.
Уже в машине, развалившись на заднем сидении, смотрю в телефон и вижу два неотвеченных звонка от Аньки. Открываю «телегу». Вижу, Анька писала мне час назад:
«Ты сегодня у нас ночуешь? Позвони.»
Нет уж, хорошего понемножку. На сегодня с меня хватит. Тем более…
«Я домой, - пишу, - Нинель велела не задерживаться.»
Анька отвечает почти сразу, словно ждала, когда я напишу.
«Там твоя Танечка тебя дожидаться собиралась…»
Вот ведь!..
«Дождалась, - отвечаю. – Только что сдал ее мамашке из рук в руки.»
Анька молчит. Вижу, что прочитала, но молчит. Потом появляется надпись: «Фея пишет…». «Фея» - это так она у меня в телефоне записана…
Щелчок нового сообщения
«Завтра моя очередь!»
Коротко. Ясно. Как у нас с ней заведено. С первого дня знакомства.
Выключаю телефон и прячу его в карман. Не отвечаю. Зачем? Анька знает, что так и будет. Точнее, будет ровно так, как она захочет. Потому что Танек, Манек и прочих Лялек у меня может быть сколько угодно, по рублю за горсть, а она у меня одна. Единственная. Анюта. Моя Феечка.
Нинель привезла малую, которую встретила сегодня в аэропорту. По этому поводу во всем доме зафителен свет на полную катушку и царит страшный кавардак.
- Сережка-а-а!
Она только что не кубарем скатывается с лестницы, стоит мне переступить порог.
- Фишечка!
Худенькое маленькое тельце взлетает ко мне на руки.
Дочери Нинель двенадцать лет. Зовут ее Фиона – я ее называю то Фишка, то Фисташка, то Филя. Папа у Фионы серьезный американский бизнесмен мистер Фишер – в прошлом - Мишка Фишман из Одессы – вовремя подсуетившийся, когда Нинель бедствовала в Америке, без денег и перспектив, и обеспечивший ее и тем, и другим. Вместе с Фионой Михайловной Фишер в качестве довеска. Как водится в нашем семействе, Нинель с отцом своей дочери теперь предпочитает общаться через адвокатов, но, скрепя сердце, каждый год на два месяца отпускает Фишку в Америку. Как правило, малая возвращается от папы довольная, счастливая, обряженная в новые шмотки, начисто забывшая как русский язык, так и чем отличается лутц от тулупа. Да, если вы еще не догадались, Фиона одна из нас. Тоже «зеркаленок». Правда маленький.
- Missed you! Missed you!
Мелкая тычется мне обветренными, растрескавшимися губами в шею, туда, где алеют оставленные Танькой недвусмысленные следы.
- Tell me about everything that happened, will you? - целую ее в ароматную макушку и спускаю на пол.
- Sure! Sure! I’ve got a gift for you… - Радостно подпрыгивает Фишка и, громко топоча, уносится на второй этаж.
Смотрю на Нинель. Ее глаза светятся счастьем…
Сидим на диване в гостиной, смотрим новости по огромному телевизору. Параллельно читаю в телефоне всякую хрень из интернета.
Фиона, положив голову мне на колени и бесстыдно задрав ноги, играется с моими волосами. Меня она не волнует. Мы с детства приучены видеть друг друга полуодетыми, в различных, порой непристойных, для обычной жизни, позах. Поэтому просто отмечаю про себя что у Фишки стройные, мускулистые ноги, так необходимые одиночнице. На выглядывающие из-под платья белые, в горошек, трусики стараюсь не обращать внимания.
- You look like a girl really, - улыбается Фиона, наматывая на палец мой темный локон. Я невольно наклоняю голову.
- Это сценический образ, - объясняю ей я, - откатаю пару раз на показательных и сразу же подстригусь.
- What is ‘stcenichesky obraz’? – смешно коверкая слова, переспрашивает Фишка.
- Stage image, - перевожу для нее я.
Она смотрит на меня, читает по губам, улыбается очаровательной маминой улыбкой.
- Oh no! Please don’t. You are so nice… Like a model. No, like a Barby-doll, - она заливисто смеется. – I want you to marry me when I grow up, will you? All that girls at school would kill themselves of envy…
- Так, Фиона, прекращай уже, - прикрикивает на нее Нинель, шлепает по загорелой ляжке и одергивает платье. – Говоришь ерунду всякую, а ты, - это уже ко мне, - ей потакаешь. Ни стыда, ни совести…
Фыркнув, она уходит на кухню и гремит там посудой.
- What did mama say? – переспрашивает Фишка.
- Мама говорит, что любит тебя больше всех, и не отдаст никому, даже мне, - наклоняюсь к ней и целую в нос, уворачиваясь от подставленных пухлых губ.
По телевизору начинается блок спортивных новостей и практически сразу на экране возникает Нинель. И я при ней. Наше сегодняшнее интервью. Делаю громче…
Фиона смотрит внимательно, шевеля губами, но я вижу, что она почти ничего не понимает.
- О чем вы говорить… говорите? – спрашивает она по-русски, оборачиваясь ко мне.
Вкратце пересказываю ей то, о чем говорят с экрана.
Фиона прекрасно знает русский. И тем более, английский, который для нее родной. Но практически не понимает человеческую речь. Не разбирает слов. Следствие какой-то врачебной ошибки, допущенной в ее детстве, когда ей лечили в Америке отит. Она отлично слышит музыку – здорово танцует на льду - прекрасно ориентируется на улице, различает шум ветра, плеск воды… Но разговоры для нее проблема. Почти всегда она переспрашивает, если не получается прочитать по губам.
Нинель бесшумно возвращается из кухни и подходит к нам. Смотрит на меня и на дочь.
- Моди, деда, дайеки чвентан (Иди, мама, посиди с нами (груз.)), - говорю ей, кивая на место рядом с собой.
Нинель садится рядом.
- Сережка, что ты сказал, - трясет меня Фиона, требовательно заглядывая в глаза.
- Я сказал, что тоже всегда буду любить только тебя, - легонько щипаю ее за бочок.
Чувствую, как Нинель кладет голову мне на плечо, и рукав футболки тут же становится мокрым, от ее слез.
Подсечка… Еще одна… Разгон… Приседаю… Поворот… Толчок… Взлетаю вверх, группируюсь, кручусь как юла… Касание… Треск… Ледяное крошево в лицо… Ноги в разные стороны… Хруст… Со всей силы прикладываюсь правым бедром о лед… Боли уже не чувствую. Точнее, чувствую ее постоянно. Не только при падении, а вообще, все время. Все мое тело одна большая острая, ноющая боль. На которую просто не обращаешь внимания. Проклятый тройной аксель… Ненавижу!
Как могу быстро поднимаюсь, из последних сил, и, сжав зубы, еду вдоль бортика. Дядя Ваня, зло рассекает следом за мной.
- Сережа, да что с тобой такое сегодня, - орет он, красный и запыхавшийся.
- Нормально все со мной, - глухо бросаю через плечо.
- Так какого черта у тебя ничего не получается?
- Не знаю, - раздраженно развожу руками. – Я делаю все, как вы говорите. Скажите, что не так, и я исправлю.
Он молчит. Знает, что это правда. Чудовищный случай – страшный сон любого тренера – мы не понимаем, в чем ошибка. Технически я выполняю аксель абсолютно правильно. Физически я в отличной форме. Просто на приземлении я падаю. Семь раз из десяти. Это – катастрофа. Такой элемент из программы нужно снимать. И… забыть о пьедестале. Даже о европейском. Или срочно найти причину.
- Давай еще раз…
Молча, зло, дергаю плечами и начинаю раскрутку.
Скрип льда под лезвиями коньков. Подгибаюсь. Разворачиваюсь. Толкаюсь. Группируюсь. Кручусь. Все же правильно, черт тебя дери! Приземление на идеальное ребро. Мое тело несется силой инерции в сторону – я не успеваю направить его строго параллельно коньку. Грохаюсь об лед как мешок с костями. Скольжу бедром и, на скорости, прилетаю боком, рукой и головой в бортик. В глазах на мгновение темнеет…
Поднимаю взгляд. Рядом со мной вся троица. Мураков смотрит озабоченно. Клей – с любопытством. Нинель хмуро.
- Встать можешь? – мама.
Поднимаюсь, цепляясь за перила бортика.
- Нормально все, - уворачиваюсь от протянутой Артуром руки.
Сдергиваю с головы бандану и промакиваю влажный лоб и висок. Светлый платок покрывается ярко красными мазками. Чувствую, как деревенеют щеки.
- Врача позовите, срочно! – командует Нинель.
- Не надо!
Отъезжаю от них на середину льда, согнувшись и уперев руки в колени. Меня тошнит. Но это сейчас пройдет. Должно пройти. Я просто не выношу вида крови…
Вытираю с лица остатки мокрого и липкого месива. Не глядя комкаю бандану. Выпрямляюсь. Еду к тренерам.
- Мне не хватает равновесия, - громко заявляю, обращаясь к Муракову, и удовлетворенно вижу, как тревожные мины меняются на их лицах на сосредоточенные.
- В смысле? – не понимает меня дядя Ваня.
- Объясни, пожалуйста, - Нинель.
Облокачиваюсь о бортик. Все тело гудит от боли, голова тяжелая, но мысли абсолютно четкие. Мне кажется, что я нашел причину моих неудачных приземлений. Может удар головой помог?
Объясняю, как могу.
- На выезде меня несет вправо, по инерции. Я не успеваю ничего сделать. Либо скорость слишком большая, либо я очень тяжелый…
- Карту веса дайте…
Нинель протягивает руку, Артур, перегнувшись через бортик, хватает со стола охапку бумаг и дает ей одну из них. Она внимательно изучает мои ежедневные показатели по взвешиванию.
- Вес в норме, – констатирует она, поднимая глаза. – Даже немного недобор… Сбрасывать нечего. Проблема не в этом.
- Значит нужно уменьшать скорость, - высказывается Артур.