- Будет ходить мне коньки точить, - развязно бормочу я, - и подавать куртку у бортика…
- Может хватит уже…
«Ну же, ну же! Скажи это!.. Выбесись на меня!.. А если добавить?..»
- Конечно, маменька…
- Не смей меня так называть, - прикрикивает она на меня.
Ее лицо остается бесстрастным, лишь белеют костяшки на сжимающих руль ухоженных худых руках.
- Пожалуйста… - добавляет она, мгновенно погасив вспышку гнева. – Ты же знаешь, как меня зовут…
- А ТЫ как МЕНЯ зовут уже давно забыла, да? – говорю я.
Она снова молча проглатывает мои слова. Все, как всегда. Мы раздражаем друг друга до бешенства. Но как прожженные мазохисты вновь и вновь мучаем себя взаимными претензиями и издевательствами. Она не хотела себе такого сына как я. Мне не нужна была такая мать, как она. Но судьба насмешливо разрешила все наши противоречия по-своему. И теперь Нинель нуждается в самом перспективном кандидате в сборную команду на следующей олимпиаде. А мне никак не обойтись без лучшего в стране тренера…
- Сережа… - она, словно проглотив комок игл, выдыхает мое имя.
- Нинель Вахтанговна? – вежливо оборачиваюсь к ней я.
- Я хочу тебя попросить… - ее голос звучит ровно, спокойно, по-деловому. Как будто бы она собирается уточнить свои замечания в отношении моего сегодняшнего катания.
- О чем?
Я расслабляюсь буквально на мгновение, но этого хватает, чтобы пропустить неожиданный удар.
- Оставь в покое Таню Шахову…
Бревно, огревшее меня по голове, отскочив, покатилось по косогору.
- У девочки на носу чемпионат страны, отбор в сборную, я хочу видеть ее на Европе – у нее все шансы на пьедестал… - голос Нинель звучит убедительно и жестко. - Ты знаешь, я никогда не вмешиваюсь в личные взаимоотношения моих спортсменов… И да, сегодня Таня просто сияла, как солнышко и все у нее получалось… Но где гарантия, что на кануне старта все будет точно также? – она поворачивает голову в мою сторону, пронзая меня холодным взглядом. - Поэтому, пожалуйста, не отвлекай ее…
Я, затаив дыхание, жду главную фразу, ради которой была произнесена вся эта речь. Придя в себя довольно быстро, я уже знаю, чем должно все закончится.
- И сам… не отвлекайся… - заканчивает она, выдохнув с облегчением.
Ну, кто бы сомневался.
- Мам, останови машину, - тихо прошу я.
Она не возражает и не пытается уговаривать. Тренер дал указание своему спортсмену. И спортсмен теперь должен либо выполнить, то, что ему было сказано и двигаться к дальнейшим победам, либо убираться ко всем чертям.
Машина тормозит у тротуара и я, открыв дверь, вылезаю наружу. Снег валит как сумасшедший, подгоняемый ледяным ветром. А всего только октябрь…
- Завтра в девять хореография, - бросает она мне в спину.
Размахнувшись, я с разворота захлопываю дверь автомобиля и приседаю в шутовском поклоне, скрестив ноги, расправив руки и запрокинув голову.
Взревев двигателем, машина исчезает в ночи.
«Скатертью дорожка», - злобно думаю я, натягивая шапку поглубже на уши и кутаясь в шарф.
Идти мне некуда. В карманах, возможно, найдется рублей четыреста – достаточно для того чтобы набить вечно голодное брюхо запрещенным фастфудом, но крайне мало даже для самого дешевого хостела. Я оглядываюсь по сторонам.
А райончик-то так себе, не из приятных, но, думаю, принимая во внимание погодные условия, ничего страшного кроме обморожения мне не грозит – все хулиганы и гопники в этот час давно сидят по домам, уткнувшись носами в свои телефоны и приставки. Домой мне ехать не хочется. В моей пустой огромной квартире нет ни мебели, ни холодильника. А можно ли называть то, другое, мое нынешнее, вынужденное место обитания домом – вопрос. Напроситься на ночь к друзьям? Я прикидываю, как добраться до ближайшего знакомого мне жилья… Ответ всплывает как-то сам по себе, и кажется совершенно очевидным. А почему бы и нет, в конце концов? Дойти до ближайшего метро и проехать шесть станций с двумя пересадками, и вот уже через час я могу оказаться в тепле… Если меня не выгонят…
Код домофона я помню, мимо консьержки прохожу с каменным лицом, поднимаюсь на девятнадцатый этаж в лифте, попутно наследив и намазав грязным снегом. Вот знакомая дверь. Стальная, обшитая лакированными деревянными панелями. Интересно, как хозяева отнесутся к незваному гостю, явившемуся в полдвенадцатого ночи? Звоню.
Дверь открывается прочти сразу же – ни тебе «кто там», ни «кого черт принес». На пороге – она сама. Тоненькая. Высокая. Черные волосы по плечам, огромные синие глаза удивленно распахнуты. Растерянная улыбка…
- Сережа?..
- Дайте воды попить, а то так есть хочется, что аж переночевать негде…
Я дурашливо закатываю глаза.
- Заходи быстрей… Что случилось?
Аня отходит в сторону, пропуская меня внутрь…
- Ничего страшного, – я приваливаюсь к дверному косяку и стягиваю промокшую шапку. - С Нинель поцапался. Так что по поводу переночевать – это я серьезно…
Меня не выгоняют. Даже пытаются накормить ужином, от чего я категорически отказываюсь, и напоить чем-нибудь «для сугреву», от чего я отказываюсь менее решительно, но вежливо. Анина мама разочарованно ставит обратно в шкаф тарелку, а Анин папа патетически воздевает руки к небу – что за молодежь пошла, ни покурить с ними, ни выпить, ни по бабам пройтись. Сопровождаемый нелестными комментариями «молчал бы уже» и «по своим бабам ты уже находился», Анин папа отправляется спать, а мы еще с час сидим на кухне, Аня – подремывая, а я - развлекая Анину маму рассказами о своей жизни.
- И ты что же, - удивляется она, - так и живешь с Нинель Вахтанговной?
- Не с ней, - ехидно ухмыляюсь я, - а у нее. В качестве мебели. Или дорогого сервиза…
- Держит его при себе, чтобы не сбежал, - сонно вставляет Анька. – Единственный мальчик у нее…
- Ну, и это тоже, - с готовностью соглашаюсь я.
- Сереж…
- А?
Анина мама слегка краснеет, окинув меня взглядом. Я догадываюсь, что она хочет сказать, и о чем думает. Все как всегда – ничего нового. Поначалу меня это забавляло, потом льстило, с некоторых пор начало раздражать.
- Нет, - категорично качаю головой я.
- Э-э-э…
- Я не гей. И не гермафродит. И не переодетая женщина.
- Но ты такой… Такой…
- Хорошенький! – покатывается от хохота Анька, вгоняя свою маму в краску еще сильнее.
Я щиплю ее под столом за ляжку и строю гримасу покорности.
- Нинель Вахтанговна с командой задумали для меня какой-то невероятный показательный номер, - говорю я, изящно пожимая плечами и проводя рукой по волосам, - вот и делают из меня куклу…
- Вахавна его обожает, просто глаз не сводит, - продолжает глумиться Анька, - и ревнует к каждой табуретке.
Эту версию я слышу уже не в первый раз, и, увы, она мне нравится гораздо больше чем правда.
- Почему Вахавна? Это прозвище какое-то? Почему вы так ее все время называете?..
Теперь уже смешно мне.
- На самом деле все просто, - объясняю я, - это ее настоящее отчество. По паспорту. Отца звали Ваха Гогивич Тамкладишвили. Ну а она, стало быть, Вахавна. «Вахтанговну» себе для благозвучия придумала. Все это знают, всем смешно. Но при ней никто виду не подает, а то себе дороже встанет.
Анька согласно кивает.
Анина мама, смеясь, стреляет в меня глазами и отводит взгляд… Этого еще не хватало… Закругляемся…
Меня укладывают в одной из комнат их шикарной квартиры, застелив свежим бельем огромный диван и снабдив пуховым одеялом и подушкой. Пожелав всем спокойной ночи, я с наслаждением вытягиваюсь в тепле и уюте, о котором уже и не мечтал. Как же спокойно и хорошо… А спустя где-то полчаса, я, наконец-то, слышу едва уловимый звук, которого давно жду.
С тихим шорохом приоткрывается дверь, затем слышен щелчок замка, легкие шаги босых ног и ко мне под одеяло ныряет разгоряченное, стройное, обнаженное девичье тело.
- Я уж думал, что ты не придешь, - шепчу я, притягивая ее к себе и зарываясь лицом в пушистую гриву волос.
- Тише, дурак, весь дом перебудишь, - шипит Анька, обнимая меня и подставляя для поцелуев свои плечи и грудь.
Я провожу языком по ее шее, облизываю крепенький, возбужденный сосок, глажу рукой плоский, упругий живот и сжимаю ладонью между ног. Анька сдавленно стонет.
- Думала… вообще… к тебе… не приходить, - задыхаясь шепчет она, - совсем… на меня… внимания… не обращаешь... О-ох-х…Только на Таньку свою… и смотришь…
Она впивается зубами мне в грудь, одновременно вцепившись ногтями в мою спину. Я охаю от боли.
- Думаешь... я не знаю... чем вы там… сегодня… в зале… занимались, - продолжает яростно шептать она, прижимаясь ко мне всем своим прекрасным телом.
- Хочешь, и мы займемся тем же самым прямо сейчас, - бормочу я, и не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и притягиваю ее за бедра к своему лицу.
- О-ой, мамочки…
Анька выгибается дугой, как от удара током. Несколько секунд она прижимает ладонями мою голову к своему сладкому месту, двигаясь в такт с моими губами. Вдруг она резко садится на постели и мягко тянет меня вверх к себе.
- Я… так… больше… не хочу, - шепчет она, переводя дыхание. – Давай… как взрослые…
В неверном свете вывалившейся из-за туч Луны ее глаза сияют как два голубых озера.
- Не боишься?.. - Я беру ее ладонь в свою и кладу туда, где у меня все давно уже пылает и дымится.
- Нет… Сегодня еще можно… Давай…
Я обнимаю ее за плечи и, аккуратно положив на спину, со всей нежностью на которую способен развожу в стороны ее восхитительные ноги.
Анька стонет от наслаждения, и в тот же миг я, решительно вонзаюсь в ее манящее лоно.
Ставим с Артуром связки. Уже третий день. Процесс скучный, нудный и неинтересный. Как сам Артур. Одним словом – Клей. Унылая тягомотина.
- Здесь делаешь вправо, руку поднимаешь, ногу вытягиваешь, - бубнит Клей, выписывая кренделя на льду.
С трудом подавляя зевоту повторяю в точности за ним – подсечка вправо – руку вверх – мах ногой… И дальше заход на прыжок.
Рядом дядя Ваня учит мелкую шпингалетину прыгать. Дитю лет пять, создание худющее и страшненькое. Но упертое. Третий час висит на «удочке», гоняя за собой Муракова - разучивает двойной сальхоф. Когда-то и я точно также…