Глава 8

Я усаживаю Мию в складное кресло, убедившись, что у неё есть бутылка воды, прежде чем оставить её. Я оборачиваюсь, чтобы проверить её, и она, обняв бутылку, опускает голову на подлокотник. Она отключится через минуту.

Я осматриваюсь вокруг и восхищаюсь вечеринкой. Они действительно знают, как устроить вечеринку прямо на пляже. Кто-то притащил бесчисленное количество складных стульев, столов, бутылок с пивом и кухонной посуды. Они варят морепродукты и нагревают их до тех пор, пока они не выглядят, как масло. Не представляю, сколько времени ушло на то, чтобы организовать всё это. И я пытаюсь представить, как ребята у меня дома устраивают нечто подобное, но это невозможно. Они не пошли бы на все эти сложности. Обычно мы просто сидим на старых бревнах у реки и пьем из красных пластиковых стаканчиков.

— Риз!

Данте машет мне из кресла возле костра. Он держит то, что кажется гигантским когтем, и я сглатываю, пробираясь к нему.

— Тебе нравятся крабы? — спрашивает он.

— Не знаю, — отвечаю я. — Я никогда их не пробовала.

Он смотрит на меня так, как будто у меня внезапно выросла вторая голова.

— Ты никогда их не пробовала? — пренебрежительно спрашивает Элена. Я даже не сразу понимаю, что она стоит рядом. — Как такое вообще возможно?

Я холодно смотрю на неё.

— Я выросла в центре Соединенных Штатов, в тысяче миль от ближайшего океана. Не так-то легко найти там свежие морепродукты.

— Ах, точно, — Элена делает вид, что только что вспомнила об этом. — Ты же маленькая фермерская девчонка. У вас нет изысканной культуры. Добро пожаловать в Кабреру, дорогая.

Она взмахивает рукой в широком, снисходительном жесте, и я очень хочу сломать её прямо сейчас. Я имею в виду её руку.

— Просто рядом нет океана.

Я поворачиваюсь к ней спиной и сажусь на пустое место рядом с Данте. Я удивлена, что Элена ещё не сидит там, но я пытаюсь выбросить её из головы, когда снимаю обувь и запускаю пальцы ног в мягкий песок.

Данте бросает на меня взгляд, засовывая крабовую ножку между ореховыми крекерами. Он хрустит, и я съёживаюсь от ужасного звука. Зачем кому-то это есть?

— Ты, правда, никогда не пробовала крабовые ножки? — спрашивает он с сомнением, как будто это не может быть правдой.

— Нет, — подтверждаю я. — Никогда.

— Ну, тогда, мой маленький Подсолнух, угощайся, — произносит он.

Я вздрагиваю от этого прозвища. Он шутит надо мной?

Я смотрю на него, и не похоже, чтобы он шутил. Он занят вытаскиванием тягучего белого мяса из сломанных крабовых ног. Он просто пытался быть милым.

«Это было сказано с нежностью, ты, идиотка», — говорю я самой себе. Так что же это значит? Я начинаю влюбляться в него? И прихожу в восторг даже от его слов?

— Вот, попробуй, — указывает Данте, протягивая мне кусочек краба на маленькой вилке, с которой капает растопленное масло. Я изучаю его мгновение, и Данте закатывает глаза.

— Просто попробуй, — говорит он. — Оно же не укусит тебя.

Я позволяю ему опустить вилку мне в рот, ожидая попробовать кусочек рая, как это было, когда пробовала мороженое.

Но нет.

Это, безусловно, не то, что я чувствую.

Совсем не похоже на рай.

На вкус как мёртвая рыба, вот что это.

Я стараюсь не выплевывать его, вместо этого концентрируюсь на жевании ненавистного куска мяса. Данте смотрит на моё лицо, а потом умирает от смеха.

— Могу предположить, что тебе оно не нравится? — спрашивает он, его лицо светится, как рождественская ёлка. Он протягивает мне салфетку.

Я выплёвываю в неё краба и складываю пополам, затем снова пополам. Данте протягивает руку, я неохотно передаю ему пережёванную тушу краба, и он бросает её в мусорный бак. Они даже додумались принести мусорные баки? Они вообще подростки или кто?

— Всё нормально, — говорит он. — Я думаю, что, возможно, к этому вкусу нужно привыкнуть. Тогда исключаем устриц из списка, так как к их вкусу тоже нужно привыкнуть. Ты когда-нибудь их пробовала?

Я качаю головой.

— Нет, если только не считать горных устриц. Хотя они, конечно, не имеют ничего общего с настоящими устрицами.

— Горных устриц? — он выглядит растерянным.

Я краснею, и Данте сразу же становится интересно.

— Что? Что не так? Что такое горные устрицы?

Я сомневаюсь. Затем решаю, что я уже достаточно большая девочка и могу это объяснить. Срань Господня. Я не могу быть ребёнком. Я могу сделать это, не краснея. Могу.

— Горные устрицы — это бычьи шары. Бычьи яйца, если хочешь быть точным. Я случайно попробовала их, когда Коннор и Квинн обманом заставили нас с Беккой съесть их на родео.

Я краснею. Мои щеки раскалены до предела.

— Родео?

Данте выглядит одновременно заинтересованным и потрясённым, при этом чувствуя отвращение к идее съесть бычьи яйца.

— Это спортивное мероприятие, — говорю я ему. — Я могу рассказать об этом позже. Здесь есть ещё что-нибудь съедобное?

Данте оглядывается по сторонам и с сожалением качает головой.

— Мне жаль, но нет. Это вроде традиции. Мы готовим свежие морепродукты ночью на пляже. Наши родители и родители наших родителей делали это. И так далее. Мы недостаточно цивилизованны, чтобы приносить хлеб или что-то ещё, — улыбается он и касается моей руки.

Я чувствую жар от его прикосновений ещё долго после того, как теряю контакт с его рукой.

Идеальный отпечаток его ладони красуется на моей руке.

Хотела бы я, чтобы он остался тут навсегда.

— Ты готова? — спрашивает Данте в тоне, который предполагает, что он повторяет сказанное.

— Что? — Я тупо смотрю на него.

Он терпеливо смотрит.

— Ты готова идти? Я найду что-нибудь съедобное для тебя на кухне Дворца.

— О. Мы не должны уходить так скоро. Мы можем поесть, когда вернемся. Ничего страшного.

Данте оглядывается, и я слежу за его взглядом.

Рядом на песке две девушки сидят, прислонившись друг к другу. Похоже, они готовы потерять сознание в любой момент. Группа парней в плавках переместились к воде и, крича, рассекают в холодных волнах. Гевин занят, пытаясь добиться миниатюрной блондинки, которая все ещё кажется немного трезвой, и звук пьяного смеха раздаётся в ночи вокруг нас. Кажется, мы здесь единственные два абсолютно трезвых человека. Я нигде не вижу Элену.

— Я готов, — говорит Данте.

Тогда я понимаю, что не видела в его руках никаких напитков весь вечер.

— Ты не пьёшь?

Он смотрит на меня сверху вниз, его ох-какое-прекрасное лицо освещается лунным светом. Серебристый свет омывает его щеки, освещая его острые скулы, и я понимаю, что хочу прикоснуться к нему. Я хочу провести пальцами по его коже и вдохнуть его мужской запах. О, Господи. Что со мной происходит?

— Обычно нет, — отвечает он. — Немного шампанского тут и там на приёмах у отца, но больше ничего. Меньше всего мне нужно, чтобы такие фотографии попали в газеты. Я уже вижу заголовки: «Принц Кабреры сам сводит себя в могилу раньше времени».

— Должно быть, трудно быть тобой, — мягко говорю я. — Ты должен думать о каждом своём шаге.

Он снова смотрит на меня, в ночи его глаза приобретают тёмно-синий оттенок.

— Не так уж сложно быть мной, — отвечает он. — И иногда это лучше, чем быть кем-то ещё.

Затем он задевает меня, слегка коснувшись моего бедра рукой. Она задерживается там на секунду, потом ещё на одну. Делает ли он это осознанно?

Конечно, он знает, где находится его рука.

Я чувствую связь с ним, как будто в воздухе течёт электричество, как тогда, в самолёте. Его глаза смотрят прямо в мои, и моё сердце скачет, как лошадь. Он делает шаг ближе, и теперь он определённо в моём личном пространстве. Но мне нравится. Я чувствую тепло, исходящее от его тела, и оно тянет меня к нему. Если бы я захотела, я могла бы сделать один маленький шажок и прижаться к его груди.

Если бы я захотела.

Что я и делаю.

Хочу.

А потом, когда я начинаю делать шаг в его сторону, я слышу своё имя.

Тоскливое, печальное хныканье.

— Риз.

Всхлип.

Я поворачиваюсь и замечаю Мию, стоящую на четвереньках рядом с креслом, в котором я её оставила. Она перестаёт хныкать и её рвёт, наверное, галлоном фиолетового вина. Я вздрагиваю. Её тошнит ещё больше. И она начинает плакать.

— Прости, — бормочу я Данте, а затем спешу к Мие.

Я чувствую его позади себя, но я не оборачиваюсь. Я просто опускаюсь на землю рядом с Мией и держу её короткие волосы подальше от лица, пока её рвёт.

Потому что так поступают друзья. Они заботятся друг о друге, даже когда это неудобно или несвоевременно. Неужели я её единственный друг? Я оглядываюсь, но не вижу, чтобы кто-то ещё пришел на помощь. Но, честно говоря, половина людей здесь в таком же состоянии.

— Риз, я чувствую себя так ужасно, — скулит Мия.

— Конечно, — успокаиваю я её, похлопывая по спине. — Мы должны отвезти тебя домой.

Она садится и обнимает меня.

— Спасибо, Риз. Ты настоящий друг.

Я собираюсь ответить ей с той же добротой, когда она снова начнет тужиться, и, прежде чем я успеваю её развернуть, её тошнит на меня. Её оранжево-пурпурная рвота стекает по моей рубашке, и от запаха мне тоже хочется блевать.

— О, Боже, — Данте съёживается. — Я сожалею, Риз.

Он обегает меня и нежно поднимает Мию на руки.

— Мия, милая, мы должны отвезти тебя домой.

Одной рукой он вытаскивает из кармана телефон и что-то в него бормочет. В течение двух минут Короткая Стрижка и еще один охранник оказываются рядом с Данте. Они были здесь всё это время? Эта мысль впечатляет меня и одновременно пугает. Данте когда-нибудь может уединиться?

— Мия, Рассел отвезёт тебя домой, — говорит ей Данте. — Я поговорю с тобой завтра, ладно?

Мия кивает в полусознательном состоянии, а затем мягко ударяется головой о грудь Рассела. Кажется, Рассел бросает взгляд на Данте перед тем, как уйти, но я не могу быть уверена.

Данте поворачивается ко мне.

— Пойдём умываться.

Я молча киваю и позволяю Данте снова взять меня за руку. Он уводит меня от вечеринки, вниз, к воде, подальше от плещущихся парней. Мы движемся к тихому небольшому входу в океан. Мои ноги погружаются в мокрый песок, и я осматриваюсь вокруг. Остальные охранники находятся где-то рядом и наблюдают?