Глава 7

Здесь, в Кабрере, море выглядит потрясающе.

В течение дня оно бирюзовое, чистое и пахнет солью.

А вечером, прямо сейчас, оно бескрайнее, чёрное и таинственное. И всё ещё пахнет солью.

Я думаю, что так должно быть в любом месте, где есть море, но это кажется особенно удивительным здесь. Такое чистое, огромное и романтичное. Может, потому, что это дом Данте. Или, может быть, это потому, что я иду рядом с ним прямо сейчас.

Рядом с морем.

В темноте.

Под звёздами.

Кто-нибудь, успокойте моё сердце.

— Так что ты думаешь о моём доме? — мимоходом спрашивает Данте, пока мы прокладываем наш путь по корягам, выброшенным на берег прибоем. Он мягко придерживает мой локоть, и я чувствую, как мой живот закручивается от чувства теплоты и трепета. Он просто такой... идеальный. Всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Я думаю, он прекрасен, — честно отвечаю я. — Всё кажется таким древним и совершенным.

Он улыбается в ответ.

— Спасибо. Он довольно древний. Хотя, не очень, но близко к этому. Расскажи мне больше о своём доме. Ты не так много говорила о нём. Что бы ты сейчас делала, если бы была дома в Канзасе?

Я пытаюсь посмотреть на него, но это трудно, потому что вокруг темно. Он чувствует мой взгляд и смеется.

— Давай же. Всё не может быть настолько плохо.

Я снова гляжу на море рядом с нами.

— Родившись здесь, ты и представить себе не можешь место, где не так много естественной красоты, — говорю я. — Представьте себе место, где первооткрыватели работали на солнце и в пыли до самой смерти. И это называется Канзас.

Данте снова смеётся.

— Но дни открытий закончились, — напоминает мне он. — Серьёзно. Я хочу представить, откуда ты родом. Расскажите мне об этом месте.

— Окей, — я задумываюсь на секунду. — Сейчас там душно и жарко. И я говорю об адски горячей кухне, а не о крутой Нью-Йоркской адской кухне. Я говорю о высасывающей-твою-душу жаре. И прямо сейчас, я бы либо лежала на кровати и делала записи в дневнике, либо строчила сообщения на телефоне моей лучшей подруге Бекке. Или я бы ночевала у неё дома. И мы, возможно, прокрались бы через её окно, чтобы потусоваться с нашими друзьями. Мы не смогли бы улизнуть из моего окна, так как моя спальня расположена слишком высоко.

— Так, получается, ты — нарушительница правил. Я запомню это, — говорит он. Я уверена, что его глаза снова сверкают, хотя я не могу их видеть, чтобы убедиться.

— На самом деле, нет, — отвечаю я. — Мы не делаем ничего плохого. Мы всего лишь встречаемся у реки с нашими друзьями. Мы разжигаем огонь. Иногда пьём пиво, хотя я не его фанат. Иногда сплавляемся по реке в автомобильных камерах, что очень круто делать под звёздами. Хотя, мы должны остерегаться Водяных Мокасин.

— Водяных Мокасин?

— Это ядовитые водяные змеи. Они черные и выглядят безвредными, как палка, плавающая в воде, но, когда они открывают рот, внутри он белый как хлопок. Вот почему их еще называют Хлопковыми Ртами. И они могут убить тебя быстрее, чем ты успеешь добраться до больницы.

Данте морщится.

— Звучит интересно. Расскажи мне о Бекке. Как долго вы знакомы?

Мы взбираемся на небольшую песчаную дюну, и я понимаю, что мы, действительно, в середине пустоты. По-видимому, они зашли так далеко, чтобы Данте мог уединиться со своими друзьями. Я думаю, это хорошо, что его друзья такие понимающие.

— Бекка — это… Бекка.

Я пытаюсь придумать, как описать её.

— Она дикая, сумасшедшая и смешная. Она была моей лучшей подругой с детского сада. Она живет в пяти минутах от меня, так что мы можем ходить туда-сюда, если захотим. Она тоже живет на ферме. У нее есть старший брат, Коннор, который ездит на быках. Мы ходим смотреть, как он катается на них по субботам.

— На быках? — в голосе Данте звучит сомнение, как будто он думает, что я пытаюсь подшутить над ним. Должна признать, это звучит как выдуманный вид спорта. Кто в здравом уме захочет сидеть на разъярённом быке? Мне понадобилось некоторое время, чтобы объяснить ему это.

— Кстати, — продолжила я. — Бекка всё ещё надеется, что мы с Коннором будем вместе, чтобы мы с ней породнились.

— А на что надеешься ты? Тебе нравится Коннор? — спрашивает Данте.

Я не могу понять тон его голоса. Интересен ли ему мой ответ по какой-либо другой причине, кроме праздного любопытства?

— Мне нравится Коннор… как брат. Я знаю его с детства, и, честно говоря, мне не может нравиться тот, кто знает обо мне всё. В этом должна быть какая-то тайна. Но я хочу для него только самого лучшего. Коннор, действительно, хороший парень. Он сейчас в колледже и приезжает домой на выходные.

— Понимаю, — говорит Данте. Понимает ли? — Как выглядит твоя ферма? Я хочу представить её в своей голове.

— Ну, это старый фермерский дом. Не такой уж древний по стандартам Кабреры, но старый. Двухэтажный, с белым сайдингом. Я живу там с мамой, бабушкой и дедушкой. Кстати, моя бабушка большая поклонница твоих оливок. В Канзасе подсолнухи растут как сумасшедшие, и у моей мамы есть небольшое поле подсолнухов за одним из наших амбаров. Просто потому, что они ей нравятся. Кажется, у нас всегда на кухонном столе стоит ваза с подсолнухами. У нас есть лошади, коровы, козы. Моего коня зовут Озорник.

— Я всегда хотел научиться ездить верхом, — задумчиво говорит Данте.

— Тогда почему ты этого не сделал?

— В Кабрере нет лошадей, — объясняет он. — Полагаю, мой отец мог бы прислать одну лошадь для меня, но я никогда не просил его об этом.

— Ну, если ты когда-нибудь окажешься в Штатах, тебе придётся навестить меня, и я дам тебе урок верховой езды, — говорю я.

— Я бы хотел этого, — отвечает он. И он кажется очень искренним. Я пытаюсь представить его на лошади. Но почти всё время представляю его в костюме или в льняных брюках и никак не вижу его на ферме.

— Смотри, — указывает Данте. — Мы почти пришли.

Вдали светится костёр, он кажется совсем крошечным.

— Мы действительно здесь, — замечаю я. — Без сомнения, СМИ не смогут найти тебя здесь.

— Даже если бы смогли, — говорит Данте, — это будет незаконное проникновение. Это частный пляж. И именно в этом месте он полностью скрыт от чужих глаз. Они нас не увидят даже с зум-объективами.

На секунду я задумаюсь над этим. Данте должен всю свою жизнь думать о том, как сделать хотя бы два шага, не попав в объектив камеры или под слежку, или как не быть преследуемым фотографами. Это должно быть очень утомительно.

— Ты когда-нибудь устаёшь быть таким осторожным? — спрашиваю я. — Разве это не утомляет? Я имею в виду, ты не просил об этом. Это работа твоего отца. Не твоя.

— Это правда, — задумчиво отвечает Данте. — Но я бы никогда не попросил его не делать этого. Видимо, с тех пор как умерла моя мать, он изменился и никогда не станет прежним. Эта работа даёт ему то, на чём он может сосредоточиться. Это делает его счастливым.

— Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мать? — спрашиваю я. — Ты не против, если мы поговорим об этом?

Он качает головой.

— Нет. Я не возражаю. Она умерла при родах, так что я её совсем не помню. У меня есть её фотографии, так что я знаю, что похож на неё. Мой отец говорит мне, что я веду себя совсем как она. Но я никогда её не знал.

— Она умерла, дав тебе жизнь? — задаю вопрос я, потрясённо. — Я не знала, что такое до сих пор происходит.

— Нечасто, — соглашается он. — Но, по-видимому, плацента отделилась в процессе родов. У неё было внутреннее кровотечение, и они ничего не могли сделать. Всё произошло очень быстро. Мой отец был опустошён. Моя бабушка помогала ему растить меня до пяти лет, а потом она тоже умерла.

— Ты вырос под присмотром бабушки?

Тогда, по крайней мере, у нас есть кое-что общее. Мои бабушка и дедушка занимают значительное место в моей жизни.

Данте кивает.

— Да. Она заменила мне мать.

Моё сердце счастливо забилось от мысли, что у него тоже был кто-то, заменивший мать. Я не могу представить себе взросление без какого-либо материнского влияния. И вся его ситуация дергает за невидимые ниточки моего сердца. Вот он... такой красивый, и сын такого важного человека, и миллиардер в придачу. Но он пережил трагедию в таком молодом возрасте. Это просто показывает, что нельзя купить всё, что хочешь, за деньги.

Я протягиваю руку и сжимаю его ладонь. Я хочу утешить его, несмотря на то, что это случилось так давно. Он сжимает мои пальцы, и вдруг мы оказываемся на вечеринке.

Ребята смеются и шутят, огонь пылает в теплом сиянии, которое поднимается к темному небу, и луна сверкает прямо над головой. Вечерний бриз немного прохладный, но это даже хорошо.

— Замёрзла? — спрашивает Данте, когда я дрожу. Он обнимает меня за плечи, и от его тепла я чувствую себя как дома.

И потом я чувствую себя глупо, думая о чём-то таком банальном, но это не делает всё это менее правильным.

— Риз! — кричит Мия, стоя у края толпы рядом с Гевином. Она одета в темно-фиолетовый сарафан с открытыми плечами. Парень улыбается от уха до уха, когда видит меня.

— Удачи с этим, — бормочет Данте мне на ухо.

Я улыбаюсь. Если худшее, с чем мне приходится иметь дело, это добродушный Казанова, то я в хорошей форме.

Я направляюсь к Мие, пока Данте подкарауливает компания парней, которых я ещё не встречала. На них плавки, и я не могу понять, почему они до сих пор не дрожат от холода.

— Риз, — приветствует меня Мия, вручая бутылку пива.

Я беру её, даже если не собираюсь пить. Это не потому, что я боюсь нарушать правила, так как это не так. Мне просто не нравится вкус алкоголя. Думаю, что к этому вкусу нужно просто привыкнуть, и я пока ещё не полюбила его. Я внесла это в свой список дел на будущее.

— Мы собираемся завтра отправиться на шоппинг, — говорит мне Мия, осматривая меня сверху вниз. — Данте сказал, что твои чемоданы до сих пор в Амстердаме.

— Да, — отвечаю я и, скривившись, смотрю на свой единственный наряд. — Они застрянут там, пока аэропорты не откроются. Но когда это случится, я всё равно поеду к отцу, так что, думаю, мой багаж никогда не доберется до Кабреры.