— Посмейся, посмейся над отцом, — всхлипнул тот.

— Ну во-первых, никакой ты мне не отец. Отец мой — граф и потомок великого князя. Так что никакого права лупить меня у тебя не было.

— Сынок, кто тебе сказал? — спросила мать, встав во весь рост, наверное, впервые в жизни. — Это же страшная государственная тайна!

— Да полноте, графиня, — сказал я с легким поклоном, приложившись к ручке матери. — Разве не знаешь, что ничего нет тайного, чтобы не стало бы явным. Я несколько дней назад стоял у склепа моей прабабушки в Каннах. Мне всю родословную изложили добрые люди, с документами на руках.

— А что теперь со мной будет? — спросил отец, прервав политически безграмотный плач.

— Не волнуйся, отчим, ты останешься в этой квартире и устроишься дворником у нас во дворе — всё-таки, какая-никакая, пролетарская профессия. Маме я купил просторный дом за городом, с прислугой, разумеется. Одно тебе запрещаю навсегда — издеваться над мамой.

— Спасибо, сынок! — торжественно произнес отчим, сунув руку, которой избивал меня много, много раз. Я её пожал.

— Мама, возьми самое необходимое, поедем в новый дом. Надеюсь, тебе понравится. Кстати, этот продажный полкан из кагэбэ больше вас не побеспокоит, я об этом позаботился.

— Ты его… убил? — прохрипел отчим.

— Фигурально выражаясь, да… Мама, поторопись, мне здесь плохо… всегда было.

На полпути до особняка матери графини, Федор позвонил мне на телефон и сообщил, что полковник КГБ в отставке, не успев обналичить мой чек, пустил пулю в висок. Он сразу подрос в моих глазах — стало быть, совесть у него осталась. Жалел его? Скорей нет, чем да. И это мне сейчас очень не понравилось. Такие дела…

2

Я предупредил Вику, что вернусь позже, чем планировал, и направился к старцу.

Отец Иоанн, как всегда, встретил меня с готовностью, словно ждал приезда. Отвел меня в келью, надел поручи с епитрахилью: кайся! Я рассказал о свадебном путешествии, о рассекречивании моего титулованного происхождения, об освобождении мамы от деспотического плена отчима, о выстреле в висок семейного тирана…

Старец выслушал меня, произнес разрешительную молитву и сказал:

— Ничего плохого в твоей душе не вижу. Что ругаешь себя, чувствуешь недовольство собой — это хорошо. Конечно, удовольствие не из самых приятных, но необходимое. Только есть у тебя на душе что-то еще…

— Да, батюшка, есть, — удивился в который раз прозорливости старца. — Перечитывал пророчества о царе грядущем, прикинул сроки его воцарения и загрустил — получается, что мы как беременная на десятом месяце — перехаживаем…

— Не читал ли в Деяниях: «не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти». Уж сколько раз пророчества с указанием конкретных дат ошибались, а пророки постыжались.

— Так ведь народ изнывает под бременем безбожной власти. Детей наших соблазняют, погружают в омут лжи, убивают их неокрепшие души.

— Видимо, не очень-то изнывает, раз Господь попускает этой власти пребывать до сих пор. Значит не готовы мы принять Божиего помазанника с открытым сердцем. Мы сами в этом и виноваты. А что касается соблазнения детей и взрослых… Снова отправляю тебя в Святоотеческому преданию. — Старец показал на икону Антония Великого, стоящего на коленях перед Богом. — Вот он вопрошает: «Господи, почему же так происходит, что богатые люди хорошо живут, доживают до глубокой старости и умирают, не болея, не страдают, ни о чём не беспокоятся, и всё у них хорошо? А бедный, скромный, честный, праведный человек сильно страдает… Почему же так происходит? Разве это справедливо? Эти кресты, которые даешь — как их понести? Как на них смотреть?» Этими вопросами задавался святой Антоний, задаются ими и другие, не только ты. Очень многие думают об этом, находясь в тяжелых испытаниях. Но он превратил свои вопросы в молитву, — ни в богохульство, негодование и гнев, а именно в молитву, и сказал: «Господи, скажи мне, поведай эту тайну!» И Господь ответил ему: «Антоний, следи за своими делами, а не за Моими! Это Мои тайны, которые не могут вместиться в твоем уме. Ты мучаешься этими вопросами, потому что они превыше твоих сил, они тебя не касаются, твои плечи не смогут их понести. Нет ни одного человека, который бы не нес свой Крест. Богатые и бедные, красивые и невзрачные, высокие и низкие, и женщины, и мужчины, и дети, и те люди, беспечной жизни которым завидуют — у всех свой Крест».

— Что делать мне, отче? — спросил я.

— Продолжай своё дело, данное тебе Богом. Погружай душу во ад и не отчаивайся, как научил Господь блаженного Силуана. И молись непрестанно, как я благословил. А скорби — они всегда были и будут до скончания века, нам ли их боятся. — На прощанье старец едва заметно улыбнулся: — Всё будет хорошо, именно так, как Богу угодно.

Перед тем, как уехать, увидел Ивана Павловича, махнул ему рукой, он кивнул и дальше пошел по своим неотложным делам. Ладно, заеду к тебе гости, расскажешь, чем ты так увлечен.

На следующий день, тщательно переварив слова и дела предыдущего дня, я чмокнул жену в сонную щечку и сел за руль. Навестил Бориса. Что-то мне подсказывает, что не все у него гладко. Боря сидел на кухне, перед ним по столу расползлась кипа бумаги, смотрел на небо, ожидая появления Веги, думал непростую думу.

— На днях приступаем к работе, — объявил я. — Нам с тобой оформили мощную фирму, да еще аналитический центр, в придачу. Ты готов к труду и обороне?

— Не уверен, — протянул Борис. — Всё никак не решу, как быть, что делать. Представляешь, в новобрачную ночь, родители Дины стояли под дверью и требовали, чтобы я прекратил мучить их доченьку. Короче, сбежал от них, под рёв новобрачной и восторги родителей. Вот сижу, отключил телефон и жду их скандального появления. Долго жду, а они не приходят.

— Тогда остается вариант Б — отрезать от себя дела семейные и с головой погрузиться в работу. Ну и разумеется, молиться, целиком доверившись воле Божией.

— Именно этом я и занимаюсь, — пробубнил друг. — Вот, принялся за анализ антикризисной темы. Решил от имени аналитического центра отправить правительству. Видишь, сколько информации собрал! А выход, как всегда, прост до неприличия. Но для солидности нужно дать объемное обоснование. Завтра закончу и с готовым проектом приступлю к работе на новом месте.

— Молодец! — Хлопнул его по плечу. — А с родителями новобрачной ты попроси поговорить генерала. Он моих родителей так успешно построил, что они с тех пор со мной по стойке «смирно» и на «вы», а отец даже с испугу пить бросил. Кстати, этот приём воспитания генерал перенял у прежнего руководства, зря сейчас его не практикуют.

— А это идея! — озарился счастливой улыбкой Борис. — Мои-то — люди прежнего воспитания, на них это может подействовать. Спасибо!

Ну вот, и здесь порядок, теперь — к Ивану, сбежавшему от меня в деревне старца. Мне нужно лишь перейти в соседний подъезд.

И вот я у Ивана в гостях. Как всегда на балконе, пью кофе и слушаю друга.

— Перед отъездом старец предупредил меня о том же, что наверняка сказал и тебе, — о наступающих скорбях. Дома почитал благодарственный молебен, затем вечернее правило, спать не хотелось, поэтому сел за стол — и «ушел в ночь». — Иван Павлович протянул папку с машинописными листами. — Прочти, это может быть полезным для тебя, для нас. Сейчас принесу свежего кофейку, а ты располагайся и читай.

Думал, пролистаю по диагонали и верну. Но стоило прочесть первую фразу, как меня унесло туда, где побывал Иван той ночью, мысленно, конечно.

«Опять вызывали на тайную встречу по новому незнакомому адресу. По-моему, они совсем свихнулись на почве маниакальной подозрительности. Эти карнавальные маски, балахоны, измененные голоса и обязательные угрозы, вроде «предателя ожидает суровая кара». Напугали девушку широкими плечами! Уроды. Да мы все тут под карой ходим, дело привычное. Воинам Валгаллы, пившим мёд из чаши Одина, смерть не страшна. Мы пойдем в бой со словами нашего гимна «Мёд искрился, как звезды, в божественной чаше Сладким золотом славы и вечностью слов» — и умрём с радостью.

На этот раз меня назначили старшим группы по работе с какими-то академиками. Я спросил, может подождать, и они сами развалятся от старости. Один из клоунов хмыкнул и сообщил, что там у них служба безопасности посерьёзней, чем у премьера. Тогда я уже хмыкнул: в таком случае интерес и оплата возрастает. Мне протянули листок с семизначной цифрой, и я согласился.

Начал с того, что разузнал все что можно об академии: чем занимаются, как организована охрана и в каком порядке кого устранять. Куратор выдал свою оперативную информацию, я еще пробил что можно по братве, по нашим проплаченным федералам и ментам. В общем, план стал принимать четкие очертания. Я предложил начальника охраны — генерала — послать в ту горячую точку, куда он уже ездил, был ранен, только на этот раз оставить его там навсегда. Обещали сделать. Затем разберемся с чинами пониже — кого подкупим, кого запугаем, а кого и устраним. Параллельно с помощью спецсредств устроим инфаркт главному академику, чуть позже — еще двоим старичками, скорей всего заграницей. Ну а дальше, ликвидируем академию, как учебное заведение, и примемся за выпускников.

Куратор, человек старой формации, поначалу запротестовал — не слишком ли много жертв для мирной учебной организации. На него сверху надавили, и тот сдался. Но предупредил, что эта самая академия «устроена по типу религиозной секты, под началом сильного колдуна по кличке Старец». Были и раньше попытки помешать их деятельности, даже на стадии становления, но каждый раз затея проваливалась, а бравые бойцы разбегались кто куда с воплями «спасайся кто может!» Тогда главный клоун в самой страшной золотой маске с рогами и пастью льва рявкнул: «Прекратить мракобесие! Теперь всё по-другому. Наше время пришло! Приступать немедленно!» — и, честно сказать, такого звериного рычания от человека слышать еще не приходилось, и мы — да! — испугались, верней, сгруппировались и приступили к операции.»