Я забрел на кладбище, с фотографии на ближайшем памятнике на меня глянули улыбчивые глаза Полинки. Она умерла в возрасте двадцати трех лет. Сгорела в новогоднюю ночь, пояснила старая учительница, вместе со своим хахалем, председателем, который разворовал и распродал колхозное добро, почему и деньги у него водились. На миг передо мной как на экране кинотеатра, пронеслись последние секунды жизни Полинки — она лежала на кровати в золотистом платье, сжимая в руке фужер с шампанским, в соседнем кресле дремал пожилой мужчина с тлеющей сигарой в руке с растекающейся лужей спирта по ковру из бутылки в другой руке, по телевизору показывали веселых людей, ёлку, гирлянды… Пламя вспыхнуло от огонька сигары, пробежало по ковру, по занавескам, по стенам, обитым деревянной вагонкой. Девушка витала в мечтах, где она танцевала с прекрасным принцем в огромном зале с колоннами и хрустальными люстрами, они, конечно, любили друг друга, а впереди была огромная счастливая жизнь. Ее кровать занялась огнем, жаркое пламя, клубящееся у потолка, спускалось ниже, а девушка улыбалась, так мечтательно, по-доброму, легко и безмятежно — в последний раз. Я тряхнул головой и услышал шепот старой учительницы: прости и помилуй нас, Господи, прости и помилуй, мы Твои дети неразумные, да, пьяные, да, обманутые и сожженные заживо, но мы Твои дети…Твои… Пойдем, Юрик, помянем их по-христиански.

Заночевал я у Нины Ивановны. С невероятным удовольствием ел томленную в молоке картошку из печи, пил чай с клубничным вареньем. Молился легко, спал как убитый. Утром купался в реке, собирал грибы, ловил карасей, жарил их в огромной сковороде в сметане. Нина Ивановна водила меня в опытное хозяйство. Ее бывший ученик Митяй показал нам удивительные растения, которых я никак не ожидал увидеть в нашем суровом климате. Мы пробовали дыни, виноград, арбуз, вишню, груши, сливы — невероятно сладкие и огромные. У него покупают семена, за приличные деньги, только вырастить нечто подобное удается далеко не всем, потому что более чем в поливе и удобрениях растения нуждаются в непрестанной молитве, а это умеют немногие.

Монастырское хозяйство напоминало черноморский ботанический сад — чистота, уют, каждое растение ухожено, взлелеяно, ни тебе сорняков, ни одного пустующего местечка, лавочки, газоны, даже фонтан. Я спросил сопровождающего монаха, а нет ли здесь японского сада камней, как в академии? Нет, у нас все по-простому, без изысков, ответил черноризец, но уж то, что есть — высшего качества, потому что с молитвой и с любовью. Видел стада коров — каждая животинка чистая, лоснящаяся, крутобокая, с огромным выменем. Пастух на красивой лошади, на голове шляпа как у техасского ковбоя, на седле закреплен магнитофон, из которого раздается спокойная музыка, изливающая на стадо покой и умиротворение. Да, странное дело — за время пребывания «на лоне природы», ко мне не приблизилось ни одно кровососущее насекомое, что заметил только перед отъездом.

На обратном пути остановился у троичной березы, присел на теплый ковер из листьев и травы, прислонился спиной к центральному стволу — и погрузился в созерцательную тишину. Отсюда, из простой глубинки, суматошная поездка в европейскую роскошь казалась чем-то противоестественным. Яхты, частные самолеты, опера, рок-концерты, рестораны, каталонский нуар, парки, средневековые улочки, даже склеп прабабушки, дома и дворцы моих поместий — таяли и улетали в прошлое, вытесняясь вот этим чудесным покоем великой природной простоты, в которую погружалась, врастала моя душевная вечность.

Внезапно ощутил себя должником — что-то отложил на потом, но до конца не довел. Открыл блокнот и нашел спешную корявую запись, что сделал для памяти в начале моего пребывания в столь знаковом для себя месте. Конечно, с мирской точки зрения, юность моя могла показаться чередой неприятностей и даже трагедий. Ну в самом деле, меня лупили, обманывали, обкрадывали, использовали зависимое положение — но терпение в перенесении невзгод, «забывчивость» обид, прощение долгов — сделали из мальчишки мужчину, из язычника — христианина. Вот почему в часы молитвы рождалось чувство благодарности к моему Спасителю, который воззвал меня из небытия, за руку провел путем земных скорбей, по-отечески оберегая от смерти, кружившей рядом «как рыкающий лев, ища, кого поглотить». Опять же, не всегда обиды проходили бесследно, особенно когда они касались близких, но — чудное дело — претерпев боль, сжигая в самом себе острое желание мести, скрипя зубами, сдерживая рвущийся из нутра звериный вой — в конце концов успокаивался, оглядывался на пройденный путь, и… наполнялся от макушки до пят тёплой благодарностью к Подателю всяческих благ. Вот именно сейчас, пока я прощаюсь с местом приключений моей юности, сидя под старой знакомой березой, меня наполняет незримый свет, разливаясь вокруг до самого горизонта, и сладкий дух благодарения опьяняет и зовет в дорогу.

Часть 5

1

По возвращении на милую родину, оставил новобрачную в новом загородном доме в лесу, сам же отправился к маме Ксении и… иже с ней. На лавочке сидел пожилой человек и как пёс, оставленный у входа в магазин, не мигая глядел на дверь подъезда. От него исходили флюиды тревоги. Бросив на него беглый взгляд, прошел мимо, набрал код на замке и погрузился в гулкое лестничное пространство. Остановился, прислонился спиной к стене, попытался разобраться в нахлынувших воспоминаниях.

В моем не вполне благополучном детстве тогда случился весьма тяжелый день. Меня избил парень, которого я считал другом. Да ладно бы лицом к лицу, а то ведь подло, ударил сзади, отключил и потом испинал ногами. Дома на лице обнаружил синюшные отеки, ссадины и классические фингалы под обоими глазами; болели рёбра, наверное, сломанные, ключица, колено и плечо. Пьяный отец, увидев меня в плачевном состоянии, обозвал хулиганом и ударил по лицу, из чисто воспитательных соображений. Мать, проявив классовую солидарность, отвесила подзатыльник, содрала одежду и голым отправила в ванную. Под вечер у нас появилась бабушка, она присела на стул рядом с моей кроватью, положила руку мне на голову и чуть слышно зашептала молитву.

Той ночью, взрослый и сильный, простивший всех обидчиков, я занимался строительством огромного дома, в котором намеревался поселить большое количество друзей. Помнится, моё сердце взыграло внезапной радостью и забилось часто-часто. Я-взрослый буду счастлив, буду заниматься серьезным добрым делом, меня будут окружать настоящие друзья, которые не предадут, как вчерашний «друг». Я-взрослый ходил по полю, по улице, по дороге — залитым ярким солнечным светом. Вдруг увидел черную тень, крадущуюся за мной-взрослым, чуть позже из-за угла появился и тот, кто её отбрасывал на солнечную дорогу, по которой я-взрослый так красиво шагал. От того человека исходила звериная злоба, он крался подобно льву за добычей, только разве не рычал. Я-маленький пытался предупредить меня-взрослого, набрал побольше воздуху в легкие и что есть мочи, закричал…

…В тот миг я проснулся, сел на кровати и замер. Бабушка, дремавшая у моего изголовья, вздрогнула и проснулась.

— Что? Что с тобой, Юрик? — забормотала она спросонья.

— Бабушка, — прошептал я, с трудом подбирая слова, — сейчас видел будущее. Я там сильный, добрый… Бабушка, — вцепился я в худенькую руку, — там, у меня, этот… такой страшный… враг!

— Ну, Юрик, это нормально. У каждого человека есть враг. Но вот, что я скажу тебе, Юрик, он ничего плохого сделать тебе не сможет. Ты всегда будешь его побеждать. Всегда!

— Почему, бабушка?

— Потому, внучок, что у нас с тобой есть Бог, и Он всегда будет нас защищать. Запомнил?

— Запомнил, бабушка, — прошептал я, засыпая, улыбаясь во сне, вновь погружаясь в долину света.

Пока я подпирал стену в подъезде, детский сон всплыл из памяти. Странным образом, человек, преследовавший меня-взрослого, человек, похожий на крадущегося льва, соединился с тем стариком, который сидел на лавочке. Привыкший с некоторых пор разбираться с проблемами решительно и без промедления, я выскочил из подъезда, сел рядом со стариком и спросил:

— Так это вы заставляли мать убить меня до рождения?

— Кто тебе сказал? — отпрянул незваный гость.

— Есть у меня, знаете ли, такая служба, весьма информированная, называется служба безопасности.

— Но ты жив, как видишь! — прошипел старик. — И устроил я вашу семью в лучшем виде. Какие претензии?

— Мать всю жизнь прожила в страхе. С нелюбимым человеком. Они оба меня избивали, они меня ненавидели — всё благодаря тебе, гнусный продажный мент. Отец знал, что я не его сын, а мать ему всю жизнь подчинялась из страха. И ты говоришь, «устроил в лучшем виде»?

— Нельзя ли поуважительней, молодой человек?

— …А теперь ты узнал, что сын Ксении стал состоятельным, сильным, вступил в наследство папочки-графа — и решил затребовать свою долю?

— Ну, да, а что не имею права?

— Я тебе скажу, на что ты имеешь право. Выбирай: даю тебе вожделенный миллион, в рублях, конечно, и ты больше никогда не появишься рядом с моей семьей. Есть еще вариант — офицерская пуля в висок или мордовская зона. Что выбираешь?

— А можно миллион в условных единицах? — робко попросил человечек.

— А можно, пулю в висок прямо сейчас — очень хочется!

— Ладно, согласен, — кивнул он, схватил протянутый чек и чуть не бегом скрылся из глаз.

Вот теперь можно и к маме в гости. Но там, в некогда моём доме, случилось нечто печальное. Отец сидел за столом, морщась отхлебывал ненавистный чай и… плакал. Мать сидела рядом со скорбящим и, подперев подбородок рукой, сочувствовала.

— Что, рухнул коммунизм в отдельно взятой семье? — догадался я. — Завод закрыли, партийную организацию распустили за неуплату взносов.