И вот одна из таких, под гром аплодисментов, выбегает на сцену. Это обещанная Валерой красавица меццо-сопрано из американских прерий Изабель Леонард в изысканном платье с открытыми плечами, очень открытыми и красивыми — это я узнаю по тычку локтем от Виктории в мои ребра, закованные в дорогой костюм, специально купленный для оперы, да я еще неприлично долго прирастаю переносицей к театральному биноклю. Не переставая передвигаться от спящего старика слева — к столу с письменным прибором и апельсином справа — Изабель напевает даже мне знакомую песенку из репертуара Фроси Бурлаковой: «каватина Розины из оперы про парикмахера "Севильский цирюльник", музыка народная — Джи Россини». «Я так безропотна, так простодушна, вежлива очень, очень послушна, и уступаю я, и уступаю я всем и во всём, всем и во всём. Но задевать себя я не позволю и всё поставлю на своём! Сто разных хитростей, и непременно всё будет так, как я хочу! Ни перед кем я не оробею и всё поставлю на своём!» Да простят меня фанаты, утрамбованные в огромный зал Ла Скалы, потеющие от восторга и духоты, но прекрасная «о, Изабель!» никак не дотягивает до блистательной Фроси ни по громкости визга, ни по харизме. Завтра я и не вспомню Изю с её голыми плечами и грудью, а наша Фрося Бурлакова из суперблокбастера «Приходите завтра» — это на века!
Не дав опомниться и всесторонне обсудить юную красоту «о, Изабель!», богатство зала, сцены и костюмов, Валера поспешил загнать нас в самолетик Чессну и вытолкнуть на посадочную полосу аэропорта Лондон-Сити. А оттуда рукой подать вдоль Темзы до Royal Festival Hall, простите, Королевского фестивального зала, в котором по словам Валеры намечалось нечто эпохальное — последний живой концерт Пинк Флойда, вернее того, что от него осталось. Лидер Пинк Флойда Девид Гилмор, красавец клавишник Ричард Райт и бородатый коммунист Роберт Уайатт — седые, пузатые, из вокальных частот вытягивают лишь очень средние, да и то, лиловея от натуги…
Вспомнился хор старых коммунистов под управлением моего отца, который собирался у нас на кухне седьмого ноября, распевая революционные песни — так они получали только «аплодисменты» соседским ножом по батарее парового отопления. А тут!.. Разномастная публика — от таких же седых стариков до юных панков с красно-зелеными хаерами — рукоплескала от каждого рифа заученных наизусть композиций Флойда. А тут еще Гилмор запел на французском Je Crois Entendre Encore — арию из оперы Бизе «Искатели Жемчуга», 1863 года издания — после такого «бонуса» вроде бесстрастные северяне, просто взревели, как давеча оперные горячие итальянские парни, думал, разнесут королевскую резиденцию вдребадан, но обошлось. Не знаю как кому, а мне стало ужасно жалко этих подержанных пинкфлойдовцев, что-то мне подсказывало, что живьем увидеть их вряд ли удастся.
Конечно, между пунктами культурной программы Валеры и его шустрого старпома, имелись временные промежутки, заполненные лежанием на пляже, дайвингом, посещением парков и ресторанов, гонками на яхте, мотоциклах и даже на спорткаре формулы-3 — только спустя какое-то невеликое время, оглядываясь назад, эти приключения буквально тонут в урагане эмоций, которыми нас одарили концерты великих исполнителей. Особенно последний…
Началось как обычно, с полета на джете в недра старой недоброй Англии. На этот раз мы приземлились в Аэропорту Восточный Мидландс, на суровом британском Бентли домчались до американского отеля Хилтон, скромного одноэтажного, в виде микрорайона коттеджей. Наш с Викой номер был выполнен в голубоватых тонах, что напомнило мне песенку из репертуара Вертинского:
В голубой далекой спаленке
Твой ребенок опочил.
Тихо вылез карлик маленький
И часы остановил.
Пока Вика разбиралась с чемоданом, я бродил по номеру и напевал песенку. Валера заставил нас плотно закусить перед концертом. Вика, узнав, что такое Блэк Саббат и что они вытворяют на сцене, насильно осушила пару бокалов вина, что по её версии, приготовило к любому экстриму.
Мы добрались до деревушки Касл Донингтон, где прямо на трассе автодрома установили огромную сцену для самовыражения двух десятков рок-групп, самого тяжелого металлического сумасшествия. Оставили наш черный лимузин на платной стоянке и пешочком влились в самую гущу народных масс. Валера остановил Вику, пытавшуюся пробиться в самые первые ряды, и посоветовал остаться в рядах последних, ближе к путям отступления.
Ждать начала концерта долго не пришлось. На сцену в сопровождении яркого луча прожектора выбежал худой в черном Оззи Осборн, поприветствовал публику, обматерив на всякий случай, поинтересовался о степени готовности к беспределу. Притаившиеся в темноте сцены гитарист с ударником слегка коснулись инструментов — и грянул гром, блеснули молнии прожекторов. Вика ойкнула «мама!», заткнула уши пальцами, оглянулась, убедившись, что она с закрытыми ушами одна, выдернула пальцы. Сцена была от нас метрах в трехстах, зато огромный экран приближал к нам накрашенные глаза Оззи, его распахнутый рот с красивым рядом зубов (надо бы и мне такие сделать), пожилого энергичного ударника, изящного гитариста с крестом на груди и на грифе.
Оззи запрыгал на месте, захлопал в ладошки над головой, многотысячная толпа послушно повторяла гимнастику. Вокал солиста, по-девчоночьи визгливый, перекрывал остальные звуки и стал меня раздражать. Но в тот миг мощно вступила гитара и визгливая какофония стала приобретать приличное звучание. «Тони Айомми, — крикнул мне на ухо Валера, — виртуоз!» Перед нами волновалось море голов, поднятых рук, на плечи парней стали карабкаться девушки, первых двух, что ближе к центральному проходу, аккуратно сняли охранники в желтых куртках, до остальных дотянуться не сумели. Минуте на сороковой от начала концерта, мы с Викой разогрелись, втянулись в ритм, наши головы двигались в такт музыке, наши руки поднялись и вписались в народную волну. Но вот в следующей композиции сменился ритм, Оззи пригубил губную гармошку, мы разом очнулись и стали крутить головами в поисках выхода. Валера выдернул нас из толпы, которая со стороны выглядела до неприличия приличной, наши люди давно бы устроили тут компактный такой ядерный взрыв, а эти… нет, не наши люди.
Тем временем Валера вывел нас в незнакомую местность и по секрету сообщил, что есть возможность на второй сцене услышать выступление Моторхед — уж с ними не заскучаешь. Как партизаны, через полицейские оцепления, сквозь временные шатры и ряды фанатов-нелегалов, щедро рассовывая мятые купюры и многообещающие улыбки, мы проникли на более скромную сцену, где собирался то ли выступать, то ли репетировать, то ли снимать фильм — творческий коллектив Моторхед (в переводе, «байкер», но с гламурным ö-вывертом — Motörhead). Здесь тоже очень ценили время и деньги, поэтому без долгих представлений, Лемми (в миру — Ian Fraser Kilmister) отсчитал «три-четыре», притушил ногой окурок и что есть мочи зарычал в микрофон. Показалось, что толпа фанатов подхватила его «олл-райт, олл-райт!» чуть раньше оркестра. И если у черных субботников наблюдались и мелодия, и смена ритма, и артистичность, то у гламурных байкеров — просто звуковая лавина. Подумалось, если бы подключить микрофон с мощным усилителем к работающей кофемолке, получилось бы похожее звучание. От звуковой атаки на барабанные перепонки мы сначала слегка очумели, чуть позже — просто оглохли. Вика умоляюще взглянула на Валеру, тот понятливо кивнул и приступил к нашей эвакуации. Я оглянулся на прощанье и рассмотрел на груди Лемми крест — но не канонический христианский, как у субботнего Тони, а нацистский, как у штурмовиков СС — и это меня только подогнало к выходу.
За спиной прозвучало длинное ругательство с невежливым обращением «рашн пигз». Я оглянулся — нас преследовала четверка бритоголовых парней в кожанках с шипами, с нацистскими татуировками на шеях.
— Наваляем уродам? — спросил Валера, подпрыгивая от возбуждения.
— Отчего же, это можно, — как можно спокойней прохрипел я. — Сейчас, только выйдем на ринг. — Указал я подбородком на полянку между шатров.
Продолжая распалять себя оскорблениями, нацисты держались от нас метрах в пяти. Наконец, мы оказались на площадке десять на десять метров. Несмотря на сумрак и грохот музыки за спиной, я оценил пространство на предмет пригодности для поля боя. Трава здесь пропахла сырыми окурками, мочой и слюной с кровью. Тьма по углам «ринга» выглядела угрожающе. Я снял кожаную куртку, протянул Вике и потребовал стоять в сторонке по стойке смирно, ни в коем случае не вмешиваясь. Она пыталась возмущаться:
— Мне тоже хочется! Дай и мне треснуть! Ну хоть того дрища со шнобелем!
— Стоять! — осадил я возлюбленную. — И чтобы мне тихо!
Валера встал спиной к спине, я чувствовал позвоночником мелкую дрожь боевого возбуждения друга. На меня же, как всегда в таких случаях, напало полнейшее безалаберное спокойствие.
— Ну что, нацисты британские, — прозвучал мой чужой голос на английском, с сильным русским акцентом, — давно не получали по зубам русским кулаком?
Оглушительно пропищав на манер Оззи Осборна последнюю порцию ругательств, окружившая четверка бросилась на нас с кулаками. Тремя молниеносными ударами в открытую челюсть я опрокинул троих бритоголовых. Валера треснул дважды по корпусу четвертого, тот рухнул.
— Ну, дайте, дайте и мне! Я тоже хочу! — визжала, подпрыгивая, Вика в углу «ринга».
— Стооояяять! — осадил я воинствующую амазонку, втайне любуясь сверкающими глазищами в пол-лица.
— Сзади! — крикнул Валера.
Я оглянулся и получил скользящий удар по груди от восставшего «дрища со шнобелем». Что с них взять — пьяные, тупые, вместо алой крови тёмное пиво. Чтобы успокоить дерзкого парнишку, исполнил любимый апперкот. От удара снизу в солнечное сплетение и выше в челюсть, противника подняло над травкой на полметра. Как в замедленной съемке он пролетел метра полтора и упал сначала на затылок, потом на спину, завершив приземление двойным щелчком кованых сапог по кожаной груди поверженного сотоварища. Очнулся Валерин противник, пропищал ругательство и, получив от Валеры носком ботинка в живот, отключился окончательно. Я оглядел ристалище и удовлетворенно кивнул. Можно уходить.