Старый врач метнул на Фаину вопрошающий взгляд. Спросил, будто шутя, а в глазах ожидание, неясная тревога. Можно подумать, ждет от девушки решения чего-то очень важного для него. А Фаина, стараясь попасть в тон, ответила нарочито весело:
— Ой, что это вы говорите, Алексей Петрович! Рано вам о пенсии думать, и пчелки вас подождут. И совсем вы не такие старые, а наоборот…
Алексей Петрович молча покивал головой, затем раздумчиво, глядя в сторону, как бы про себя сказал:
— Да, да… Вот и вы тоже: «Рано на пенсию, ваши годы не старые…» А может, мешаю я кому? А? Ну что ж, спасибо на добром слове. Я вам верю…
И тут Соснов пальцем поманил Фаину к себе, когда же она, все более удивляясь про себя, приблизилась к нему, старый доктор как-то даже просительно заговорил:
— В праздники вы очень будете заняты? Может быть, на часик заглянете к нам? У нас, знаете, никого не будет, может быть, придет Екатерина Алексеевна… Полина Ивановна обрадуется новому человеку. Так как же, Фаина Ивановна?
В воображении Фаины живо предстала картина: во всех атабаевских домах веселье, песни, шумные пляски, на площади перед клубом танцуют под радиолу, эхо разносит музыку над всем селом, повсюду вывешены кумачовые флаги, лозунги из красной материи, по улицам с шумом и гамом бродят молодые люди, взявшись под руки и заняв всю улицу от канавы до канавы. Праздник!.. А в квартире у Сосновых тихо и тоскливо, двое старых людей сидят за столом, пьют чай. Обо всем, о чем только можно, они давным-давно переговорили, теперь молча сидят, каждый со своими невеселыми мыслями. Чай давно остыл, самовар почти холодный. Даже сюда, сквозь плотно закрытые окна с двойными рамами, доносится музыка с площади. Но в доме стоит тишина, и двое старых людей за столом тоже молчат. На них со стены, из покрашенной деревянной рамки, смотрит третий, и тоже молчит. Сын, погибший на войне…
У Фаины даже сердце сжалось и комок подступил к горлу, когда она представила себе эту печальную картину в веселый праздничный день. Она торопливо и горячо пообещала Алексею Петровичу:
— Ну, конечно, Алексей Петрович, я приду к вам, обязательно приду! Так давно не видела милую Полину Ивановну…
— Спасибо. Я так и думал, что согласитесь. Вы славная девушка, Фаина Ивановна. Главное, у вас хорошее, доброе сердце… Идите, отдыхайте, я и так задержал вас. Меня тоже ждут свои дела, ждут больные.
Старый хирург кивнул на прощание и медленной походкой направился в сторону амбулатории. Провожая взглядом его сутулую фигуру с неизменной палкой, она с грустью вздохнула: «И в самом деле он уже старенький, ходить ему трудно… Только людям виду не кажет. Бодрится. Может, оттого бывает строг, что доброту свою не хочет показать. Не строгий он вовсе, а просто так, для порядка… Хорошо, что угадала попасть сюда, в Атабаевскую больницу. Кто знает, как бы еще устроилась в другом месте, а тут люди все хорошие. И Георгия встретила здесь… Ой, только почему-то в последние дни он так изменился, будто подменили его. Со стороны смотреть — приветлив, а на сердце что-то держит. Должно быть, все еще не может простить за ту злосчастную поездку в Тургай… Так мне и надо, сама виновата, заслужила! И вид у него стал такой задумчивый, к нему обращаются, а он словно не слышит. Если б знать, о чем он так… Если б он поделился со мной, я сказала бы ему: „Не печалься, не грусти, милый, вот увидишь, все будет хорошо“. Это твои слова, ты сам мне их так часто говорил, помнишь?»
Взволнованная своими мыслями, Фаина сделала несколько шагов, направляясь к калитке, и тут неожиданно ближние сосны как будто тронулись с места и пошли плавным хороводом, земля мягко поплыла из-под ног. Фаина успела схватиться руками за близкий куст акации, сухой шип вонзился ей в ладонь. Почувствовав боль, она пришла в себя. Сосны медленно встали по своим местам, земля под ногами перестала ходить зыбью.
«С чего это? Должно быть, переутомилась. Вчера целый день отработала, и еще ночь. И не ела почти, аппетита нет. Вот и результат». Но тут, разметав все ее догадки, ворвалась в мозг, заставила гулко забиться сердце другая мысль — жгучая, тревожная и ошеломляющая: «А что, если это от… Боже мой, сколько же прошло с того времени, как Георгий тогда, ночью… ко мне пришел? Господи, что же теперь будет со мной?»
Два существа женского пола могут мирно сидеть за одним столиком, воркуя за чашкой чая на разные интересные темы. Но те же голубки удивительным образом преображаются в двух разъяренных гусынь, когда дело касается кухни. Двое мирных женщин перед топящейся печью — явление редчайшее. Дело в том, что та и другая в равной мере претендуют на главенствующую роль, обе ревностно следят за действиями друг дружки, каждая в отдельности уверена, что таинства кулинарного искусства известны одной ей, и только ей, а у соперницы все валится из рук, у соперницы перекипает и убегает суп, перегорают блинчики, пересыхают посаженные в печь булочки. Как раз об этом с глубочайшим негодованием думает, но по обратному адресу, и соперница. Да, мир тесен, но перед топящейся печью на кухне он сужается непомерно, здесь, на крохотном участке, кипят и бушуют страсти, то и дело вырываясь наружу протуберанцами коротких, но острых стычек.
Фаина с Томой еще накануне вечером условились, что они будут стряпать на праздник. В первую очередь, конечно, шанежки: без румяных, поджаристых шанежек с картофелем праздник не в праздник! Аккуратненькой горкой сложишь их в тарелку, поставишь посреди стола, и будто солнышко заглянет в дом!
— Значит, у нас будут шанежки, так? — загнула палец Фаина.
— Непременно! — Тома воинственно блеснула стеклами очков.
Ну, а шанежкам, как водится, соседом приходится пирог, очень желательно, чтобы он был рыбный. И как им повезло вчера, прямо уму непостижимо! Постучался к ним незнакомый мужчина: не нуждаетесь ли, говорит, в свежей рыбке? Снял тряпочку с корзинки, Фаина с Томой ахнули враз: вперемежку с серебристо-темными, красноперыми окунями лежали золотистые, толстогубые карпы. Прямо не верилось, что такое богатство само пришло к ним, словно по заказу! А незнакомый мужчина вытирает усы, посмеивается, мол, выбирайте, которые на вас смотрят. Выбрали пять штук самых лучших рыбин. Надо же, чтобы так повезло на самый праздник! На радостях Фаина откуда-то из потайных уголков своего платяного шкафа достала флакончик со спиртом (хранила на всякий непредвиденный, «пожарный» случай), развела наполовину водой, подала рыбаку в граненом стакане. Тот не заставил долго упрашивать себя, большими глотками вытянул обжигающую жидкость, знаками стал показывать на стол: дайте занюхать хлебца кусочек, да поскорее!..
Получая деньги за рыбу, усмехнулся:
— А вы, Фаина Ивановна, видать, не признали меня? Из Байгора я, в прошлом году целый месяц у вас на койке провалялся. Енцефалит был у меня. Камаев моя фамилия, Камаев Иван, может, помните?
Теперь Фаина вспомнила. Камаев заготавливал в лесу дрова на зиму, не заметил, как за воротник заполз клещ. На третий день под мышкой нащупал бугорок с горошину, позвал жену. Та прокаленной на огне спицей выковырнула разбухшее от крови брюшко клеща, а головка так и осталась в ранке. «До свадьбы дочери заживет!» — отшутился Иван, а через две недели его доставили в больницу, на человеке лица не было. Клещ оказался зараженным энцефалитом… Камаева положили в отдельную палату, Соснов поручил его Фаине. Сказать начистоту, Фаина порой переставала верить, что этот больной снова станет на ноги, — настолько он был тяжел. И все же Камаев выжил, можно сказать, воскрес из мертвых. Выписывался домой, а глаза на мокром месте: «Спасибо, Фаина Ивановна, не оставили детишек сиротами, пятеро их у меня, мал мала…» Усы вон отрастил, не узнала бы его Фаина, не признайся сам. Как-никак, целый год минул.
— На базаре с руками вырвали бы, а дай, думаю, схожу к доктору, ноги не износятся, авось заинтересуются. Рыбка, в особенности на праздник, она не лишняя, можно сказать, первейшее украшение застолья… Чего же вы мало выбрали, берите больше! Чай, двое вас, и гости придут…
— Спасибо, Камаев, нам достаточно. А остальную рыбу отнеси нашему главному врачу, тоже обрадуешь. Знаешь, где его квартира?
— Знаю, как же не знать? Соснова кто не знает, у нас в Байгоре сколько раз бывал. Схожу, схожу к Алексею Петровичу, порадую рыбкой, как же… Спасибо за угощеньице, бывайте здоровы!
Так «без труда вынули рыбку из пруда», чему Фаина была очень рада и втайне гордилась перед Томкой: вспомнил-таки человек, целый год прошел, а вспомнил!
— Значит, рыбный пирог будет? — загнула Фаина второй палец.
— Непременно! — решительно кивнула головой Томка.
Фаина продолжала считать и загибать пальцы: еще у них будет салат из помидоров, суп с курицей, отварная картошка с солеными рыжиками. Грибов у них нынче заготовлено пропасть, их уродилось столько, что хоть лопатой греби. Ого, Томка, будем выглядеть не хуже людей, даром что нас — ты да я, да мы с тобой! В запасе имеется и вино: в праздник люди заходят запросто — на то и праздники! Может, из больницы кто зайдет. Придет Георгий? Да, наверное. Фаине он пообещался. Он должен, обязательно должен прийти, как же без него праздник!
Дрова в печку уложили с вечера, чтоб хорошенько подсохли — на сырых небось шанежек не поешь. Дров им нынче завезли — прямо хоть завались: из больницы Фаине целую машину, и Томе такую же — из школы. Недели две по вечерам шоркали поперечной пилой, распилили толстенные двухметровые чурки. Томка охала, хваталась за поясницу, а когда все-таки распилили всю эту гору, расхрабрилась и первая предложила: «Будем колоть сами! Что мы, неженки какие, чтоб со стороны нанимать?» Соседские женщины судачили: денег жалеют, а мужики, проходя мимо, ухмылялись: во, дают девушки! До изнеможения бились над суковатыми, свилеватыми чурбаками, наконец, Томка сама же первая не вытерпела, махнула в сердцах рукой: «Ну их к черту, Файка! Хватит нам того, что есть, как-нибудь перезимуем». Нерасколотые чурки, чтоб не бросались в глаза, старательно упрятали под крыльцо, а на видном месте сложили такую поленницу — просто загляденье, скажи кто, что в этом доме нет мужчин!