Березовые, пополам с пихтовыми, дрова горят с веселой пальбой, жаром пышет чело печи. Вот уже прогорели пихтовые полешки, пора ставить кастрюльку с супом, раскатывать сочни для шанежек, растолочь сварившуюся картошку. И как раз вот в такой горячий момент обнаружилось, что кухня слишком мала и вообще двоим тут делать нечего, кто-то из них — явно лишний. Началось с того, что Фаина, вытягивая ухватом увесистый чугун с картошкой, сплеснула малую толику кипятка на раскаленный под печи. Зашипело, повалил пар.
— Ой, Файка, чугун опрокинула? — всполошилась Томка. — Давай я сама!
— Обойдусь, не мешайся под руками! Почистила бы лучше лук…
Поворчав, Томка взялась за дело. Чтоб не ело глаза, пристроилась перед самой печкой. Но через минуту что-то снова сильно зашипело, тревожно забренчала крышка кастрюли: побежал куриный суп… Фаина сунулась с ухватом, второпях не заметила, как слегка двинула Томку по плечу. Та сразу взметнулась:
— Не видишь человека?
— А ты не мешайся! Весь жир сгорел, из-за тебя все!
— Ах, так? Тогда чисти свой лук сама!
С обиженным звоном нож звякнул по столу. Фаина не осталась в долгу:
— Что, мне одной не хватает! Готовь сама!
Ухват с грохотом полетел в угол.
— Ну и Файка!..
— Ну и Томка!.
Нет, что бы там ни говорили, но двум женщинам в одной кухне не ужиться. Скорее можно встретить белую ворону или черного зайца, нежели женщину, которая чистосердечно призналась бы в своем полном невежестве в кухонных делах. Правда, атабаевские хозяйки, принимая у себя гостей, с завидной скромностью предупреждают: «Уж извините, гости дорогие, стряпня моя нынче не удалась, не обессудьте…» Не верьте сетованиям доброй хозяюшки, знайте: она каждой клеткой своего существа ждет похвальных слов. И боже упаси, если по незнанию или недомыслию дернет вас за язык подтвердить слова хозяйки, мол, да, да, у вас действительно на этот раз что-то не того… За столом воцарится угрожающее молчание, вас постараются поскорее спровадить, и уж будьте уверены, что нога ваша больше не ступит за порог этого дома. Если доведется побывать в Атабаеве, хвалите все напропалую! Давитесь горелой кашей, хватайтесь под столом за живот, корчась от ужасных колик, которые вам причиняет полусырое тесто пельменей, но не поскупитесь на пару-другую добрых слов в адрес хозяйки! Тогда вы будете здесь желанным гостем в любое время года! Запомните это, собираясь в Атабаево! Да разве только в Атабаево?!. Знайте, что в сумочке почти каждой уважающей себя женщины вы можете, наряду со множеством нужных, большей частью малонужных или совершенно ненужных мелочей, обнаружить смятые, полустершиеся бумажки с торопливыми записями, цифрами. Нет, нет, это не зашифрованные адреса и номера телефонов ваших неизвестных соперников. Речь идет о гораздо важном: это почти стенографическая запись новых блюд, секрет которых доверительно раскрыт вашей жене соседкой или знакомой по курорту, или подслушан из чужой беседы… Например, загадочная для непосвященного человека запись: «0,5 к том. пюр + 1,5 Н2О + мор. лук + пер. чер. Остуд!» — означает рецепт приготовления маринада к холодной рыбе и читается так: «Взять полкило томатной пасты-пюре, добавить полтора литра воды, сюда же добавить мелко накрошенной моркови с луком, присыпать черным перцем и остудить». Просто и понятно. Впрочем, есть веские основания подозревать, что женщины, охваченные любовью к ближней и охотно передающие секрет того или иного блюда, утаивают какую-то мелкую, но весьма важную деталь или компонент, скрадывают или, наоборот, удлиняют время выдержки, брожения, кипячения, в результате чего из ожидаемого чудесного блюда у соседки, знакомой, сослуживицы получается несъедобная чепуха. «Бескорыстие бескорыстием, но свой престиж дороже!» — этого неписаного правила придерживаются атабаевские женщины, да разве только атабаевские?!.
За какой-нибудь час Фаина с Томкой успели семь раз поссориться и восемь раз помириться. Наконец, Томе надоело, она ушла на свою половину и с ожесточением принялась крошить капусту для салата. Фаина заглянула к ней и ужаснулась:
— Ой, Томка, совсем рехнулась! Ну, куда ты столько, кто будет есть?
— Ничего, не волнуйся! Едоки найдутся. Ты же сама говоришь, мужчины любят на закуску салат.
— Ой, Томка, зловредный твой язычок! Известно, на что намекаешь. Кто, какие мужчины? — на всякий случай притворно удивилась Фаина.
— Мало ли кто! Думаешь, на одном твоем Георгии свет клином сошелся? Хо-хо, как бы не так! У нас в школе среди преподавателей тоже имеются особы мужского пола, примите это к сведению, уважаемая Фаина Ивановна!
Вот тебе и Томка, та самая Томка, которая чуть ли не каждый день к месту и не к месту метала громы и молнии, клялась, что терпеть не может этих мужчин и глаза б ее не видели их вовсе! Вы только посмотрите, как она взъерошилась, как наступательно поглядывает поверх своих очков.
— Ты меня просто убила, Томка! Значит, у тебя тоже есть… знакомый кто-то? У-у, нехорошая, хоть бы предупредила!
— А ты, когда начала дружить со своим Георгием, очень-то советовалась с другими! Скажешь, со мной делилась, а? Ну, молчишь? То-то. Не указывай вилами на чужой двор!
Неотвратимо назревала восьмая в это утро горячая перепалка, но в этот момент кто-то несмело постучался в дверь.
— Ну, конечно, не иначе, как к тебе! — воспользовавшись минутой замешательства, Тома успела дать последний залп. — Свои все дома, чужих не пускаем. Заходите, кто там!
В проеме двери показалась незнакомая женщина, повязанная большим черным платком, за спиной у нее громоздилась большая котомка, а правую руку оттягивал фанерный чемодан с округлыми боками.
— Тут проживает врач Петрова?
Фаина, как стояла с недоделанным рыбным пирогом, так и обмерла. В следующую секунду тесто мягко шлепнулось на пол, а сама она со сдавленным криком бросилась навстречу женщине.
— Мама!
Белыми от муки руками обняла за плечи, ткнулась лицом в грудь. С минуту постояли молча, охваченные волнением столь радостной для обеих встречи, затем оторвались друг от друга, встретились глазами, полными слез. Фаина снова прильнула к матери, принялась целовать ее в щеки, глаза, нос…
— Мама, просто не верится… неужели это ты? Как ты догадалась приехать? Почему не известила? Я бы нашла машину, поехала б на станцию встречать. Ой, мама, просто не верится! Ты бы знала, как я соскучилась! Мама…
Спохватилась и тут же торопливо принялась стаскивать с плеч матери увесистую котомку, помогла снять верхнюю одежду, усадила на единственный стул со спинкой.
— Сядь, мама, сядь, отдохни! А зачем ты с грузом поехала в такую даль? Господи, будто в Антарктиду собралась. Вечно ты не жалеешь себя!.. Ах, да, Тома, познакомьтесь, это моя мама. Ой, там у меня что-то горит, запахло! — Фаина опрометью кинулась на кухню спасать праздничный обед…
К полудню, наконец, все было готово. Все, что успели сготовить, расставили на столе, Фаина вынесла заветную бутылку с красным вином, на этикетке которой было изображено целых пять штук медалей: «Мама, это в честь твоего приезда!» В окна заглянуло солнце, в комнате сразу стало светло, радостно. Праздник! Все трое чинно уселись за стол, но и тут Фаина не сводила с матери сияющих глаз, точно все еще не веря своему неожиданному счастью. Тома неприметно приглядывалась к гостье, отмечала про себя: «Она еще не то, чтобы очень старенькая… А зубы такие белые, красивые, просто на зависть, и все целехонькие. Очень они ее красят… Глаза точь-в-точь как у Фаины. Добрая, видать, женщина, такая приветливая. Счастливая ты, Файка…» Тома подавила невольно вырвавшийся вздох. У нее из родных никого нет, с пяти лет росла в детдоме. Если бы хоть раз обнять свою родную мать, счастья ей хватило бы на всю жизнь! Но у нее из родных никого: отец без вести пропал на войне, а потом похоронили мать. Уже много времени спустя, когда она стала взрослой, знакомые из своей деревни рассказали, какой страшной смертью умерла ее мать: «Молотили на сложной молотилке, мать подавала в барабан снопы, и как это она зазевалась, — глянь, а уже подол платья намотало на главный шкив, а там и самую ее затянуло. Закричали мотористу, да разве такую махину в одну минуту остановишь?.. Перемололо твоей матушке и руки, и ноги, живого места не осталось, глядеть страшно. Из-под машины вытащили — уже не дышала. Не приведи господь такое еще увидеть… А баба она была веселая, бойкая, любили ее в деревне за характер. За расторопность свою и была поставлена подавальщицей на молотилке, да ведь кто знал, что случится такое? Кабы знать, где упасть…» После того Тома возненавидела платья с длинными подолами, стоило ей увидеть на улице приезжую из деревни женщину в длинном, почти до пят платье, как тут же перед глазами вставала мать…
— Фая, ты чего такая невеселая? — вдруг встряхнулась Тома. — К ней приехала мать, а она тут расселась! Ручку в брючки, а другую в карман — я атабаевский атаман, так, что ли? Вот увидишь, Васса Степановна завтра же со скуки сбежит от нас. Угощай!
— Спасибо, доченька, не голодная я. И скучать мне с вами не о чем. А ты, доченька, называй меня просто тетей Вассой, уж какая я Васса Степановна. Непривычно, когда по отчеству называют… И тебя я буду Томой звать, не обидишься? Чай, годами не старше моей? Вот и ладно.
«Вправду, мать у Фаины очень славная и такая сердечная, — снова подумалось Томе. — Так и кажется, будто родная мать со мной сидит. Ты бы знала, Файка, какое это, наверно, счастье иметь такую мать».
После первой же чарки заморского вина-медалиста девушки зарумянились, стали много говорить, перебивая и не слушая друг друга, беспричинно смеялись, далеко запрокидывая голову. Васса Степановна слушала их болтовню, молча усмехалась чему-то, время от времени бросала на обеих ласковые взгляды. Фаина заладила одно: