Хирург Атабаевской больницы Георгий Ильич Световидов мог похвалиться перед самим собой своей аккуратностью: каждое утро ровно без десяти минут в девять он выходил из своей квартиры. До больницы рукой подать, привычным шагом ровно пять минут. На крыльце Георгий Ильич, как всегда, закуривает папиросу, придирчиво оглядывает и без того тщательно начищенные ботинки. Взял за правило вычитанное где-то: «Вам простят слегка помятый костюм, но нечищенные ботинки — не дай бог!» Не каждому дано понять это. Георгий Ильич был уверен, что ему-то, во всяком случае, дано.
В большой двухкомнатной квартире Световидов жил вдвоем с теткой, старшей сестрой своей умершей матери. Еще девчонкой тетку Мавру сильно обидела судьба: на молотьбе из-под барабана молотилки пулей вылетела горошина и угодила в правый глаз Мавры. Водили ее по знахаркам-шептуньям, водили и по фельдшерам, но то ли поздно хватились, то ли бабки-знахарки окончательно попортили глаз, но Мавра осталась кривой на всю жизнь, через это не смогла сыскать себе жениха, отвековала бобылкой. Пожив некоторое время в Атабаеве, Георгий Ильич вспомнил о горемыке-тетке и позвал к себе: удачно решил проблему насчет кухни, стирки, уборки. Персонал же больницы, да и многие атабаевцы увидели в этом другое: новый врач хоть и молодой, а сердобольный, пригрел на старости лет бесприютную тетушку. Злосчастная жизнь сделала тетушку пугливой, бессловесной, испуганной мышкой жалась она в кухоньке, никогда не заговаривала первой. Было не понять, то ли по характеру своему, то ли сильно стеснялась своего ученого племянника. Георгия Ильича она обстирывала сверх всякой меры старательно и тщательно, а о ботинках и говорить нечего: можно было подумать, что в своем рвении она облизывает их языком… Что же касается варки и стирки, то тут старая Мавра изо дня в день готовила одно и то же, сызмальства привычное: суп с картошкой, каша, горошница и снова суп… Ничего другого она не знала, да и не от кого было перенять кухарское мастерство. И всякий раз, усаживаясь за стол, Георгий Ильич недовольно морщился: порядком надоела однообразность тетушкиной стряпни. Мирился до поры, да и выхода другого не видел: кому охота на дню по три раза тащиться в столовую, да в такую даль, а там очередь, от проезжих шоферов воняет бензином…
Временами, глядя на безрадостное меню тетки Мавры, Георгий Ильич ловил себя на мысли о супружестве. Однако трезво порассудив, он решительно откладывал эту мысль на неопределенное будущее. Рассуждения его развивались примерно следующим образом: и возраст, и неустроенность личной жизни настоятельно толкают на обзаведение своей семьей. Но пугало и удерживало все то, что неизбежно связано с семейной жизнью: ребенок, грязные пеленки, ответственность за близких, вынужденный отказ от какой-то части давних привычек и так далее. Но самой главной и основной причиной против скорой женитьбы служило то, что Георгий Ильич считал нужным прежде всего прочно и надежно устроиться в жизни. Настоящее же покамест никоим образом не устраивало его: положение второго хирурга вынуждало подчиняться, подчас кривить душой и делать то, чего он ни за что не делал бы, доведись ему в тот момент быть главным врачом. И вообще в этом мире, по глубокому убеждению Георгия Ильича, необходимо рассчитывать лишь на собственные силы, стараться устроиться как можно прочнее. Как говорят, судьба человека висит на его шее. Укуси соседа, пока он спит, иначе проснется и укусит тебя. Грубо? Зато верно. Что же касается лозунгов вроде того, что «человек человеку — друг, товарищ и брат», то это, по мнению Световидова, рекламируется лишь для широкой публики. Звучит красиво, благородно, гуманно. Главное в этом мире — расчистить себе место под солнцем. Хорошее место никто не поднесет на золотом блюдечке с голубой каймой. Надо рассчитывать лишь на собственные силы. Всякий умен, но только кто раньше, а кто позже. Георгий Ильич не хотел быть в числе запоздавших. Судя по тому, как складывалась обстановка в больнице, задуманная и обдуманная им комбинация близилась к желаемой развязке. Рокировка, затем ход конем… Вот тогда можно будет всерьез и основательно подумать о семейном устройстве. За человека с весом и прочным служебным положением ухватится любая девушка или женщина. Фаина? М-м, она, пожалуй, не совсем подходит для него. Вернее, далеко не подходит. Мезальянс, то бишь неравный брак. Она, как бы точнее выразиться… чересчур простовата, наивна, верит всему и всем. Слишком открытая, до смешного доверчивая. Действительность сурова, порой безжалостна, в такой борьбе неуместно играть с открытыми картами. Есть печальная необходимость всегда иметь прозапас при себе несколько масок, то есть уметь делать при плохой игре хорошую мину, и наоборот. Иначе тебя ждет жестокий проигрыш. Это ясно, как дважды два. У Фаины нет таких способностей, она однозначна, то бишь у нее нет запасных масок. Нелегко придется ей, бедняжке, в этой суровой жизни. Она вся выкладывается на работе, словно один человек может что-либо изменить. Смешно. Умный писатель Хемингуэй неспроста заметил, что человек один ни черта не может… Предположим на минуту, что он, Георгий Ильич, женится на Фаине. Разумеется, она будет любить его, будет беззаветно ему предана, как жена Одиссея, будет послушна и станет ловить каждое его слово. Все это так. Но Фаина так наивна (смешно, даже в рифму подумалось), санта симплицитас, то бишь святая простота. С ней ему будет скучно. Спору нет, свое врачебное дело она знает довольно основательно, она добросовестна на работе, однако Георгию Ильичу нужен не врач, а жена, хозяйка и подруга, умеющая понять его с полуслова. Фаина же создана не для него. Слишком очевиден разрыв в их развитии, если не бояться этого слова — в их интеллекте. Да, как ни жаль, вариант с Фаиной отпадает. Между прочим, их взаимоотношения зашли нежелательно далеко, пора закруглять это дело, как говорят летчики, лечь в глубокий вираж и уйти своим курсом. Девочка в самом деле уверовала в любовь с его стороны и, кажется, возлагает на него надежды. Пора бы ей самой догадаться, что хватит, поиграли в любовь, и ладно. Нельзя же, в самом деле, впрячь в одну упряжку коня и трепетную лань. Теперь ей и самой время подыскать себе подходящего человека, подумать о замужестве. Она уже не самой первой молодости, и благо, через Георгия Ильича вкусила от любви… Следует как-то помягче, без нажима, но в то же время бескомпромиссно дать ей понять, что игра слишком затянулась и перестала быть интересной. Во всяком случае, одна из сторон устала и уходит с поля, глубоко извиняясь перед другой. Хм, до каких лет можно оставаться столь наивной? М-да, дела, дела…
Акушерка Екатерина Алексеевна с раннего утра, не дожидаясь девяти часов, прибегает в свое родильное отделение, можно подумать, что она вовсе не уходит отсюда к себе домой. В отличие от других, в родильное отделение люди приходили в тревожно-счастливом ожидании и уносили отсюда живой, трепетный комочек счастья, бережно спеленав его от дурной погоды и дурного глаза. Екатерине Алексеевне иной раз начинало вериться, что это она сама раздает людям счастье, и от этого сама становилась радостной и счастливой. Отделение никогда не пустовало, напротив, в любую, даже самую лютую непогоду к его дверям протоптана дорожка. Роженицы тихо и мирно лежат по палатам, целиком погруженные в свое, материнское. С ними проще, заранее известно, что да как. Зато с отцами чистая морока! С ними хлопот больше. Прогонишь от дверей — они толпятся под окнами, кажется, готовы проскочить в форточку. Одно свое знают, и женам знаками всякими надоедают: мол, подойди к окну, дай хоть краем глаза посмотреть на маленького. Дескать, не терпится узнать, в кого он? Известно, при живом отце не в прохожего молодца! И тащат, тащат без конца сумки, кошельки, сетки с продуктами, будто в «родилке» ихних жен голодом морят! Ох, мужики, мужики, на первых-то порах вы больно ласковы, дорожки под окнами протаптываете, а как пройдет первая радость да заплачет ночью под боком ребеночек — и куда девалась ваша ласковость!.. Продукты носят — еще куда ни шло, роженицам в охотку хочется то кисленького, то сладенького. Екатерина Алексеевна разрешает сестрам принимать баночки с вареньем, разные фруктовые соки и прочее, что позволительно. А другой норовит незаметно, воровски просунуть скляночку с вином, да не какой-нибудь кагор или, скажем, вишневой наливки, а самую что ни на есть проклятущую водку. С такими у Екатерины Алексеевны разговоры недолгие: «Бесстыжее твое лицо, еще чего надумал! Мать выпьет, а похмелье ребенку? Хочешь без наследника остаться? Уходи, сию минуту уйди, с глаз моих долой, в другой раз замечу — до крылечка не допущу! Постыдился бы!» Сама Екатерина Алексеевна по фигуре легонькая, сухая, а перед ней робеют мужики, которым впору трактор «Беларусь» за прицепной крюк остановить на ходу. Причина тому, пожалуй, одна единственная: в Атабаеве, да и во всем районе, если не все подряд, то уж каждый третий прошел через ее маленькие, теплые руки. Теперь, вишь, сами стали отцами и матерями, и все равно к ней, как к матери. Старые старятся, молодые растут. Своя мать когда-то рассказывала Кате, что она разродилась ею в поле, под суслоном ржи. Восьмерых родила, двое выжили… А нынче такое в редкость, уж на что родится хиленький или болезненный — все равно входит в жизнь, не дают мальцу погибнуть. Семимесячников-«искусственников» и то выхаживают, после ни за что не скажешь, что задолго до срока на белый свет поспешил… Подсчитать бы, сколько ребятни прошло через руки Екатерины Алексеевны за сорок лет работы в родильном! Должно быть, на целый город народу наберется. Давно зовут ее к себе свои взрослые дети, мол, отдохни от работы, поживи у нас в свое удовольствие, а она из года в год тянет и тянет со своим решением. Привыкла тут к людям, к работе, и домик свой бросать жалко, — хоть и покупателя на него навряд ли найдешь: домишко скособочился, одних лет, пожалуй, с хозяйкой, начнешь перекатывать — живого бревна не выберешь, одна сухая труха. И все-таки стоит в одном ряду с другими, и номер свой имеет, и два огромных тополя перед ним, все честь по чести. Екатерина Алексеевна могла бы оставаться в своем отделении еще неопределенно долго, на здоровье пока не обижалась, да только с глазами год от году хуже и хуже. Хорошо бы, если кто-нибудь из Атабаева вскорости поехал в Москву или другой какой большой город, где можно достать любые стекла к очкам. Давно выписала рецепт, бумажка вся вытерлась в кармашке халата. Ночи теперь осенние, темнеет рано, и работать без очков старой акушерке все труднее, можно и лекарства перепутать, дать не те таблеточки, сослепу долго ли до греха!