— О, только не присутствующих! — быстро нашелся Краев. Однако вскоре и без того неглубокое русло их беседы окончательно пересохло. Краев делал вид, будто с интересом рассматривает инструментарий и бормашину. Затем он принялся издалека нащупывать то, ради чего очутился в районной больнице.
— Гм… по-моему, вы зря обижаетесь на свою работу, Лариса Михайловна. Возьмите, к примеру, нас, журналистов. Мы постоянно на ногах, из одной командировки в другую. Мы ищем встреч с интересными людьми. Порой это не так просто. У вас совершенно другое дело: люди сами идут к вам. Вы им просто необходимы, понимаете?
Лариса Михайловна удовлетворенно кивнула головой: этот молодой человек умеет утешать, он далеко пойдет. Краев между тем продолжал:
— Что может быть благороднее призвания врача! Я где-то читал, что медицине надо отдавать всего себя, иначе она ничего не стоит. Отлично сказано, классически! Мне всегда представляется, что у вас здесь легко работать. Н-ну, в том смысле, что все работники хорошо понимают свой долг… с любовью относятся к делу. Дружный, спаянный коллектив, общие интересы — все это дается не так-то просто и легко.
— В том-то и дело, что не легко! — перебила Краева хозяйка кабинета. — В том и трагедия… Ах, Костя, чужую беду рукой разведу — как это хорошо и метко сказано. Вы не обижайтесь, я не про вас…
— Ну, что вы! Я понимаю…
— Нет, вы нам, медикам, не завидуйте. Не так уж у нас все хорошо, как вам кажется. Веселого мало… У нас даже не с кем поговорить, так, чтобы по душам. Все какие-то затурканные, жмутся по своим углам. С главным врачом не особенно разговоришься. Да вы и сами знаете его. Нелюдим, чересчур строг с людьми. Боятся его. Впрочем, не знаю, это мое личное мнение…
Краев насторожился. Вот он, кончик того клубка, за который ему следует ухватиться. Личное мнение Преображенской тоже что-то значит: ведь она член коллектива…
— Да, я слышал, что Соснов… гм, слишком строг, нетерпим с людьми.
— Да, да, Алексей Петрович… вот именно — нетерпим! По пустяковому поводу он может накричать на бедных нянечек и сестер, а то даже на больного… Да, вы ведь знаете нашего второго хирурга, Георгия Ильича? Вот уж кого не жалует Соснов! Георгий Ильич с самого начала пришелся главврачу не ко двору, а между тем он — по призванию своему хирург. Не пойму, что его держит здесь, попусту растрачивает свой талант в районной больнице. Я убеждена, он стал бы украшением любой, очень большой поликлиники. Да, да… Я подозреваю, Соснов втайне завидует Световидову, ему не по душе молодость, самостоятельность Георгия Ильича… Старики всегда так ревнивы к успехам молодых! Ха-ха, буквально на днях Георгий Ильич удостоился от главврача высокой чести: получил в приказе выговор. Бедный второй хирург!
— А за что такая «честь» Георгию Ильичу? — в тон Ларисе Михайловне живо поинтересовался Краев. Он чувствовал себя опытным охотником, расставляющим свои сети наверняка. Гон шел отлично, зверь сам шел в ловушку.
— Соснов оперировал девочку, неудачно… С летальным исходом. Ну, вы понимаете, девочка умерла… Соснов нервничает, зол на всех… Придрался, знаете ли, к пустячному поводу: Георгий Ильич выехал в деревню, к больному, но из-за плохой дороги вернулся с полпути. Просто он был вынужден… Хо, видели бы вы, как наш главный разошелся! Бедный Георгий Ильич схлопотал себе выговор.
«Ага, все это совпадает с тем, что написано в анонимке. Факт грубости, несправедливости главного врача больницы с подчиненными подтверждается…» В уме Краева уже начали вырисовываться контуры будущего фельетона. О, он будет разящим, беспощадным, как скальпель хирурга!
Но тут Лариса Михайловна спохватилась и обеими руками испуганно замахала на корреспондента:
— Господи, не вздумайте писать об этом в свою газету, ведь я пошутила! Наболтала, бог весть что, а вы, я знаю, потом все возьмете на карандаш. Не выдайте меня, мне будет так неудобно. Ведь не станете писать, правда?
— Не волнуйтесь, Лариса Михайловна. Мне нужна… пустяковая заметка… о том, с какими успехами коллектив райбольницы встречает великий праздник Октября. Пожалуй, мне следует по этому вопросу побеседовать с самим Сосновым. Как вы думаете? Он ведь в курсе всех больничных дел.
— Вряд ли стоит. Нет, Костик, не ходите к Соснову, он нынче сильно не в духе. Беседы у вас просто не получится. Советую обратиться к Георгию Ильичу — он не хуже Соснова знает о положении дел в больнице. У нас ведь есть замечательные работники, он расскажет… Уходите, Костя? Господи, снова буду скучать в обществе мух! Я, наверное, разучусь говорить, буду жужжать, как муха: вж-вж-ж… Ну, до свидания, желаю успехов.
Второй хирург Атабаевской больницы Световидов с корреспондентом райгазеты был любезно сухим и только. На хитроумно поставленный вопрос о стиле работы руководства больницы он с вежливой улыбкой пошевелил плечами:
— Мой дорогой, вы сами понимаете: в обществе нет и не может быть двух совершенно адекватно устроенных человеческих особей. А различие уже само по себе означает разность взглядов, мышления, видения вещей, оценки событий и так далее… Что я могу сказать о стиле руководства нашей больницей? Хм, хм… Если уважаемый всеми нами Алексей Петрович где-то допускает известные переигрыши, то ведь, гм… человеку свойственно ошибаться. Но это, как говорят французы, «антр ну» — между нами…
Краев был восхищен манерами и речью, какой выражался Световидов. Сразу было видно, человек он очень интеллигентный, образованный. Права Преображенская: такие люди, как Световидов, в захолустных больницах, вроде Атабаевской, — крайняя редкость. Странно, а Световидов в Атабаеве уже не первый год. Из тех чудаков-романтиков? Вполне возможно. Он объективен — ни одним дурным словом не обмолвился о главном враче. Соснов, по словам той же Преображенской, на днях закатил ему выговор, однако Георгий Ильич, по-видимому, не затаил в душе зла на главного. Они оба — хирурги, но у Световидова отличный профессиональный лоск.
Георгий Ильич с той же поощряющей улыбкой посоветовал корреспонденту побеседовать с больными: кто, как не они, могут дать самое точное представление о работе врачей и вообще всего коллектива. Если у молодого человека есть на это желание и если ему не трудно, он может пройти вон к тому, отдельно стоящему домику. В том домике он как раз встретится с весьма интересным человеком. Человек этот, можно сказать, старожил Атабаевской больницы: лежит третий месяц, в курсе всех дел. Разумеется, корреспондент может пройти туда один, что за вопрос? Дежурная няня его пропустит. А того человека зовут Илларионом Максимовичем. Да, да, имя громкое — Илларион… Матвеев Илларион Максимович. Пусть молодой человек извинит самого Световидова за то, что не имеет возможности сопровождать его.
— Дела, дела! А дни наши быстротечны, — Георгий Ильич извинительно развел руками. Напряженно вглядываясь в окно вслед шагающему в сторону изолятора Краеву, он несколько раз кряду принимался приглаживать и без того очень аккуратный пробор на голове, в то же время лихорадочно припоминал: «Когда отправил Матвеев свое письмо? Третьего дня. Да, да, это точно. Однако в редакции сидят расторопные люди, быстро принимают меры по письму. „В ответ на сигналы читателей“, — кажется, так это у них принято называть. Ну что ж, дело сделано, и теперь „литтера скрипта манэт“, то бишь, что написано пером, не вырубишь топором. Остается следить за событиями…»
«Интересный человек» Илларион Матвеев, о котором говорил Световидов, не очень понравился Косте Краеву. Сказать точнее, он ему совсем не понравился. Один вид Матвеева вызывал тягостное ощущение, хотелось сразу уйти из душной, густо пропахшей лекарствами и запахом нечистого человеческого тела комнаты. Сам Матвеев оказался невообразимо худым, изможденным болезнью человеком, к тому же он имел скверную привычку среди разговора смачно плеваться в фарфоровую банку, не всякий раз угадывая в цель. Костя оробел и не решился спросить, чем болен этот «интересный человек».
— Из редакции? А-кха-кха-кха, наконец-то и к нам пожаловали, яп-понский городовой! В душегубку, говорю, явились наконец!.. Здесь не лечат, а душу калечат, кха-кха… До человека им дела нет, может, он жив, а может, давно помер и успел остыть! Не до больных им…
— Погодите, товарищ Матвеев, — решился перебить злобную ругань больного Костя. — Вы расскажите все по порядку…
— Какое там по порядку, когда этот порядок и не ночевал тут вовсе! А все через кого? Главный врач Соснов во всем виноватый. Он, он тут всеми заправляет! А к больным ноги не кажет. Взять, к примеру, меня… а-кха-кха… тьфу! Спрашивается, по какому праву он не обращает на меня внимания? Я тяжелый, за мной особый уход должен быть, а они меня таблетками заморили, тьфу на них! А где самые ценные лекарства, а? То-то! Я знаю, их выпускают, а Соснов скрывает от больных, раздает знакомым. Что, неправда? То-то! Думаешь, зря у Соснова из-под ножа мертвеньких уносят? Недавно девочку зарезал. Де-воч-ку!.. Соснову что, ему лишь бы резать, а каково матери, отцу? Сестры, няни перед ним словно языками подавились, слова поперек не смеют высказать. Известное дело, почему: за место опасаются, как бы главврач не лишил их работы. А мне терять нечего, все уже растеряно, вот и говорю без опаски. Накося, возьми меня, Алексей Петрович! Не-ет, ему до меня не достать, зубы не те, руки коротки, у мачехи росли!.. Один Георгий Ильич имеет к людям уважительное отношение, а остальных, будь в моей власти, в сей же момент разогнал бы!
Брызги слюны попали на руки Краева, он поспешно убрал блокнот, откинулся на стуле подальше от Матвеева. Но тот совершенно распалился и уже перестал замечать сидящего перед собой посетителя. Раскачиваясь на худых, костлявых ногах в свисающих кальсонах, он размахивал в воздухе рукавами рубахи, похожий на большую, несуразную ночную птицу. При этом он выкрикивал отрывочные слова, перемежая их кашлем, плевками: