Словно угадав ее мысли, Георгий Ильич зашевелился, вытянул из кармана папироску, чиркнул спичкой. На мгновение в машине стало светло. Но спичка быстро догорела, и снова все погрузилось в мрак, казалось, темнота вокруг стала непроглядней прежнего.
Георгий Ильич заговорил злым, охрипшим голосом:
— Так и будем сидеть до утра? Угораздило по такой мерзкой дороге тащиться к дьяволу в болото! Не понимаю, какая была в этом необходимость? Ну да, ну да: наш главный врач, как всегда, желает прослыть великим человеколюбцем. Гуманитарий из несчастной районной больнички!.. Скажите, пожалуйста, чрезвычайный случай: где-то занемог колхозный пастух или как там… передовой тракторист! Великий рядовой, так сказать, осознавший себя винтик, мда… Мне в высшей степени наплевать на него, слышите? И уверен, что и тебя он также мало интересует, не так ли? Меня бесит мысль о том, что все привыкли видеть в нас, медиках, каких-то бессловесных рабов общества, чуть что — и в крик: вы должны, вы не имеете права, вас обязывает высокое звание! Боже мой, даже белый халат — уже не просто халат, а обязывающая профодежда!.. Уверен, что этот больной даже не догадается поинтересоваться, как добрались к нему врачи. Это, видите ли, его не касается, потому что врачи должны, обязаны при любых обстоятельствах лечить его величество! О, черт!..
Что-то хрустнуло в руке Георгия Ильича, точно каблуком наступили на яичную скорлупу. Фаина машинально отметила про себя: это он раздавил спичечный коробок. Ой, что же она натворила, заставила Георгия так волноваться, переживать! Дура она, дура, что посоветовала шоферу ехать то прямой дороге! Хотела как лучше, а на деле вон как обернулось. И Заки куда-то пропал, долго где-то ходит, уже и ноги холодком прохватывает…
Георгий Ильич заговорил снова, голос его теперь звучал мягче: он хотел, чтобы его поняли правильно.
— Фаина, почему ты молчишь? И до каких пор ты намерена сидеть в этой проклятой железной коробке? Я предлагаю добраться до ближней деревни, она неподалеку, километра полтора. Для чего это бессмысленное геройство? Ради совершенно незнакомого человека мы потеряем свое здоровье! Я уже весь продрог, наверняка пневмония обеспечена… Фаина? Ты меня слушаешь? Идем в ту деревню, все равно нам сегодня до того чертова Тургая не добраться! К чему эта дурацкая жертвенность? Уж если жертвовать, то прежде надо знать, ради кого и для чего!
В какой-то момент Фаина подумала, что вот сейчас Георгий Ильич начнет читать стихи. Но он продолжал говорить что-то другое, слова его долетали до нее будто издалека, она с трудом силилась понять их. Проведя языком по пересохшим губам, подавила закипавшие слезы, сдавленно проговорила:
— Я понимаю, я все понимаю… Да, здесь поблизости есть деревня, я тоже заметила, когда ехали… Она осталась там, влево от дороги…
— Но ты тоже пойдешь со мной?
— Нет, я подожду… Мне совсем не холодно…
— Фаина, прошу тебя! Ты заболеешь, свалишься… Больной подождет, мы приедем к нему завтра, даю тебе честное слово!
— Нет, нет, Георгий, я подожду. А ты иди… Ты в одних ботиночках…
— Глупое упрямство! — раздраженно бросил Георгий Ильич и плотнее завернулся в пальто. Некоторое время он сидел молча, часто затягивался папироской. Докурив, резко швырнул окурок через окошечко. Еле заметная огненная точка описала дугу и, упав на мокрую землю, тотчас погасла.
— Так! Ну что ж, умного судьба ведет, а упрямого тащит… Я предпочитаю идти.
Георгий Ильич выбрался из машины, постоял с минуту, переминаясь с ноги на ногу. Видимо, его еще что-то удерживало.
— Фаина, ты остаешься?
Не дождавшись ответа, он круто повернулся и пошел. Зачавкала грязь под ногами человека, затем шаги растворились в шуме дождя.
Фаина не могла сказать, сколько времени она просидела в машине. Часы на руке шли, но в темноте стрелки не различались. Казалось, прошла уже целая вечность с тех пор, как ушел Георгий Ильич. Второпях собравшись в дорогу, она забыла надеть теплые шерстяные носки, теперь пальцы ног в резиновых ботах совсем онемели. Но Фаина, не шевелясь, сидела в углу кабины, ощущение у нее было такое, словно боялась сдвинуться с места и сломать что-то слабенькое, хрупкое. Наверное, ей стало бы легче, если б заплакала, но слез не было. Не находя выхода, в голове метались два слова: «Какой он… какой он…» А какой — этого она не знала сама.
Вероятно, было уже около полуночи, когда она услышала далекий шум трактора. Через четверть часа он был уже совсем близко. И вдруг из-за черного гребня горы вынырнули две ослепительно сверкающие фары. Трактор вплотную приблизился к машине, свирепо рыча, ловко развернулся, тракторист накинул на аварийный крюк «газика» витой проволочный трос. Сбоку из темноты вырос Заки, просунув голову в кабину, сквозь грохот тракторного мотора прокричал:
— Живы здесь? Трактор с поля сняли, прямо с борозды! Теперь доедем, он нас шутя вытянет! А где Георгий Ильич?
Фаина слабо махнула рукой:
— Он ушел. В одних ботиночках, замерз… Заки, давайте, побыстрее!
— Куда ушел? — удивился Заки и тут же догадался: — А-а, понятно, в Тургайский починок. Не дождался, выходит? Ладно, как-нибудь. Поехали!
Он пронзительно свистнул трактористу, вцепился в руль своей машины. При свете фар было видно, как медленно натянулся трос, затем машина дрогнула и пошла. Гусеничный трактор как ни в чем не бывало вытянул злополучный «газик» на дорогу, дотащил до самого гребня и тут остановился. Тракторист отцепил трос, закинул его в свою кабину, затем вернулся к машине, заглянул внутрь.
— Случайно, спиртик не имеется? Эхма, как же так: врачи, и без спирта? А мне бы он сейчас в самый раз: ночка какая-то невеселая выдалась, пока загончик свой допашу, вконец могу замерзнуть. Пашу зябь — весь озяб, ха-ха… Что ж поделаешь, раз нет, значит, и суда на вас нет. Прощевайте! До Тургая теперь своим ходом доберетесь — тут дорога под уклон. Бригадир наш тракторный болен, к нему, должно быть, вызвали. Ну, пока…
Через полчаса они были в Тургае, но пришлось порядочно поплутать по улицам, пока отыскали дом, в котором лежал больной. Электрический свет в Тургае давали только до двенадцати ночи, Фаине пришлось осматривать больного при керосиновой лампе. Она сказала хозяйке, чтоб вскипятила воду, сама села на широкую-лавку, запрокинула голову, теплый туман окутал ее, не заметила, как задремала. Вздрогнула от близкого шепота:
— Доктор, вода готова…
У бригадира трактористов оказалось обострение язвенной болезни, его надо было везти в Атабаево на койку. Фаина сделала ему укол и сказала, чтоб больного завтра днем отвезли в больницу. Ей очень хотелось есть, даже слегка поташнивало, но попросить у хозяйки постеснялась, а та, видно, подумала, что она не станет есть простую еду: все-таки врач, поди, побрезгует, они там кушают свое…
Было уже совсем светло, когда они из Тургая выехали в обратный путь. Дождь к утру перестал, дорога вся была залита водой, машина с ходу залетала в огромные лужи и расплескивала воду на обочины.
Заки всю дорогу молчал, только перед самым Атабаевом обернулся к Фаине и спросил:
— Как, по-вашему, поправится он?
— Кто? А-а, бригадир… Наверное. Если язва не слишком запущена. Если поверит в выздоровление, обязательно поправится.
— Ну да, — согласился Заки, — это так. Если что-нибудь такое задумаешь и сильно поверишь в свое дело, обязательно получается. Это завсегда так.
Заки довез Фаину до самых ворот дома. Забежав к себе, она даже не стала завтракать, хотя на кухне, на видном месте, красовалось Томкино кулинарное новшество: поджаренные в масле и залитые яичным белком ломтики черного хлеба. Кое-как раздевшись, Фаина повалилась в постель и тут же уснула, будто пересела из тряского «газика» на плавные воздушные качели.
Она видела сон: маленькой девчонкой она бегает по дождевым лужицам, из-под ее ног, словно кузнечики из травы, во все стороны разлетаются веселые брызги. Мать ловит ее, поднимает на руки, а она вырывается, снова скачет по лужам, и тысячи зелененьких кузнечиков так и летят во все стороны…
Проснулась она уже днем. Долго лежала в постели, не шевелясь, с открытыми глазами. Услышала, как Томка осторожно, на цыпочках подошла к дверям, затихла, прислушиваясь.
— Тома, заходи, я не сплю.
Та сразу вбежала к ней, всплеснула руками:
— Господи, Файка, и спишь же ты! Из пушки не разбудишь! А я тебя начисто потеряла, всю ночь не могла уснуть, за тебя переживала. Хорошо, догадалась позвонить в больницу, а потом заходил твой светлейший Георгий и все рассказал. Он вчера поздно ночью приехал, говорит, попросил проводить, его на грузовой машине доставили, ехал в кабине. Ты-то чего от него отстала?
— Он, Томочка, до Тургая не доехал… боялся простыть… Ой, Томка, должно быть, я такая несчастливая! Боюсь, так боюсь всего. Что-то со мной будет…
— Да ты что, в уме? С чего это ты вдруг?
— Просто так. Сон мне такой приснился…
Фаина встала, принялась одеваться перед зеркалом. Расчесывала волосы, и тут возле глаза заметила небольшую складочку. Подумала, что отлежала во сне, хотела разгладить пальцем, а складочка не разглаживается.
Алексею Петровичу с его сердцем, конечно, не следовало так сильно горячиться. Другой бы на его месте берег себя, а он на последней «линейке» прямо-таки разбушевался. Давно с ним такого не было.
В то утро каждому, кто переступал порог кабинета главного врача, тотчас бросалось в глаза: случилось что-то неприятное. Сам Алексей Петрович сидит за столом туча тучей, на вошедшего не смотрит, уткнул глаза куда-то в сторону. Все, кому следовало быть на «линейке», давно собрались, легкий, настороженный шепот летает по кабинету, а Соснов словно забыл о них. Молчит, постукивает пальцами по столешнице. Если бы не этот неслышный перестук, можно бы подумать, что главный врач дремлет после трудной операции.