– Чудной он какой-то!

– Ага, пил, даже не чокаясь…

– Так и знал, что он пригретый в деканате.

– Да хватит вам! – прикрикнула Люба. – Не забывайте, что сейчас каждый может поступить в вуз! И свой, и чужой. Главное – это экзамены…

– Каждый. Но на всех, Михалёва, мест не хватит… – процедил парень, туша папиросу о подошву ботинка.

– Вась, чего ты так на него взъелся? – обратился к темноволосому юноше Степан.

– Не люблю тех, кто по блату лезет, вот и всё! – отозвался Василий, хмуря свои смоляные брови.

– Иди лучше к экзамену готовься, Лошагин! – протянула Люба, пристыдив парня укоризненным взглядом. – Или боишься, что он твоё место займёт?

Под громкую перебранку толпа всё-таки выдвинулась в сторону дома одного из товарищей, заметив вдалеке патрулирующий милицейский патруль.

Герман в это время быстрым шагом направлялся к дому. Несмотря на выпитый лимонад, в горле у него пересохло, а белая рубашка липла к взмокшему телу. Солнце нещадно жгло затылок, но прятаться в тени деревьев ему не хотелось, так как от их нескончаемого гомона болела голова. Германа раздирали противоречивые чувства, а в голове, словно бы насмехаясь, звучали фразы: «Не оплошать бы мне в первый же день…»… «Они тебе – неровня!»… «Мы разные. И я никогда не буду похожим ни на одного из них».

***

Ночью, накануне второго экзамена, вдалеке слышалось нарастающее грохотанье грома. Кроны взволнованных шепчущих деревьев участливо кланялись ветру, который властно наводил порядок на земле, разгоняя сухую листву и мёртвые ветви. Герман невольно вздрагивал от каждого тревожного и раскатистого звука, поднимая голову от конспектов. Юноша совсем отвык за долгое засушливое лето от оглушительного рокота, но душа его ликовала: скоро деревья и цветы напьются влагой и оживут. Когда по подоконнику, наконец, забарабанили первые крупные дождевые капли, Гера не удержался и, метнувшись к окну, открыл его настежь, подставив разгорячённые щёки блаженной прохладе. В нос ударил запах пыльной дороги и свежесть разряженного озона. Насыщенный аромат перед проливным дождём не спутаешь ни с чем, хотя сам дождь благоухает по-разному. За городом это всегда сочный, яркий запах влажной лесной почвы или разбитой сельской дороги. После дождя в деревнях всегда пахнет небом. Жителям городов повезло куда меньше: им часто бьёт в нос запах мокрой резины или же раскалённого асфальта. Но в этот раз Герман наслаждался… Он предвкушал прохладу моросящей ночи и ждал, как ребёнок, колыбельную дождя.

– Не спится? – громко спросила тётка, показавшись в дверном проёме. – За окном так громыхает, что сон как рукой сняло…– она сладко зевнула, кутаясь в вязаную шаль.

– А мне сегодня не до сна, – протянул Гера, устало кивнув на конспекты и книги, разложенные на кровати.

– Ты меня изумляешь! – женщина всплеснула руками. – Ума не приложу, зачем тебе экзамены, ведь без них же мог спокойно поступить… И голову себе не морочить!

– С твоей помощью? – с вызовом перебил её парень. – На меня и так в институте смотрят как на белую ворону.

Тётка недовольно затихла, и Герману показалось, что она набирает воздуха в грудь, чтобы разразиться горячей тирадой. Все возмущения родственницы юноша снёс молча, опустив голову и прислушиваясь к тому, как усиливается за окном волнующая мелодия дождя.

– А кто такой Чехов? – выпалил Герман, бросив прищуренный взгляд на тётку.

– Здрасте! – женщина оторопела. – Русского прозаика не знаешь?!

– Русского классика мы с мамой изучали, а я тебя про заведующего кафедрой спрашиваю.

Тётушка, рассмеявшись, протянула:

– Ааа, всё никак не привыкну к тому, что его так студенты прозвали! Это профессор наш, маститый учёный в области лингвистики, в прошлом – трудился в Ленинграде, где и получил учёную степень, – важно проговорила тётка, а затем, с придыханием, добавила: – Ооочень серьёзный человек на кафедре. К его мнению прислушивается даже сам ректор!

– А почему я его ни разу не видел в институте?

– Потому что летом он носа на работу не кажет. Считает, что ему нужен заслуженный отдых... Иногда забегает за важными бумагами да чтобы подпись поставить. У него дача за городом, там он и живёт до начала лекций... А почему ты спрашиваешь?

– Хм…– на секунду задумался Гера. –  Разве не он будет творческий экзамен принимать?

– Ничего от вас, желторотых, не скроешь… – покачав головой, посетовала тётка. – В этом году он лично вызвался принимать творческую работу и собеседовать поступающих, хотя раньше подобных дел не касался. Всё время твердил, что для этого есть другие люди. Но никто ему перечить не осмелился. Надо – значит, надо! Кто знает, что там у него на уме…

Герман нахмурился, подперев подбородок. В голове наперебой зазвучали тревожные голоса одногруппников.

– Знаешь, а его ведь все наши боятся! Он правда такой… грозный?

– Он справедливый и неподкупный, – заключила тётка и, немного подумав, тихо добавила: – Хоть и немного с чудинкой. Он всегда обращает внимание на правильную постановку речи и на грамотное письмо. А тебе-то чего бояться, а, Гер?

Юноша громко вздохнул и обернулся к открытому окну, словно ища ответа в говорливой ночной непогоде. Сердце его стучало в такт музыке дождя, а в душе томилось тревожное предчувствие. Затем вполголоса он промолвил:

– И сам не знаю…

***

Вступительные испытания пролетели за полторы недели, и вскоре была назначена дата самого важного экзамена – творческого. Консультацию перед ним неожиданно отменили, чем обескуражили и без того напуганных абитуриентов. Пошёл слух, что экзамен станет решающим, и тот, кто с ним не справится, на очное отделение в этом году уже не попадёт. Слишком много было желающих поступить на факультет журналистики и периодической печати. Герман, наконец, почувствовал себя вовлечённым в кипящую институтскую жизнь: он переживал наравне с остальными.

– Зачем тогда нужна была череда вступительных, если одним экзаменом всё и решится! – громко возмущались одни ребята.

– А кто вообще знает, к чему готовиться-то? Статья, эссе или очерк? – растерянно вопрошали другие, крутя головами в разные стороны.

Герман стоял посреди недовольной толпы и, почёсывая затылок, задавался иными вопросами: «Почему именно Чехов вызвался принимать экзамен? Он ли отменил консультацию? Зачем? Чего он добивается?»

– Хотите, я всё разузнаю на кафедре? – вдруг выпалил Гера, сделав шаг вперёд из толпы.

Вокруг замолкли все, даже громко перебивавшая всех Любовь. Герман, оказавшись в центре всеобщего внимания, физически ощутил, как десятки изумлённых глаз впились в его багровое лицо. Наконец отовсюду послышались смелые возгласы: «Хотим! Мы в долгу не останемся!»

– Хочешь, я с тобой пойду? – вызвалась Люба, сделав шаг к Герману. Но тот лишь покачал головой, сославшись на то, что сначала обратится к проверенному человеку –  тётке.

Поднимаясь на второй этаж, Герман чувствовал давящую тяжесть на своих плечах. Юноша никак не мог отделаться от ощущения, что своим поступком он старается угодить ребятам. Но перед дверьми деканата он убедил себя в том, что и сам не меньше остальных заинтересован в этой информации. Дождавшись, пока вереница молодых людей покинет коридор, Герман без стука юркнул за дверь.

– Гера, что хотел? – женщина посмотрела на него поверх своих элегантных очков на цепочке.

– У меня к тебе серьёзный вопрос… – выпалил он, подлетев к столу, усыпанному бумагами и папками.

– Ясно. А почему шёпотом? Сверхсекретная операция? – обеспокоенно поинтересовалась тётушка, вскинув брови.

Герман замялся, тяжело вздыхая. С каждой секундой ему всё сильнее казалось, что затея его провальна. 

 Женщина пытливо вглядывалась в лицо племянника, нетерпеливо ожидая ответа.

– Так, у меня работы с первокурсниками невпроворот, а ты моё время крадёшь! – громко проговорила она, рывком скидывая очки на грудь.

Вдруг синяя дверь бокового кабинета отворилась, и перед ними, как показалось юноше на первый взгляд, предстал призрак самого Чехова. Те же густые усы, борода с проседью, опущенные уголки проницательных грустных глаз, над которыми несколько нависали верхние веки, аккуратный нос с загнутым кончиком, широкий лоб и две борозды задумчивых вертикальных складок на переносице… От неожиданности Герман плюхнулся на стул перед тёткой, позабыв поприветствовать вошедшего и не сводя с него широко раскрытых глаз.

– Катерина Львовна, что за шум, а драки нет? – невинно поинтересовался мужчина, переводя пристальный взгляд с секретаря на юношу и обратно.

– Платон Николаевич! – встрепенулась тётка. – Мы вам помешали, да? А мы тут… с абитуриентом решаем вопросы о поступлении…

– Нет, нет, я как раз собирался выйти на обед… –  взгляд профессора остановился на Германе, отчего юноша потупил свой взгляд. – А вы, молодой человек, куда поступаете, позвольте узнать?

– На отделение журналистики, – протараторил Гера, вскочив со стула и наспех приглаживая волосы.

– Вот как, – без тени удивления произнёс мужчина и бросил многозначительный взгляд на наручные часы. – Если вы никуда не спешите, то зайдите ко мне, как решите все вопросы с нашим секретарём. Договорились?

Герман быстро закивал, наспех выдавив из себя: «Конечно!»

Мужчина так же бесшумно, как и появился, скрылся за дверью своего кабинета. На двери красовалась позолоченная табличка с витиеватой, словно от руки, надписью: «Заведующий кафедрой журналистики и литературы, профессор Дубровин П.Н.»

Герман обессиленно рухнул на стул, ощущая, что тяжесть, давящая на плечи, становится непомерной. В голове будто кричал незнакомый голос: «И как теперь быть?!» Женщина растерянно молчала, напряжённо наблюдая за племянником, высокий лоб которого стремительно покрылся испариной.