В дверь деканата робко постучали.

– Признавайся, ты засланный казачок от своей группы? – наспех зашептала Катерина. – Заставили проникнуть во вражеское логово, чтобы разузнать секретную информацию?

– Какая теперь разница… – обречённо пробормотал Герман. – Я не хотел попадаться ему на глаза. А теперь… всё пропало!

Скрипучая дверь деканата медленно приоткрылась, и в проёме показалась растрёпанная голова незнакомки.

– Можно? – бодро выкрикнула заглянувшая девушка.

 Катерина Львовна лишь махнула на неё рукой, поджав губы и нахмурившись. Голова быстро скрылась, а тяжёлая дверь громко захлопнулась. В коридоре началась возня и послышались недовольные возгласы.

– Не так страшен чёрт, как его малюют! – вполголоса произнесла женщина, наклонившись к племяннику. – Иди к нему и не тушуйся! Если позвал, значит, так надо. Держи марку…

– На что я ему сдался?! – испуганным шёпотом перебил Гера. – Он же видит меня в первый раз! А вдруг начнёт что-то спрашивать, а я… Я не готов!

В дверь снова настойчиво постучали.

– Да что же это такое… Ты что, на экзамен идёшь? – не унималась Катерина Львовна.

– Лучше бы на экзамен, чем в кабинет к Чехову! – успел молвить Гера, как дверь деканата снова отворилась и показались сразу две головы, нетерпеливым тоном вопрошавшие про зачётки и журнал посещений. Женщина быстро вскочила с места и, метнув в племянника укоризненный взгляд, направилась к двери, на ходу приговаривая: «Как птенцы неугомонные, ей-богу! Иду я, иду! Не пищите только!» Герман глубоко и прерывисто вздохнул, покосившись на дверь со сверкающей табличкой, словно за ней его ждал не профессор, а палач. В голове юноши пронеслось: «Перед смертью не надышишься! Сам пришёл – самому и отдуваться».  Перед тем, как войти, он занёс кулак для стука, но тётка успела дёрнуть дверную ручку за него и толкнуть Германа в спину.

– Здравствуйте, Платон Николаевич! Можно? – громким взволнованным голосом произнёс Гера, замявшись в дверном проёме. Профессор неподвижно стоял лицом к высокому узкому окну и, казалось, глубоко размышлял о чём-то своём, сокровенном. К юноше он обернулся не сразу, лишь вполоборота и, не глядя на него, тихо и медленно произнёс:

– Входите, входите… Усаживайтесь.

Герман еле сдвинулся с места. Его ноги будто налились свинцом, а в горле резко пересохло. Нервно сглотнув, он засеменил к стоящему поодаль от большого дубового стола невзрачному стульчику. «Не туда, дурак!» – вдруг послышалось со стороны окна. Герман вздрогнул и испуганно произнёс:

– Что, простите?

– М? – непонимающе нахмурился Чехов, устало посмотрев на юношу.

– Вы что-то сказали? Я, я не туда сел? – с беспокойством спросил Герман.

Сбоку послышался хриплый смешок, и Гера наткнулся взглядом на высокий зеленеющий папоротник в чёрном горшке. Вмиг он осознал, что ненароком услышал голос растения, и, как назло, спутал его с голосом профессора. Внутри у Германа всё разом оборвалось, он был готов провалиться сквозь землю.

– Садитесь туда, куда вам удобно, юноша, – ответил, наконец, мужчина. – Место ничего не определяет… А вот ракурс, – профессор поднял указательный палец, – решает многое.

«Ты уселся на место неудачников! – с вызовом выпалил папоротник. - На этот стул садятся бессовестные студенты, которых отчисляют, да негодные работники, которых увольняют!» Голос папоротника был удивительно схож с голосом Чехова, но отличался высоким тоном, грубой интонацией и издёвкой. Герман незаметно бросил нахмуренный взор в сторону пышной кроны и проговорил про себя: «Я тебе ещё покажу, кто тут неудачник». Но «неблагополучный» стул Гера всё-таки решил покинуть, пересев на другое место, ближе к профессору.

– Будьте добры, назовите своё полное имя… – усевшись в скрипучее зелёное кресло, начал Чехов, устремляя взгляд в свои документы. – И как я могу к вам обращаться?

– Поплавский Герман Олегович. Обращайтесь, как вам угодно!

«Я буду звать тебя трусишкой! Трясёшься, как баба на первой свиданке!» – послышался сбоку ехидный голосок папоротника. Герман закашлялся и, выпрямив спину, незаметно попытался унять дрожь в руках. Мужчина в это время внимательно изучал длинный список абитуриентов, сосредоточенно водя пальцем по белому листу.

– Расскажите немного о себе, Герман, – не глядя на юношу, попросил профессор. – Я пока отыщу ваши документы, которые были поданы, хочу кое-что уточнить.

Герман набрал в грудь побольше воздуха и с придыханием начал:

– Родом я из небольшой рыбацкой деревушки близ Ялты, осенью мне исполнится девятнадцать лет, живу я с матерью в доме её двоюродной сестры на улице Лескова, пишу с четырнадцати лет…

«Сразу видно – маменькин сынок! Надо было её с собой позвать, чтоб за ручку подержала, а то глядишь – и в обморок хлопнешься! А-ха-ха-ха…»

– Небольшие заметки, воспоминания из детства, зарисовки из жизни… Можно считать, что я – самоучка. Мне с детства нравится всё, что связано с художественным словом и письмом…

– Это, несомненно, прекрасно, – мягко и с улыбкой прервал его профессор, подняв глаза от своих бумаг, – тем более, для молодого человека. Но вы должны быть знакомы с публицистическим стилем в первую очередь. Вы читаете газеты, Герман? У вас есть любимое периодическое издание? А может быть, журналист, которым вы восхищаетесь?

– Эээ, да, конечно! – быстро ответил Гера и, на секунду задумавшись, продолжил: – Я читаю не только местные газеты, но и «Советскую культуру», «Пионерскую правду», «Известия». Меня привлекают статьи об искусстве и культуре. А вот с любимым журналистом я пока не определился… Но есть любимые писатели и публицисты!

«Врёшь! – громко оборвал Германа папоротник, отчего тот вздрогнул. - Стеблями своими чую, что не листаешь газетёнки! Сразу видно, ты – книжный червь, я прав?!»

– А какие местные газеты вы знаете, Герман? – спросил профессор.

– «Крымская правда» и…и… – юноша глубоко задумался, прищурившись.

«Южные вести», дурила!» – пискнул папоротник.

– И «Южные вести»! – гордо выдал Герман.

– Да? – Чехов удивлённо посмотрел на юношу поверх своих пенсе. – В нашем крае есть такая газета? Не слышал…

И вновь со стороны окна послышался мерзкий хохот с хрипотцой, а затем последовало самодовольное: «Я же сказал – газет не читаешь! Нечего тебе тут делать, простачок!»

Герман стыдливо прикрыл глаза. Ему хотелось взвыть от негодования и обиды.

Когда профессор вышел из кабинета, чтобы попросить у секретаря личное дело юноши,  Гера решил воспользоваться его отсутствием:

– Чего ты ко мне пристал?! Что я тебе сделал? Зачем ты мешаешь мне и сбиваешь меня с толку, а? – наклонившись к окну с папоротником, свистящим шёпотом пробубнил Гера.

Но в ответ прозвучала очередная грубость: «Не люблю неудачников и врунов!» -  От этого необоснованного обвинения Герман оторопел. С таким наглым и бесцеремонным комнатным растением он сталкивался впервые.

– Хочешь, чтобы я тебя в окно выкинул?! – со злостью произнёс Герман, решая пойти в наступление.

«Только попробуй! Мой хозяин с меня пылинки сдувает! Я – его любимчик, и моё слово для него – превыше всего» – заявил зелёный наглец.

– Что? Да он тебя даже не слышит! – недоверчиво бросил Герман. – Ты – всего лишь бесполезный веник! И толку от тебя нет!

В кабинет вошёл профессор, держа в руках белую папку. Герман тут же уселся на место, дрожа от негодования. Профессор озадаченно почёсывал свою треугольную бородку и всё приговаривал:

– Так, так, так… Я вижу, что в вашей биографии имело место домашнее обучение. Почему не посещали местную школу, позвольте узнать?

«Тьфу, ещё и неуч!» – не удержался от едкого комментария папоротник.

– Дело в том, когда моя семья переехала в Симферополь, я был довольно болезненным ребёнком… – начал Гера, силясь не обращать внимание на провокации со стороны вредного растения. – Тем более, мне было семь, и первый класс к тому времени я уже пропустил. Но вы не подумайте, я умел читать с четырёх лет! Моя мать до войны работала школьным учителем и, несмотря на тяжёлое время, находила в себе силы заниматься со мной! А в Симферополе нам было трудно обосноваться первое время… Ведь на учебники, тетради и чернила нужны были средства… – Герман замялся.

Он не знал, как рассказать уважаемому профессору о том, что матери пришлось просить денег у чужих людей, чтобы похоронить деда по-человечески. Юноше было стыдно вспоминать страшное время, полное нужды и голода, когда книги находили в заброшенных домах и на улицах, чтобы спасти их от растопки печи и учиться по ним читать.

«Только посмотрите на него… Ещё и оправдывается! Жааалкое зрелище, хозяин».

– Герман, мне ясна Ваша мысль, – вздохнув, сказал профессор, закрывая личное дело юноши. – Но вы должны понимать, что домашнее обучение хоть и дало базовые школьные знания, но не обеспечило вас аттестатом. Ведь этот документ важен для каждого гражданина, а тем более - при поступлении в высшее учебное заведение…

Герман слушал слова профессора с опущенной головой, как приговор. Ему казалось, что в следующую секунду Чехов произнесёт страшные слова о том, что без школьного аттестата его не примут в ряды студентов. Папоротник всё не унимался, насмехаясь над пунцовыми щеками и смиренным видом юноши. Гера почувствовал себя маленьким мальчиком, который не в силах противостоять безжалостным фактам и суровой реальности. Нос его предательски защипало, губы задрожали, а влажные ладони сжались в кулаки. «Нет, я просто так не сдамся!» – отчётливо прозвучало в его голове, и он отважно вскочил с места:

– Я сдам все необходимые экзамены, чтобы показать вам свой уровень знаний и подготовки! – неожиданно для себя громко выпалил Герман. – Я буду ходить в вечернюю школу, навёрстывать упущенное, а если нужно – буду учиться заочно!