– Ох, Гера, зря ты так думаешь! А вдруг покажешь – и люди заинтересуются, помогут найти свой слог и стиль, найти себя. Я же всё-таки учитель и вижу, с каким терпением и кропотливостью ты грызёшь карандаш перед тем, как написать что-то.

– Вот ты забавная! А откуда ты знаешь, что я пишу? А вдруг это петиция властям на все эти послевоенные новшества, и я готовлю маленькую революцию?

Женщина засмеялась, но сердце отозвалось грустью.

– Даже если так, то я хотела бы посмотреть на твои петиционные речи…

– Не стоит… – мягко оборвал её сын. – Я пока не могу позволить, чтобы мои рукописи увидели чужие глаза. Это больше напоминает записки сумасшедшего.

– Но ты же говорил, что хочешь стать журналистом?

– Да, но публицистика – это другое! Там всё строго и выверено… Но всё же я иду именно на это отделение, чтобы научиться общаться не с карандашом и бумагой, а с людьми.

После этих слов сердце женщины и вовсе сжалось. После смерти деда мальчик долгое время не мог прийти в себя. Он лишился человека, который заменил ему отца. Да и что тут лукавить – и ей тоже. Их трепетные отношения напоминали ей некую птичью ласку и привязанность. Дед, как мудрый и старый ворон опекал мальчика. Он учил жить его по-своему, по-особенному оттачивая каждый его поступок, как оттачивают полёт вместе с родительским крылом неопытные птенцы. Демьяна Макаровича не стало настолько внезапно, что и она, и Гера ещё очень долго после его похорон не могли ужиться вместе, как осиротевшие дети, накрывая на стол на третью персону, ужиная молча. Только тогда, когда Софья Саввовна увидела, что её птенец достаточно оперился и готов для самостоятельного жизненного полёта, она с тяжестью осознала, как ей страшно отпускать его, в душе благословляя на неизведанное.

На свой восемнадцатый день рождения Герман осознал, что ему не избежать людского общества, ведь пришла пора поступать в институт. Юноша ждал момента зачисления, как рождения новой путеводной звезды, которая должна была не обмануть его и указать верный путь.

Симферополь, 11 мая 1957 года

Герман ясно помнит день поступления на подготовительные курсы в государственный институт, когда вереница юных и раскрасневшихся лиц толпилась у дверей кафедры, возбуждённо обсуждая предстоящее выступление ректора Дяченко. Был душный майский день, и девчонки резво обмахивались белёсыми листочками и афишками, в их руках казавшимися большими бабочками. Парни же стояли в сторонке и бурно обсуждали предстоящие экзамены и весну, на исходе которой у каждого из них случилось своё приключение. Герман чувствовал себя неловко в окружении будущих одногруппников. Он не знал куда себя деть и к какому лагерю прибиться, да и что им рассказать? Как провёл всю весну в гордом одиночестве, довольствуясь учебниками и книгами?

Стоя особняком поодаль от незнакомой стайки молодых людей, Герман понемногу начинал ощущать себя частью общества, которого сторонился все эти годы, особенно после смерти деда. Переминаясь с ноги на ногу у открытого окна, он бросил взгляд в институтский двор и увидел цветущую черёмуху. Её белокурые цветущие кисти, осыпавшие каждую веточку, напомнили ему кружева на свадебном платье невесты. Невинной невесты, удивительно красивой и нежной. Герман улыбнулся и облокотился на подоконник, рассматривая её и пытаясь услышать её голос, чтобы понять, о чём же она думает. За спиной слышалось щебетанье девушек и басовитый смех парней. Только сейчас он понял, насколько человеческие голоса и голоса деревьев различаются по своей природе, тембру и звучанию. Даже самая тонкая и высокая мелодия не сравнится с музыкой растений.

– Эй, паренёк, а ты журавль? – неожиданно послышалось за спиной.

Герман вздрогнул:

– Не понял Вас?..

– Нуууу, журфак то есть? Ха-ха…

– Ааа… Да, я жду начала подачи документов…

– Ясно. Слушай, помоги мне пока с билетиком за магарыч, а? – парень зашуршал кипой листков, наспех вытащенных из маленького потрёпанного портфеля, ища заветную бумажку.

– Да я и так могу… Без каких-либо ухищрений! – попытался пошутить Герман.

Парень оживился:

– О, ты мой спаситель! – облегчённо улыбнулся он и добавил: – А «ухищрения» ты эти брось, я простой работяга, как-нибудь сочтёмся! Кстати, я Леонид.

– Герман.

Молодые люди пожали друг другу руки. Гера отметил для себя, что у его нового знакомого очень крепкое рукопожатие, а значит, перед ним и вправду бесхитростный человек. По крайне мере, юноше хотелось в это верить.

Молодые люди погрузились в изучение ненавистного билета, и время словно остановилось. Правда, только для Германа. Он старался отвлечься от всеобщего гомона и найти нужные слова, чтобы поскорее объяснить незнакомцу невыученный материал. Парень, в свою очередь, хлопал белёсыми ресницам и хмуро кивал, блуждая растерянными глазами по институтскому коридору.

– Слушай, пойдём покурим, душно тут! – неожиданно выпалил Лёня.

– Я не курю. – кротко ответил Герман. – Но выйти на свежий воздух не против.

На улице Леонид посетовал на свою неудачу: ему попался тот самый билет, который не успел выучить накануне. Он много жестикулировал, смеялся и тут же хмурился, глубоко затягиваясь папиросой и, запрокидывая голову, пуская в небо плотные кольца табачного дыма. Герману он показался довольно эмоциональным, но при этом рассеянным парнем, но тем не менее дружелюбным. Как оказалось, Леонид хотел поступить в институт ещё в прошлом году, но провалил экзамены. Потерянный год он потратил на ремонт дома, да на уход за больной матерью. Но учиться парню удавалось с трудом, хотя и запал был.

– Я ведь все подготовительные отпахал ещё прошлой весной! – с досадой говорил Лёня. – Хорошо, что декан вошёл в моё положение и позволил сдать индивидуальный экзамен в мае. Ну, чтобы дома за лето закончить все дела, кровлю с забором подлатать. Сдам – я студент! Не сдам – работать пойду! Хочу в городе задержаться…

– Понимаю. Лучше синичка в руках, чем журавль в небе. – с улыбкой ответил Гера. – А по Вашим рукам видно, что Вы много трудитесь по хозяйству.

– Так, давай на «ты», а то меня с роду так никто не называл! Слушай, а я тебя тут раньше не видел? Лицо у тебя знакомое…

– А у меня тут тётка работает, я к ней иногда захожу. – недолго думая, ответил Герман. – Она меня сюда и пристроила.

– Ааа… – с ухмылкой протянул Лёня. – По блату, значит-с! Какие мы важные персоны!

– Ну, я просто занимаюсь с ней с самого детства…– смущаясь, начал Гера. – Она до войны директором школы прослужила, поэтому грамотно меня подготовила к поступлению. А в Крымском институте она работает уже полтора года и на хорошем счету у ректората. – он с трепетом поймал себя на том, что начал оправдываться перед Леонидом.

– Да лааадно тебе, я ж не в обиду! – протянул Лёня, похлопав Геру по плечу. – Я сам не на все подготовительные ездил, если честно. Я же птица не местная. Но хочу попытать удачу! Во второй раз…

– Вы всё запомнили по билету? – засуетился было Гера, когда услышал голос из верхнего окошка, звавший Лёню в здание.

– Что-то да, а что-то нет! На месте видно будет! Ладно, побегу я, а то ещё и, вдобавок, на электричку опоздаю! – отвечал на ходу парень. – Спасибо тебе, журавль!

– Удачи Вам! – успел выкрикнуть вслед убегающему парню Герман.

Вдруг подул сильный ветер, который заставил застонать цветущую черёмуху поблизости. Её тонкие ветви, на которых благоухали увесистые гроздья белых цветов, шумно зашелестели. Герман обернулся к ней и почувствовал на своих щеках легкое прикосновение. Это осыпались белоснежные кисти. Он услышал: «Подойди ко мне!» Гера спрыгнул со ступеней и подбежал к дереву, внимая громкому шёпоту: «Тяжело мне… Ветви гнутся. Оборви с них цветенье!» Герман обернулся, дабы убедиться в том, что у ворот института никто не стоит.

– Но я не смогу оборвать все! Их слишком много на тебе!

Но дерево умоляло его освободить свои гнущиеся ветви от тяжести цветущих кистей. В тот день Герман пришёл домой с пышным букетом ароматной черёмухи. Софья восприняла это как хороший знак, хотя и заранее знала, что Германа примут в студенты. Сам юноша не догадывался о том, что незадолго до этого за ним внимательно наблюдали из окон третьего этажа.

Продолжение следует…

 

Notes

[

←1

]

Липовая заросль или роща.