«И про Олесю тоже ничего не спрашивай! Я же вижу, что ты в неё втрескался!»

Юноша со злостью захлопнул учебник.

– Да что вам всем от меня надо?! – вскрикнул он, швырнув ручку на стол. – Что ты можешь видеть? Ты же обычный цветок, которому чужды человеческие чувства! Ты не знаешь, что такое влюблённость! Прекращай сейчас же свои провокации, иначе…

«Знаешь, сколько подобных лиц я повидала в лавке?»

– Каких?!

«Каждый второй посетитель – это влюблённый мужичок или паренёк. И все они спешат на свидание! Пока им упаковывают очередной букетик, попроще или попышнее, они стоят с глуповатыми мечтательными улыбками, то и дело поправляя свои зачёсанные космы, надеясь на то, что умирающие цветы придутся по нраву их зазнобам...»

– И какое отношение это имеет ко мне? – сдерживая порыв злости, спросил юноша.

«После встречи с Олесей точно такая же улыбка и к тебе прилепилась! Я её не спутаю ни с чем! Ты сам замечал, как ты сидишь, порой с учебником в руках, а глазёнки-то задумчивой пеленой покрыты. И на губах глуповатая улыбка плавает… Встречу с Олеськой, небось, вспоминаешь?»

– Ну уж нет, я на это не куплюсь, поняла?! – в сердцах выпалил Герман и вскочил. Он схватил свитер со спинки стула и быстро нырнул в него, бормоча на ходу: – Надо было тебя вахтёрше всучить, и чёрт с тобой, но нет, пожалел тебя, выскочку…

«Дурак! Куда ты собрался? Ты понимаешь, что ты время теряешь? Вот столько дней прошло с вашей встречи, а ты так и не написал ей? Так и не пришёл? Думаешь, она тебя вечно будет ждать?»

– Ещё одно слово и… я тебя в коридор выставлю! На целую ночь! Так и знай! – ткнув указательным пальцем в фиалку, сурово заявил Герман, чем вызвал лишь её смех. Свернув тетрадь в трубочку и прихватив учебник с кровати, он пулей вылетел из комнаты, хлопнув дверью.

«Тяжёлый случай… – с грустью резюмировала фиалка, оставшись в гордом одиночестве. – Один уверен, что втрескался по уши, да не взаимно. А второй даже знать не хочет, взаимны ли его чувства. Что за люди?!»

Герман приютился в коридоре на высоком подоконнике. Вот уже около часа он тихонько зубрил параграф по философии, черкая записи в тетради. Мимо проходящие ребята непонимающе посматривали на него, пока товарища не заметил Лёнька.

– О, журавль, а ты чего на подоконнике примостился? Я ж мешать тебе не хотел своим бубнежом, специально комнату, вон, освободил…

– Да там… я почти засыпаю, – замешкался Гера, но уловил резкий запах от Леонида и нахмурился: – Ты что, пил? Посреди учебной недели?

– Ты мне только нотации не читай… – махнул рукой Лёня и прислонился к стене, посмотрев мутными серыми глазами на Геру. – Мне можно посреди недели, у меня, считай, повод весомый.

– Повод, чтобы напиться? Сомневаюсь, что он весомый… – скручивая тетрадь, ответил Герман.

– Вообще-то я не пьян! – возмущённо тряхнул плечами Леонид и опустил глаза. – Я лишь пригубил чуть-чуть, чтобы… в голову всякое не лезло. Ты меня теперь осуждать будешь?

– Зачем мне тебя осуждать, Лёнь? – как можно мягче проговорил Герман и вздохнул. – Я просто не хочу, чтобы тебе хуже было. Алкоголь, ведь он тут не помощник. Под ним все чувства только искажаются…

– Это ты из какой научно-медицинской статьи вычитал? – хмуро отозвался Лёня и потянулся к окну. – Брехня! Ты же сам даже не пробовал, чтобы так смело утверждать…

– Ты что, курить тут собрался?! А если к Клаве табаком потянет? Она ж с тебя три шкуры спустит!

– Угу, пускай попробует! Это я её, наконец, с лестницы спущу. Старая карга… Никакой вольной жизни, как при Сталине тут живём!

– Ну уж нет, я не допущу, чтоб тебя ещё и из института отчислили. Пошли хотя бы на этаж выше!

Лёня сопротивлялся ровно минуту, корча недовольную мину, но Герман был непреклонен. В комнату юноша возвращаться не хотел. Выслушивать сразу несколько жалобных речей за один вечер он не намеревался. Поднимаясь на четвёртый этаж, Лёня успел похвастаться перед товарищем тем, что сдержался как настоящий мужчина, встретив соперника в институтском дворе. Герман, как настоящий друг, кивал и поддакивал Леониду, размышляя о том, что делать с пьяным товарищем дальше. Он хотел бы утешить Лёню добрым словом, но как к этому подступить, ума не мог приложить. «У меня же мешочек с травами с собой!» – пронеслась в его голове дельная мысль.

– Так, стой тут, я сейчас в комнату сбегаю и вернусь!

– Ты меня одного тут бросаешь? – по-детски скуксился Лёня, жуя папиросу. – Ты мне друг или кто?

– Я быстро, одна нога здесь, другая там! А то зябко совсем, простудиться боюсь! Заодно учебник в комнату закину…

– Ты хотел сказать, одно крыло здесь, другое там… – промямлил Леонид и чиркнул спичкой по коробку, но та предательски сломалась. – Ты мне хотя бы папиросу подожги и лети куда хочешь! Эй, журавль! Ай, ну тебя…

Но вдохновлённый Герман уже бежал по лестнице на свой этаж. В комнате он быстро отыскал нужный хлопковый мешочек с высушенной целебной травой, и в памяти зазвучали слова любимого деда: «Это, Герка, одолень-трава! Кто найдёт её, тот вельми себе талант обрящет на земли. Всяк недуг она одолеть без труда може! И телесный, и духовный. Она и хворь вылечит, и врага отвадит, и сил придаст в нелёгком пути. И даже раненое сердце угомонит! Не трава, а чудо среди трав. Только с умом и осторожностью её заваривай и попусту не расходуй! Одна щепоть на кувшин кипяточку, не боле. Иначе во вред пойдёт… И собирай её как наши предки: срывать её можно только к ночи и непременно в висячем положении, иначе целебное начало не перейдёт в телеса больного и не буде в состоянии изгнать из него хворь! И обязательно разрешения спроси, это тебе не великодушная ромашка али клевер луговой…»

Под «раненым» сердцем Демьян имел в виду несчастную любовь. Герман понял это лишь спустя годы, когда сам повстречал на своём пути цветы дивной красоты. Прогуливаясь однажды по берегу старого озера под селом в Бахчисарайском районе в Крыму, он увидел вдалеке белоснежные кувшинки на зелёной подложке. Издали они казались необыкновенными, будто аккуратно сложенными из тонкой бумаги, как оригами. Герман не сразу догадался, что это «русалий цветок», именуемый на Руси одолень-травой. Юный Герман обежал озеро и приблизился с берега к таинственным кувшинкам с единственным вопросом: кто же они? Но белые хранительницы озера молчали, будто присматриваясь к маленькому любопытному гостю. Гера внимательно рассмотрел бутоны: белые остроконечные лепестки тянулись к небу, а яркая жёлтая сердцевина напоминала маленький язычок пламени. Казалось, если протянуть к нему ладонь, то можно ощутить тепло.

«Люди прозвали нас водяными лилиями, мальчик. А кто-то русальим цветком. Хотя к русалкам мы не имеем никакого отношения», – отозвалась самая крупная и красивая кувшинка.

– А правда, что вы в силах вылечить людей от болезней и уберечь от напастей? – вопрошал Гера, очарованный её чистым голосом и красотой.

«Мать Сыра Земля с живой водой нас породила – оттого есть мощь у нас против нечистой силы в водах и в полях, и на целой земле! Оттого равна наша силушка на водяницу[1] да на поляницу[2]!»

«И от несчастливой любви да от горькой кручины мы добрый люд спасаем, – произнесла средняя кувшинка. – Девицы смывают нашим отваром с сердца своего тяжесть и тоску по любимому, а молодцы берут нас с собой на чужбину да поят нашим отваром красавиц, дабы сердца тех распустились в ответ на их чувства, как бутоны роз!»

– Правду, значит, про вас говорят! Я знаю одну греческую легенду, в которой говорится, что кувшинка возникла из тела прекрасной нимфы! Она погибла от неразделённой любви к герою мифов Гераклу. Он не ответил той нимфе взаимностью и отверг её, а кувшинка с тех пор стала символом несчастной любви… Это тоже правда?

«Пускай это останется тайной! Знай: не каждому человеку мы готовы открыться и довериться. А тем более отдать нашу хрупкую жизнь, силу и покой. Мы даёмся в руки лишь людям с чистым сердцем и добрым помыслом. Ступай с добром, мальчик. Близится закат, и нам пора отдыхать, а тебе отправляться домой. После захода солнца у воды становится опасно, ступай».

Держа в руках заветный мешочек с одолень-травой, Герман знал, что она точно поможет Лёне совладать с собой. Пускай она и не спасёт от невзаимной любви, но успокоит его раненое сердце. Юноша как можно быстрее вскипятил немного воды в полулитровой банке и бросил на дно Лёниной кружки всего пару крупинок нужной травы. Сверху он добавил цветки ромашки, листики мяты и стебельки пустырника. И как по мановению волшебной палочки, в голове зазвучал строгий наказ Демьяна Макаровича: «И помни: ни одна лечебная трава не возымеет силу без твоего намерения, сынок. Даже высушенная травинка услышит тебя, если правильно к ней обращаться. Просить нужно от чистого сердца и с благим намереньем. И тогда обычный травяной чай превратится в целебный напиток!»

 – Пусть его сердце угомонится, а голова просветлеет. Пускай спит крепко и сладко, а наутро вздохнёт полной грудью! – прошептал Герман над кружкой с ароматными травами на дне. Фиалка с жалостью прокомментировала: «Чай тут не поможет! От дурной головы ни-че-го уже не поможет…» Но сосредоточенный Герман пропустил мимо ушей издёвку цветка. Он, как заворожённый, смотрел на банку, в которой шипел кипятильник, с нетерпением ожидая заветных пузырьков.

На четвёртом этаже Германа ждали лишь распахнутое окошко и пустой коробок из-под спичек. Юноша выругался и поставил горячую кружку на подоконник. И тут его взгляд наткнулся на «дорожку» из горелых спичек, ведущую к одной из комнат. «Попался! Неуловимый куряга…» Перед тем, как зайти, Гера занёс кулак для стука, но решил прислушаться. Среди приглушённых голосов он узнал басовитый тембр Лёньки и решительно зашёл.

– Я тебя по всему этажу ищу! – по-отечески воскликнул Герман, чем вызвал неподдельную радость товарища.