– Я не младенец, уберу за собой сам!

Мария лишь обезоружено подняла вверх ладони, отпрянув от столика с лёгким смешком.

– Коли сам, тогда, пожалуй, завтра я возьму себе полноценный выходной! – удаляясь, проговорила она.

Оставшись один на один с молчаливым Борисом, Чехов ещё долго ворчал себе под нос, кутаясь в халат и цедя холодный чай. Только спустя время он поймал себя на мысли, что ведёт себя как несносный старик.

– Эх, Борька, и когда я успел состариться? – тихонько спросил профессор, с печалью глядя в верные собачьи глаза. – Раньше меня никто не умел заткнуть за пояс, даже сам генсек! А что сейчас? Женщины спорят со мной и дома, и на работе, а я даже и слова вставить не могу! Вот ушлые бабы…

Борис подскочил и просеменил по ковру к ладони хозяина, уткнувшись в неё холодным мокрым носом. Чехов лишь благодарно улыбнулся и принялся почёсывать довольную морду пса.

– Надеюсь, Герман меня не разочарует. Ведь я был таким же доверчивым в его годы… – вкрадчиво проговорил профессор, повернувшись к теплу камина. И громкий треск, раздавшийся в ту же секунду в самом сердце кирпичного зева, мужчина воспринял как знак.

 

***

– Не холодно ли тебе, девица, не холодно ли, красавица? – заботливо спросил Герман, прижавшись спиной к стройному стволу черёмухи. Но деревце не спешило отвечать. Казалось, оно чего-то выжидало… – Не бойся, хозяйка не заметит, что ты со мной разговариваешь!

«Здравствуй, Герман! Каждый день меня окружает столько людей, что их тепла мне хватит до глубокой осени, – ответила черёмуха и немного погодя спросила: – И про какую хозяйку ты говоришь?»

– Как же… Про твою! – уверенно ответил юноша и повернул голову к окнам института. Ему было любопытно, наблюдает ли за ним кто-то по ту сторону. Но его блуждающий взгляд так и не натолкнулся ни на что подозрительное.

«У меня есть только один хозяин».

– Ага, вот я и подловил тебя! В прошлый раз ты мне отказалась говорить, мужчина это или женщина…

Черёмуха не отвечала. Мимо проходили люди, и Герман провожал всех насторожённым взором. Ему то и дело казалось, что кто-то из них мог оказаться потенциальным хозяином институтской черёмушки.

– Можешь не отвечать, я всё понимаю. Раз хозяин запретил говорить о себе, то ослушаться его нельзя. Только вот не смог я твой наказ выполнить… Упустил из виду девушку, которая за меня то яблоко надкусила.

«Она очутилась поблизости от человека, из рук которого яблочко и появилось, верно?»

– Да, ты права. Получается, та женщина её как-то… притянула к себе? Ведь моя однокурсница не помнит, что с ней в тот момент случилось. Ехала в автобусе и… как провал в памяти. В следующую секунду она уже очутилась на улице, сидела на остановке. И какая-то незнакомка рядом с ней крутилась, что-то в руки ей совала…

«Нет, не женщина твою однокурсницу притянула, а яблоко, – отозвалась черёмуха и продолжила: – Я же тебе говорила, что оно ещё очень долго будет ей поперёк горла. Но, к сожалению, больше таких подсказок не будет. Яблочко-то уже сгнило до семечек».

– И слава богу! Знаешь, как я испугался за неё? Врагу не пожелаешь оказаться на её месте. И почему оно долго будет ей поперёк горла? Объясни…

«Она не сможет врать, даже если захочет. Это сильнее её воли. Вот ты бы смог справиться с этой напастью, пускай и не сразу. А она обычный человечек, не наделённый ни даром, ни способностью противостоять. У неё и защитников-то нет!»

– И как же быть? Ведь эта… правда может испортить ей жизнь? Мне кажется, что уже начала…

«А это как посмотреть, ведь у медали есть две стороны. Да, людям свойственно лгать, недоговаривать да приукрашивать. Но разве человеческой жизнью правит одна ложь? У людей есть выбор среди множества чувств! Прекрасных и горьких. Ты сам выбираешь, что чувствовать. И правда хоть и не всем легко даётся, но она проясняет многое. Дай время той девушке. Чары когда-нибудь рассеются, и она снова сможет выбирать, что говорить людям: ложь или правду».

– Во дела… – покачал головой Гера. – И сколько ждать?

«Я не знаю… И не знает даже тот, кто яблоко заговаривал».

– Вот бы найти того, кто к этому причастен! Я бы душу из него вынул, но заставил всё вернуть на свои места! Нельзя же так с людьми!

«Твоя пылкость здесь ни к чему. Прошлого не воротишь. Если бы не она, то непременно ты угодил бы в эту ловушку. Но ты можешь оберегать свою однокурсницу, если так волнуешься за неё. Считай, ты – её должник».

– Оберегать? – Герман на секунду задумался. – Но от чего? От правды?

«От необдуманной правды».

– Я учусь вместе с ней, поэтому труда мне это не составит… Но после выпуска наши пути с ней разойдутся.

«Дай бог, чтобы к этому времени она освободилась».

Герман замолчал и вновь повернулся в сторону института. Его внимательные глаза снова забегали по высоким прямоугольным окошкам. В окнах первого и второго этажей уже горел свет, в полупустых аудиториях ещё проходили занятия. На остальных этажах царили темнота и спокойствие… «А вдруг кто-то притаился за плотно задёрнутыми шторами?»

– А я на днях девушку встретил… – тихо произнёс Герман, ещё пребывая в плену задумчивости.

«Людям свойственно встречать людей, – с иронией ответила черёмуха и добавила: – Это деревьям десятилетиями суждено стоять среди людей в гордом одиночестве».

– Логично, – с улыбкой отозвался Гера и отвернулся от окон института.

«Но раз ты заговорил о ней, значит, это необычная девушка?»

– Для меня да, – серьёзно ответил юноша. – Моя тётя считает, что я влюбился. За один вечер.

«А как считаешь ты?»

– Не знаю… – он пожал плечами и опустил голову, шаркнув ногой. – Но меня насторожили её слова.

«Позволь спросить: почему эта девушка для тебя так необычна?»

– С ней… Мне проще, чем с остальными, – медленно, с опаской в голосе произнёс юноша и замер. – Это разве и есть влюблённость?

«Нашёл, что спросить у меня! Я всего лишь черёмуха. И я никогда ни в кого не влюблялась».

– Полагаю, с этим вопросом я должен идти к людям.

«Но я скажу тебе одно: если человеку с другим человеком хорошо – это не всегда влюблённость! Возможно, это начало крепкой человеческой дружбы? Вот иди и подумай над этим хорошенько».

По дороге до общежития Герман размышлял о чувствах, которые зародились в его юношеском сердце после встречи с Олесей. Он не верил своей тётушке. Или не хотел верить. «Как можно так быстро в кого-то влюбиться? Нет, это же глупо. Это невозможно. Тогда почему… я хочу увидеть её вновь? Почему она не выходит из моей головы? Её смех до сих пор звенит у меня в ушах. Её улыбка маячит перед глазами… А аромат от её волос щекочет мне нос. Вот идиот! Соберись же! У тебя лекции не дописаны, а твоя голова забита дурацкими вопросами!» Шаг юноши ускорился, и за считанные минуты он долетел до дверей общежития. Но в вестибюле Герман остановился, а сердце забилось, преисполненное надеждой. Он набрал в лёгкие побольше воздуха и громко поздоровался с вахтёршей, от чего та подпрыгнула в кресле:

– Поплавский! И тебе… вечер добрый.

– Клавдия Ивановна… – нерешительно начал он. – А мне… никакие письма не приходили?

– Что? – женщина наклонилась ближе к окошку и сняла очки.

– Письма, говорю, на моё имя не приносили? – уже громче переспросил юноша.

Вахтёрша недовольно глянула на Германа и вернула очки на место:

– Я тебе что, почтальон?

– Нет, что вы, я просто…

– Что просто, Поплавский? – женщина, поджав сухонькие губы, покачала седой головой. – Знаю я ваши письма! Не рассказывай, не вчера родилась… Вы заселиться не успели, а уже послания любовные ждёте! Чем головы-то ваши забиты, а?

– Да с чего вы взяли, что они… любовные? – смутился Гера, пожалев о том, что завёл этот разговор. Он поспешно извинился и посеменил на свой этаж, провожаемый строгим ропотом Клавдии Ивановны. «Видимо, я правда одурел за последнее время…»

В комнате расстроенного юношу встретила лишь фиалка, сразу недовольно заворчав:

«Явился! Наконец-то! А я тут, между прочим, мёрзну с самого утра! Твой сосед, тот ещё невежа, всю комнату задымил, как пришёл! Я ему кричу, кричу, а ему хоть бы хны!»

Гера молча подошёл к окну и захлопнул форточку, поёжившись. Он подвинул к горшку с цветком настольную лампу и включил её. Но фиалка и не думала прекращать свои возмущения, с каждой секундой всё пуще гневаясь на нерадивых студентов. Не внимая крикам фиалки, Герман опустился на кровать и устало сомкнул веки. Ему хотелось тишины и сна. «Интересно, она хотя бы приснится мне?» Но мысли о лекциях тут же взбодрили его не хуже чашки крепкого кофе.

– Я отнесу тебя к маме на днях, а сегодня дай мне позаниматься…

«Ну конечно! Так я тебе и поверила! Ты мне что обещал? Отнести меня туда, откуда меня Олеська унесла!»

– Я же тебе объяснял: ты бы окоченела на улице! И кто был бы виноват – я! И тогда бы Олеся точно посчитала меня за идиота. Потерпи ещё немного… Я поговорю с Лёней, он не будет больше в комнате курить. И тебе понравится у моей мамы, обещаю. Только дай мне с мыслями собраться!

Строптивая фиалка ещё поворчала некоторое время. Герман, нахмурившись, зажал ладонями уши, в которых продолжал звенеть её капризный тонкий голосок. В который раз он убеждался, что комнатные цветы – то ещё испытание для истинных интровертов, коим он и являлся. Но не каждый интроверт слышит голос цветов…

– Уж лучше гитарный бой за стенкой и пьяные песни, чем это… – сгоряча прошептал он, пытаясь сосредоточиться на написанном в тетради.

«Нахал!» – фыркнула фиалка и обиженно замолкла. У Германа ещё долгое время стоял звон в ушах, и он не сразу понял, что в комнате воцарилась долгожданная тишина… Но цветочная гостья лишь переводила дух. «Если бы ты сдержал своё обещание, я бы тебе помогла! А сейчас сиди и зубри свои скучные корявые рукописи… И не спрашивай меня больше ни о чём!»

 Герман упорно молчал, сосредоточенно водя глазами в тетради, постоянно подчёркивая что-то и дописывая, сверяясь с открытым учебником.