В кабинете повисла неловкая томительная пауза. Катерина в который раз с жалостью смотрела на поникшего профессора. Тот с каждым мгновеньем становился мрачнее тучи. В его и без того грустных глазах, словно в озере, отражались обречённость и печаль, а уголки потрескавшихся губ подёргивались, словно от беззвучного плача. И женщине в который раз стало совестно за свою поспешную грубость, неуместный напор и крик. Её женские капризы показались ей издёвкой над семейной трагедией мужчины, которого она по-настоящему любила и уважала. Недолго думая, Катерина подошла к профессору со спины и, прильнув, обняла его за опущенные плечи. Чехов прижался головой к её рукам, и они одновременно прикрыли глаза. Им обоим не хотелось говорить ничего.

Для Катерины оставался нерешённым ещё один важный вопрос. Но она сомневалась, стоит ли его озвучивать прямо сейчас. Её женское чутьё подсказывало, что профессору точно стоит дать передышку. Ответы для неё были не столь важны, куда важнее спокойствие любимого мужчины. До поры до времени…

– И всё же… протокол последнего заседания кафедры мне нужен до конца рабочего дня, – сказал Чехов, чуть отстранившись от Катерины. – Пожалуй, я возьму его домой, поработаю там.

– Хорошо, я поищу его, – учтивым тоном ответила она, и на её лице появилась дежурная улыбка. – Могу сделать кофе, пока ты ждёшь.

– Нет, хватит с меня сегодня крепких напитков. Желудок надо беречь. И для всех остальных меня нет.

Катерина покорно кивнула и вышла из личного кабинета Чехова, оставив его наедине с тяжёлыми размышлениями и воспоминаниями.

– М-да, а Мария оказалась права… – тихонько проговорил Чехов, повернувшись к окну. – Я не в силах справиться с прытью этой женщины. Надо что-то делать… Но что?

«Если не можете с кем-то справиться, не легче ли от него избавиться?» – вдруг подал голос папоротник.

– Утихни! – раздражённо махнул на него Чехов. – Я не спрашивал мнения у зелёного подхалима. Тем более она мне ещё нужна.

***

        Всё пятничное утро Герман был как на иголках. Он первым из группы прибыл на утреннюю пару по философии и теперь, растрёпанный и потерянный, кругами бродил перед закрытой дверью аудитории. Когда Пётр Денисович поздоровался с ним и спросил его фамилию, дабы похвалить за пунктуальность, Гера лишь отрешённо кивнул и невпопад проронил: «Да, сегодня пасмурно, сам не ожидал… Надеюсь, к обеду распогодится». Пожилой преподаватель лишь незаметно улыбнулся, покачав «снежной» головой. За время своей долгой педагогической службы он успел привыкнуть к сонным тетерям-первокурсникам.

На протяжении долгих занятий Герман упорно вглядывался в учебник, но строчки предательски ускользали от его задумчивого взора. Пальцы отказывались строчить в тетради длинные и скучные словосочетания, да и слова будто проносились мимо его ушей. Все мысли были заняты Олесей и предстоящей встречей с ней. Подобно наивному подростку, он хотел и одновременно боялся встретиться с девушкой, допытывая её цветущий подарок вопросами. Но яркая гостья, на удивление, загадочно молчала, лишь источая приятный фиалковый аромат. Только перед тем, как Герман собрался уходить, она неожиданно «ожила»:

«Дама назначила тебе свидание, а ты надел эту скучную рубашку, в которой только в институте и можно показаться! Девушки всегда обращают внимание на детали и любят находить в них сакральный смысл… Это как игра. Сегодня водишь ты, завтра она. Повяжи галстук, тогда она непременно подумает, что ты ждал встречи с ней, долго подбирая его».

Изумлению и возмущению юноши не было предела:

– С чего ты взяла, что это свидание? Чёрт возьми! Почему ты раньше не отвечала мне? Это так глупо и нахально с твоей стороны… Уж не думал, что вы, комнатные, такие скверные и вздорные.

 Собеседница за словом в кармашек не полезла:

«Попрошу не оскорблять! Мы – капризные. Ты ещё с розами не вёл беседу, дружок».

Герман лишь презрительно фыркнул, но всё-таки заскочил к соседу за галстуком. «Лишь бы эта пёстрая самодовольная зараза не блаженствовала», – обиженно думал он через стенку, нервно затягивая на шее голубоватый в тонкую белую полоску галстук. Вид он принял поистине деловой, но элегантный, отчего сразу поморщился. Ему было непривычно видеть себя таким нарядным. «Словно на школьную линейку собрался, ещё букета астр под мышкой не хватает, тьфу…»

– А зачем тебе вдруг галстук понадобился? На свидание, что ли, собрался? – не без интереса спросил сосед по имени Толик. Все ребята в общежитии бегали к нему за партией галстуков, которые тот с удовольствием давал поносить либо за копеечку, либо за вкусную домашнюю еду. Дело шло хорошо, ведь отец Толика «поставлял» ему многие экземпляры прямо с фабрики в Севастополе, на которой тот числился на хорошем счету у начальства.

– Нет! – твёрдо ответил Герман. – На торжество. Домой. Мама хочет познакомить меня со своим ухажёром. Просила одеться… прилично. 

«Когда я перестану врать? – задал себе вопрос Гера и тут же отыскал стойкое оправдание: – Лучше так. Иначе потом от слухов не отобьёшься. Общежитие хуже деревни».

Юноша пристально посмотрел на себя в овальное мутное зеркальце без оправы, висящее на стене. Впервые за девятнадцать лет Гера сделал это придирчиво и оценивающе. Его ореховые глаза показались ему неестественно тёмными, а кадык на длинной шее слишком большим и выпирающим. Захотелось его спрятать. Затем изучающий взгляд скользнул по широким густым бровям, которые юноша тут же «пригладил» подушечками пальцев. Ни-че-го не изменилось. Он повернул голову вбок и шмыгнул носом, отчего ноздри показались ему лошадиными, а сам нос тонким и не выдающимся. Гера снова взглянул на себя в анфас и прищурился, поправляя галстук. Он сделал попытку улыбнуться и обратил внимание на свои губы: «Почему они такие пухлые? Это нормально для мужчины? А что с моими щеками? Почему они такие впалые?» Гера словно не узнавал себя в зеркальце, с каждой секундой находя в своей внешности всё новые и новые изъяны. Будто Красная Шапочка в логове хитрого волка, он всё мучил и мучил себя каверзными вопросами. Только он не учёл одного: волком был он сам… Его волосы казались ему слишком длинными и вьющимися у лица, что придавало ему скорее мальчишеский, а не мужской вид. Несколько раз он пытался убрать их, зачёсывая ладонями непослушные пряди назад, но от этого они только сильнее пушились. Вскоре юноша бросил эти тщетные попытки. «Гадкий утёнок! – наконец, с грустью заключил он. – И что она во мне нашла? А вдруг она просто хочет посмеяться надо мной?»

Из кокона волнительных сомнений его вытащил голос Толика:

– Слушай, а коли ты на торжество идешь, бутылку вина мне не добудешь? Только красного, если можно. Тогда и денег с тебя за галстук не возьму!

– Я, конечно, иду не в винно-водочный, но постараюсь, – кивнул Герман и взглянул на будильник у кровати. – Всё, я побегу! А то мама не любит, когда я опаздываю!

          Всю дорогу в Центральный парк юноша не мог смириться ни с дурацким аксессуаром на шее, ни со скверной погодой, ни с самим собой. Он не представлял, что скажет Олесе, хотя «свидание» назначила она. Стоя у моста, ведущего в сторону улицы Ленина, он повернулся спиной к бойкой басовой речи, цоканью каблучков, детскому смеху, повизгиванию намокших под моросящим дождём собачонок, покашливанию старичков… Герман спрятался в этой городской какофонии в ожидании своей спутницы. Он стоял, облокотившись на кованые перила моста. Слева громоздился город в серовато-ультрамариновых красках, справа ютился сонный красочный парк. Картина урбанистическая и ничем не примечательная, если не считать глянцевой лазурной глади реки, в которой утонул взгляд юноши, одолеваемого надоедливыми, как мошкара, мыслями. (Бу-бу-бу…) «Зачем я послушал фиалку?..» (Цок-цок-цок) «Она просто посмеялась надо мной…» (Хи-хи-хи…) «Вдруг у Олеси такой же вздорный характер, как и у неё?..» (Авь-авь-авь…) «Что это я? Меня же не должно волновать это…» (Кхе-кхе-кхе…) «Эх, если бы в кармане была свежая папироса – я бы закурил и притворился обычным горожанином, ждущим девушку на мосту. Беспечным и слепым от любви».

– Я не потревожила ваши мысли? Добрый вечер, Герман! – Девушка светилась раскрасневшимися от холода щеками, обрамлёнными копной светлых кудряшек, которые выбивались из-под сиреневой беретки.

– Здравствуйте, Олеся! – Герман тяжело оторвал замёрзшие руки от стальных перил. – Я бы сказал, вы спасли меня от моих мыслей.

– Ой, а отчего так? У вас что-то случилось? – в её голосе задрожало беспокойство.

– Ничего тревожного, просто осень как всегда неожиданно врезалась в душу, – меланхолично заметил Гера.

Девушка понимающе улыбнулась в ответ, смягчая звучащую нотку грусти:

– Всегда так, когда душа не закрыта на стальные засовы... Это был комплимент, кстати! – Она улыбнулась ещё шире и, казалось, солнце начало проглядываться из-за туч в ответ на её ямочки. – Вашей маме понравился подарок?

– Это милое создание поселилось пока у меня до маминого праздника, – слукавил Герман. – Но она примет его с радостью, ведь цветочные хлопоты – её стезя. Но всё же, мне теперь неудобно… Я должен был купить фиалку у вас, а получилось, что… выпросил…

Герман был вынужден оставить цветок у себя, так как к вечеру совсем испортилась погода. Всё-таки фиалки – теплолюбивые создания и октябрьский ветер стал бы для неё суровым испытанием. Да и юноша не хотел расстраивать Олесю, ведь он точно знал, что они не пойдут в цветочную лавку.

– Ничего подобного! Это был подарок и точка! – по-птичьи затрепетала и нахохлилась девушка. – Перестаньте придумывать себе лишние заботы и давайте уже наконец уйдём с ветра. С вашего позволения! – серьёзно закончила она, сложив ладошки перед собой вместе.