Глава 10.

Симферополь, 21 октября 1957 года

Профессор внимательно и выжидающе, словно домашний кот, наблюдал за суетливыми движениями Катерины. Та порхала по его личному кабинету, аки колибри: открывая и захлопывая дверцы архивного шкафа, торопливо перелистывая бумаги в папках, время от времени изящно сдувая выбившуюся из высокой причёски прядь. Она вовсе не подозревала, что уже давно находится под прицелом цепких мужских глаз.

– Где же этот протокол… – шептали её губы, а глаза сосредоточенно бегали по строчкам.

– Брось ты, наконец, эти пыльные бумажки! – откинувшись на спинку кресла, нетерпеливо проговорил Чехов. – У тебя что, нет дела поважнее, чем поиски иголки в стоге сена?

– Платон! Как будто мне одной нужен этот проклятый протокол?! – сердито выдала Катерина, не поднимая глаз. – Это же ты мне поручил найти его перед заседанием кафедры!

– Я поручил тебе найти протокол вчера, – равнодушно ответил он. – А сегодня… мне он уже не интересен. Да и заседание кафедры я перенёс на неделю вперёд. – Профессор снял пенсне и вытянул обе руки, жестом прося Катерину подойти. Та с раздражением кинула стопку бумаг на стол и повернулась к Чехову.

– Намекаешь на то, что я ни на что не способна? Ну конечно! Я же постоянно что-то теряю! – скрестив руки высоко на груди, заключила она.

– Боже правый… Когда я это сказал? – профессор разочарованно уронил руки на колени. – Ты способна разве что раздуть огромного слона из крохотной мушки! Так, я ничего не хочу слушать! Подойди ко мне…

Катерина Львовна, переминаясь с ноги на ногу, долго не решалась сделать шаг навстречу. Она с напускным равнодушием наблюдала за тем, как его ладони настойчиво манят её к себе. Ради приличия она выждала ещё пару мгновений и, задрав острый подбородок и громко выдохнув, сжалилась над профессором.

– Почему ты такая настороженная в последнее время? И неприступная, а? – спросил Чехов, обеспокоенно вглядываясь в её красивое обиженное лицо. Его руки аккуратно обхватили Катерину за талию, а её ладони мягко легли сверху, хотя отстранённый взгляд женщины был устремлён в окно. – Неужели пока старого солдата не было в строю, тоска не ранила ваше юное сердце?

– Не в этом дело… – тихонько обронила она и серьёзно добавила: – Я просто устала.

– Устала?.. Но от чего? От работы?

– Нет, работа тут ни при чём. Я устала от того, что нам приходится прятаться, как подросткам. И ещё, Платон: мне совсем не хочется водить своего племянника за нос.

– Постой… Не всё сразу! Мне казалось, что тебе нравится чувствовать себя юной и влюблённой. А главное – желанной! И с чего ты вообще решила, что водишь кого-то за нос?

– Вот именно, что поначалу это всё было заманчиво и необычно. – Катерина убрала его ладони со своей талии и присела на край стола, строго поглядев на Чехова. – А сейчас этот служебный роман выглядит неуместно. А лгать Герману уже выше моих сил. Зачем я это делаю? Ради чего? Ладно, наша с тобой тайна. Я была готова хранить её и дальше. Но зачем ты просишь меня врать племяннику?

– Та-а-ак, недолго, значит-с, на нашей улице музыка играла… – Чехов схватил пенсне со стола и увенчал им лоснящийся нос, дабы придать своему виду пущей солидности. – Катерина, послушай меня внимательно: я очень рисковал, когда заводил этот «неуместный», как ты выразилась, служебный роман. И, к слову, рисковал многим, не только креслом заведующего кафедрой. И помнится, мы условились о том, что пока это останется между нами. Так?

– Так! Но я и не подозревала, что эта молчанка затянется на годы!

– На годы?! – Казалось, Чехов поперхнулся её словами. – Дорогая моя, в твоём прелестном женском мирке время движется особенным образом? Чтобы ты знала: нашему роману исполнится год лишь в декабре!

– Ах, в декабре?! – Катерина театрально всплеснула руками. – Месяцем больше, месяцем меньше, да какая разница?! Я уже почти год молчу как рыба! Ты думаешь, что я и дальше буду играть в эти игры?

– Нет, а что ты предлагаешь?! Взяться сейчас за ручки, вприпрыжку выбежать в коридор и объявить всем о нашей помолвке? Во всеуслышание, да? А ничего, что я до сих пор женат? Ты вообще подумала о том, как это отразится на моей репутации?

– Вот именно, Платон! Ты до сих пор женат! Нет, я, конечно же, всегда знала об этом, но надеялась, что сие положение исправимо…

 – Исправимо что?! – нетерпеливо перебил женщину Чехов, подавшись всем телом вперёд.

– Твоё семейное положение, – твёрдо ответила Катерина.

Профессор с силой откинулся на спинку кресла и закусил нижнюю губу, оскорблённо отведя взгляд в сторону. На его блестящем широком лбу выступила испарина, а небритые щёки раскраснелись. Глаза же словно остекленели и не двигались, впившись в пол. По лицу его бродило негодование на пару с закипающей злобой.

– Нет, тебе и правда, будто семнадцать лет…– горячо проговорил профессор, не глядя на Катерину. – Ты ждёшь, что я одним махом решу все свои проблемы и поведу тебя под венец.

– Господи, да при чём тут это?! – не выдержала женщина. – А ты меня спросил, хочу ли я под венец? Я хочу, чтобы ты, в первую очередь, был свободным мужчиной! Чтобы я могла со спокойной душенькой быть с тобой и не бояться чужого осуждения, понимаешь?

– Ах, так вас, голубушка, совесть замучила, да? – с издёвкой произнёс Чехов, пристально глянув на обескураженную Катерину. – Боишься, что народ тебя заклюёт, когда узнает, что ты крутишь шашни с женатым гражданином? Да ещё и неся столь благородную службу?

– Вот именно, что кручу шашни! Это вовсе не служебный роман… И даже не любовная интрига. А… – Катерина замялась, собираясь с духом: – а издевательство над чувствами влюблённой женщины!

– А на меня, значит, можно спустить всех собак, верно? Да волна слухов захлестнёт меня так, что я могу не только доверия партии лишиться, но и своей уважаемой должности! Которую я завоёвывал, между прочим, целых пятнадцать лет! А тебе есть что терять, дорогуша? Кроме протёртого кресла в приёмной кафедры и подачек профсоюза?

– Ну, знаешь ли… – Катерина растерянно подбирала слова, поджимая губы в тщетных попытках сдержать слёзы.  – Это… это уже слишком. Я многое могу стерпеть, но только не служебную пощёчину. Ты действительно считаешь, что я ни на что не способна. Да, я протираю юбки в этом институте вот уже почти десять лет. А кто я? Всего лишь бывшая школьная учительница! В своё время бесхребетная и молчаливая, зато безропотная! Удобная работница, да? А сейчас я довольствуюсь путёвками в санаторий для стариков, ведь на большее у меня никогда не хватит зарплаты…  

– Ты дура? – не выдержав, Чехов постучал указательным пальцем по виску. – Ты знаешь, сколько людей мечтают оказаться на твоём месте?

– Да, я дура! Мне действительно нечего делать в высшем учебном заведении! – как заведённая, затараторила Катерина. – Сейчас же пойду и напишу заявление по собственному желанию… – она развернулась, чтобы уйти, но профессор поймал её за запястье и дёрнул на себя.

– Угомонись! Сейчас же! – приказным тоном вскрикнул он, оглянувшись на неплотно закрытую дверь. – Твой главный недостаток лишь в том, что ты слышишь только то, что хочешь! Но эта дурь испокон веку укоренилась во всех женщинах! Но в остальном ты прекрасный квалифицированный работник, который трудится на благо образования! И тебя ценят в педагогическом обществе и, безусловно, ценю я! Тебя обожают коллеги и студенты, ты же это знаешь! Ты можешь найти общий язык с любым человеком! Ты – лицо моей кафедры. Всегда опрятная, выдержанная, воспитанная, умная, в конце концов…

– Почему ты назвал меня умной в последнюю очередь? – перебила его Катерина.

Профессор оторопел.

– Послушай, меня сейчас Кондратий хватит! Прямо в рабочем кресле! И всему виной будешь ты, Катерина! – отбросив её руку, со злостью процедил он. – Ты чего добиваешься?!

Катерина Львовна глубоко и прерывисто вздохнула, прикрыв глаза. Отточенным движением она поправила причёску и одёрнула приталенный кремовый пиджак. Казалось, ещё мгновение – и она разрыдается прямо в кабинете Чехова. Но вспышка гнева, которая обуяла профессора, тут же привела её в чувства. Впрочем, как и всегда.

– Платон, я понимаю, о чём ты говоришь… – спокойным смиренным тоном произнесла она. – Сейчас не время и не место для обсуждения столь откровенных тем. Поверь, я тоже боюсь пересудов за нашей спиной… Я беспокоюсь на только за свою репутацию, но и за твою. Я не желаю, чтобы наш… кхм, наши нерабочие отношения ударили по твоей карьере и жизни. Но ты же прекрасно знаешь, что шило в мешке не утаить.

– Если мешковина довольна прочна, а шило затуплено, то нам нечего бояться… – мрачно проговорил профессор.

– Ты о чём? – непонимающе переспросила Катерина, но Чехов лишь отмахнулся от вопроса и, смягчившись, взглянул на неё.

– Я всё понимаю, Катя. Но и ты войди в моё положение. Я не могу сейчас подать на развод. И на то есть веские причины. О которых я много раз тебе говорил…

– Отношения с дочерью и недуг жены? – как можно спокойнее спросила женщина, но в её глазах промелькнуло подозрение.

– Именно. – обречённо произнёс Чехов и снял пенсне. – Тася меня уже вычеркнула из своей жизни, а после официального развода так и вовсе меня распнёт… А во мне всё ещё теплится надежда на то, что она меня примет. Она ведь, дурёха, считает себя сиротой при живых родителях! Знаешь, каково мне, отцу, это осознавать?

– Но ведь твоя жена не приходит в себя вот уже столько лет. И мы оба знаем, что она никогда не станет прежней.

– Незачем мне об этом напоминать каждый раз… – с недовольством сказал профессор, поморщившись.

– Прости… Прости, Платон.

–  Психиатры мне твердят то же самое. Она никогда не признает ни меня, ни дочь. Как врачи мне объяснили, её личность просто… закована внутри функционирующего тела. Я лишь плачу за её содержание в лечебнице. За дорогие лекарства, за процедуры, за психотерапию… За человеческое отношение, в конце концов. Ведь несмотря на то, что случилось, она подарила мне лучшие годы своей жизни. Она подарила мне дочь. Это всё, что я могу для неё сделать… Понимаешь?