– Платон! Перестань драматизировать! – Мария схватила графин с минеральной водой и щедро плеснула в стакан: – На вот, выпей и успокойся! Я сама только вчера узнала об этой новости из её последнего письма. Да и зачем ты на Сашу наговариваешь? То, что ты его невзлюбил – ещё не говорит о том, что он сломает жизнь твоей дочери.

– Один раз уже сломал! – выпалил Чехов и плюхнулся на стул. Он схватил стакан и одним глотком выпил половину. – И я разбираюсь в людях! В отличие от тебя, сердобольной. Ты всегда привечала в нашем доме всех убогих и обиженных судьбой. Я, когда его увидел, сразу понял – он самозванец и повеса! Ты что, не помнишь, какими глазищами он смотрел на антиквариат и мебель, а? Я первые ночи глаз не мог сомкнуть, всё боялся, что он обнесёт наш родительский дом. А сам без роду и без плени, ни кола ни двора… Ты видела хоть раз его семью? Нет! Да потому что они кочевые цыгане! Карманники и пьяницы, коих гонят отовсюду!

– Она его любит! Для тебя это разве ничего не значит? – пыталась отбиться от горячих речей брата Мария.

– А он её нет! – Чехов стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнула сестра и возмущённо зазвенела посуда. – Может тебе ещё напомнить, как он перед первой свадьбой испарился? И как Тася с ног сбилась, пока его искала по каталажкам, лечебницам и приютам для бездомных? А я ведь тогда оказался прав! Только меня слушать никто не захотел… Видите ли, я слишком предвзято относился к его персоне!

– Платон, ты же знаешь, что он примкнул к труппе бродячих артистов в Крыму, чтобы заработать денег на свадьбу! Ты же сам тогда поставил ему условие, дабы он не являлся на порог без гроша в кармане! И его арестовали за отсутствие документов…

– За отсутствие мозгов! Честный и благородный, а главное, образованный человек никогда в жизни не пойдёт рука об руку с этими попрошайками, которые нагло вымогают трудом и потом заработанные деньги у наивных граждан. Мне просто стыдно родниться с таким человеком!

– У него же такой талант! Ты слышал, как чисто и красиво он поёт?!

– Боже мой, ты себя слышишь?! Какой талант? Ты хоть знаешь определение этого слова, милая моя? Этим скабрезным воплем, которым обладает этот человек, себя-то не прокормишь, не то, что семью! Нет, я против! Я не могу снова допустить этой страшной ошибки…

– Она писала, что Саша устроился в филармонию и будет петь в ансамбле. На первых позициях, между прочим. Это же завидное постоянство и хоть какой никакой, но честный труд!

– В филармонию! Ха, посмотрите-ка на него! Как эту дворняжку вообще взяли в такое культурное заведение без музыкального образования?! Ну ничего, скоро они поймут, кого приютили, и вышвырнут его из своих рядов. Вот увидишь…

– Зря ты так, Платон, – покачав головой, заключила Мария. – Ты с Тасей так никогда не помиришься… А ей бы так этого хотелось.

– Не верю! – грубо отрезал профессор и обиженно отвернулся, закинув ногу на ногу. – Она до сих пор винит меня в том, что случилось с Анной. И ты это прекрасно знаешь! Сколько я предпринимал попыток наладить с ней отношения? Десять, двадцать?.. И всё было впустую…

– Начни с себя, дорогой. Ты же укоренился в своём нелестном мнении о людях. Помирись хотя бы с её будущем мужем, сделай первый шаг к нему…

– Нет! Тому не бывать! Не будет он её мужем и точка! – Чехов сорвался на хриплый крик и закашлялся. Мария тут же дрожащими руками подлила воды в полупустой стакан и осторожно подвинула его к ладони брата. Тот, немного помолчав и потерев вспотевшую шею, сказал: – Я всегда желал ей лучшей судьбы… Растил как умную, воспитанную, добрую и справедливую девушку с благородными манерами. Которая… уважает свою семью и чтит наши традиции. Которая любит искусство и… людей! Но я никогда не мог даже представить, что её выбор падёт на этого…

– Платон, выбирай, пожалуйста, слова…

– …никчёмного человека! Вот что ею правит, скажи?! Гуманизм, жалость, преданность? Глупость?! Нет, я никогда не был бы против артиста или музыканта, доцента или экономиста… Да, на худой конец, принял бы даже пролетарского офицера, который старше её много лет! Главное, чтобы у её избранника была семья, пускай не особо респектабельная и небогатая. Но, по крайне мере, семья советских тружеников! Или учителей. А ещё лучше – врачей или архитекторов… Чтобы был хороший пример для подражания. Дабы брачный союз держался на прочном фундаменте семейных традиций. Чтобы кровь свою не портить, понимаешь? Нет, нет, я вовсе не сноб! И не социально брезгливый человек. Но, пожалуйста, пускай мою дочь коснётся другая рука, а не цепкая ладонь этого лодыря и полукровки. 

 

– Твою дочь коснулась сама любовь! Это ведь настолько светлое и чистое чувство, что всё другое – совершенно не важно! – ворковала Мария, сложив свои пухлые ладошки вместе, аки херувим. – И всё же я надеюсь на твоё благоразумие, Платон!

– Постой… – внезапно хмурый лик Чехова озарила загадочная улыбка, и он медленно повернулся к сестре. – Ты же можешь их… ну, разлучить? Навсегда?

– Побойся Бога, дурень! – благодать тут же сошла с лица Марии, и она сердито выругалась.

– Я советский человек, Маша. Я не верю в Бога. Не отказывайся так сразу, подумай! Слышишь меня?

– Я даже думать об этом боюсь! – вскочив с места, воскликнула женщина. – А ты?! Сердца у тебя нету! Знаешь, какую беду я на себя накликаю, если исполню твой дурацкий каприз? Да меня же распнут при жизни! Нельзя разлучать двух людей, искренне любящих друг друга! Даже не проси… – Мария, резко развернувшись, направилась к выходу торопливой походкой.

– Маша, ты моя последняя надежда! – умоляюще закричал ей вслед Чехов – Мария, вернись! Тася испортит себе жизнь с этим доходягой! Как же вы не понимаете…– Чехов схватился за голову обеими ладонями и с силой зажмурился, покачиваясь из стороны в сторону. Его губы горячо и неистово шептали слова сожалений и проклятий, пока в горле совсем не пересохло. Он схватился за графин и вылил остатки воды в стакан, прошептав:

– Жаль, что это не самогон…

– О, посмотрите-ка, дурнина наливает себе из графина! – послышался ехидный голосок со стороны маленькой кухоньки.

– Что ты сказала?! – подпрыгнул Чехов и с яростью глянул в сторону сестры: – Не забывай, что мне далеко не семнадцать!

– Вот именно! Не будешь кидаться стаканами в старшую сестру. – грозно заявила Мария, и её голова показалась в арочном проёме. – Да и негоже вести себя как обиженный мальчуган… Ах да, вам подлить ещё водички?

– Пожалуй, ядку мне подлейте! Чтоб не мучился здесь с вами, милосердными! – с сарказмом выдал профессор, прищурившись и поджав сухие губы. Затем он поднял стакан воды, будто намереваясь произнести торжественный тост и, запрокинув голову, выпил его залпом.  – Всё! Теперь я готов писать завещание… Сестра, тащи сюда бумагу и перо, покуда не начал действовать яд!

Мария лишь устало качнула головой, усмехнувшись:

– Ей-богу, театр одного актёра… И зачем меня наградили таким горделивым братцем?!

 Затем она скрылась из виду, сердито загремев посудой в мойке. Чехов остался наедине с опустошенным стаканом, который хотелось разбить вдребезги. Желательно о голову будущего зятя. Но он учтиво сдерживался, меча злобные взгляды по сторонам, будто в поисках мишени. Вдобавок, тот опасался получить нагоняй от без того раздражённой Марии, которая бы силой заставила брата на коленях собирать мелкие осколки с ковра. Голыми руками.

– Ну ничего, вы у меня ещё попляшете, товарищи лицедеи! – медленно проговорил он и аккуратно поставил стакан на край обеденного стола, стиснув зубы и сжав кулаки. – Я непременно посмеюсь последним.

***

В комнате общежития Германа поджидал Лёнька. Притихший и задумчивый, тот стоял у окошка. Его широкая спина была обтянута любимой клетчатой рубашкой, а голова запрокинута, будто он рассматривал плывущие по небосводу облачка. По стойкому табачному чаду в комнате Гера сходу понял, что сосед курит. И явно не первую папиросу.

– Привет всем курящим! – с порога поприветствовал товарища Гера и сбросил с плеч пальто. После поездки на улицу академика Стевена он был немного помят и весьма раздосадован. Леонид лишь слабо угукнул в ответ и, повернувшись, вытянул вперед правую ладонь для рукопожатия.

– Как всё прошло? Ты же ездил к Любаше с утра? – спросил Герман, устало опустившись на край своей кровати. Леонид молча кивнул, развернувшись к окну. Немного погодя Гера уточнил: – И как она? Жива, здорова?

– В боевом расположении духа, так сказать, – хмуро отозвался Лёня и затушил недокуренную папироску о почерневшую крышку жестяной банки. – Только вот экая оказия: не я один решил её проведать сегодня с утреца.

– Вот те на… А кто ещё там был? – с интересом спросил Гера и облокотился на колени. – Ну, не томи, рассказывай давай!

Лёня прерывисто вздохнул, облизнув высохшие губы, и схватился за деревянный стул. Затем он лихо развернул его и уселся напротив Геры, положив руки с белёсым пушком на высокую потёртую спинку.

– Рассказываю по порядку, значит-с. Иду я неспешной походкой к её дому, волосики приглаживаю, воротничок рубахи поправляю… А птички вокруг щебечут, солнце слепит, ветерок ласкает, в общем, добрее утра я и не припомню! Ну а как иначе? Я же к Любашке иду, а не на нудные пары. Топаю всё себе и представляю: вот сейчас я увижу её сонную мордаху, удивлённые серые глазищи и смущённую улыбку. И на сердце так… хорошо и светло сразу стало. Будто к себе домой иду. Где меня любят и ждут. И тут я замечаю вдалеке одинокий силуэт: сутулый такой, долговязый. Шаг я чутка сбавил и всё гляжу, гляжу, пока не вырисовывается это худощавое серое лицо, да тёмные нечёсаные вихры, которые ветер треплет из стороны в сторону. Думаю: где ж ещё я мог видеть этого товарища? Больно мне он показался знакомым… И тут сразу меня прошибло! В институтской библиотеке! Точно! Он ещё с Любой стоял тогда и мило так любезничал у оконца…