– А вы знали, что он круглый сирота? – вдруг вмешалась в разговор доселе молчавшая Маша. – После войны совсем один остался. У него всю семью вроде как при нём же немцы расстреляли… Им изба нужна была, и эти изверги решили так от людей избавиться. Как от скотины.

– Господи, как страшно, – тихонько пролепетала Таня, прикрыв рот ладошкой. – А… ты откуда это знаешь? А я-то всё думаю, почему он такой… недружелюбный. Прямо как волчонок. И всегда смотрит так, исподлобья… 

– Угадайте, от кого? От Любови нашей! Мне кажется, что после этого откровения она ещё сильнее в него втрескалась… Только тссс! Никому! – Маша с силой прижала указательный палец к пухлым губам и выразительно глянула на Геру и Таню. Те лишь опасливо переглянулись и закивали. – Наверное, только слепой не заметил, что он ей сразу приглянулся.

– Да ты что?! Она мне никогда об этом не говорила! – Казалось, Таня была удивлена. А Гера лишь задумчиво опустил глаза и прикусил нижнюю губу. «Ну вот, мои самые страшные догадки сбылись… Надо бы Лёне сказать».

– Ой, да она мне тоже не говорила, пока я её не прижала к стенке. Я сразу заметила, как она на него смотрит… Прямо как Татьяна Ларина, своим овечьим взглядом. Только вот Лошагин – ни разу не Онегин! А скорее Грушницкий!

– Да ладно тебе, Маш. Он же… сирота.

– Вот! И ты его начала жалеть, Танька! А я что, я не запрещаю вам этого делать. Просто для меня он – как закрытая книга на замочке. А ключика от него нет ни у кого. И никак по обложке не догадаться, что же в ней окажется: любовный роман, скучный учебник по механике или страшная мистика!

– Как ящик Пандоры, – отозвался Гера, который начал собирать свои вещи обратно в портфель. Заветного адреса он так и не нашёл.

– Точнее и не придумаешь, Гер! – закивала Маша и вздохнула. – Когда женщина вдруг вбивает себе в голову, что мужчину нужно спасать, то всё – пиши пропало! Никогда из этого ничего хорошего не выходило. Тем более Василий выпивает. Ладно сейчас, покуда молодой. Просто балуется. А что будет дальше, если пристрастится?

– А от чего его спасать-то? – спросила Таня, наклонившись к подруге.

– От одиночества! И от чувства вины. Он же единственный выжил при расстреле…

– Ой, а как же он выжил-то? Немцы его, что ли, пощадили? – дрожащим голосом спросила Таня. Герман тоже с интересом посмотрел на Машу в ожидании ответа.

– Эти нелюди? Пощадили? Ой, Танька, наивная ты… Среди убитых сестра его старшая была с ребёнком на руках. Так они даже её с новорождённым не пощадили. Мне самой страшно об этом рассказывать, но со слов Любы, на Лошагина отец завалился, когда пулю схлопотал, и заслонил его своим телом. Немцы подумали, что всех убили и вышли из избы. Чтобы мешки притащить для тел. Василий-то и выскользнул в окно и дал дёру в ближайший лес. А там он уже прибился к отряду партизан.

– Сколько ему было? – спросил Герман. Сердце его сжалось. Он сразу вспомнил Машеньку.

– Я не знаю точно… Лет девять, наверное.

– Какая жуткая история, – поёжилась Таня. – Война никого не щадит. А у Василия теперь такая травма на всю жизнь… Такое пережить, да ещё и в столь юном возрасте. Бедный.

– Война – это травма для всех. И на всю жизнь, – громко вздохнув, отозвалась Маша, и все трое разом затихли. Девушки устремили задумчивые взоры в окно, а Герман обронил взгляд на пустую парту. Он сразу вспомнил отца, который хоть и вернулся с войны, но сгорел очень быстро, как спичка. Которую зажгли на фронте, чтобы осветить путь другим. Гера и не знал, что бы с ним случилось, если бы на его глазах убили дорогих ему людей. Он даже страшился это представить… В тот момент он проникся сочувствием к Василию. И уважением к его мужеству и силе духа. «Любашу можно понять. Наверное, поначалу жалость и любовь порой можно спутать. Но вот красива и чиста ли его душа? Не озлобился ли он после лишений войны? Не оставил ли он себя там, в избе, полной убитых родных? Вот это вопрос… Да, всё-таки они очень разные с Лёнькой. Надеюсь, что Люба сделает правильный выбор. По сердцу».

– Ладно, девчат, я пойду, – тихонько, не желая нарушить священную тишину, произнёс Гера. – Надо бы ещё в общежитие забежать, учебники там оставить, да к следующему занятию подготовиться.

– Только смотри, никому не говори, о чём сегодня узнал! – сказала Маша, положив ладони на его парту. – Люба сказала, что тебе можно доверять.

– Можете на меня положиться, – подмигнул Гера и покинул аудиторию, провожаемый внимательными взглядами девчонок. Как только за ним закрылась дверь, они принялись с новой силой обсуждать чувства подруги к одногруппнику. А Гера в это время поспешил в общежитие за адресом, который дала ему тётушка. «А вдруг я не застану Котову там? Эх, плохие мысли в сторону! Не время сдаваться раньше боя».

***

Приближаясь к нужному дому, Герман чуть сбавил быстрый уверенный шаг. Он в последний раз сверился с адресом, написанным рукой тётушки, и спрятал бумажку в глубокий карман расстёгнутого пальто. Его начали одолевать сомнения и тревога, он несколько раз обернулся, будто в поисках подсказки или отступного пути. Или в поисках добродушного старика с костылём, который подбодрит его? Но его блуждающий взгляд наткнулся лишь на пару пожилых женщин, идущих вдалеке, да на котов, крадущихся из дальних домиков. По дороге он успел придумать легенду, с которой явится в дом к Ирине. Но почему-то именно сейчас она показалась Гере нелепой выдумкой, в которую вряд ли кто-то поверит. Он остановился в нескольких метрах от одноэтажного домика с черепичной крышей, не решаясь подойти ближе и заглянуть в низкие оконца. Свежая штукатурка персикового цвета придавала домику аккуратный и ухоженный вид, хоть и кое-где были видны неровности от шпаклёвки. Белые занавески скрывали обстановку в доме и жильцов, затаившихся в нём. «Хм, а есть ли кто дома? Не видно даже света…» Правой ноги юноши кто-то мягко коснулся, и Гера дёрнулся. Большой рыжий кот ластился к нему, хрипло мяукая и обвивая ногу пышным дёргающимся хвостом. Его ярко-жёлтые глаза смотрели на Германа с доверием и ожиданием. Юноша присел на корточки и коснулся ладонью маленькой пушистой головы, приговаривая:

– Мне нечем тебя покормить, котофей. А жаль. Похоже, ты сильно голоден?

Кот лишь уткнулся своим холодным мокрым носом в ладонь, обнюхав её, и затем отстранился, подставив свой полосатый бок для поглаживаний. Герман не смог удержаться и, выставив вперёд другую руку, начал гладить ласковую животинку. И тут, откуда ни возьмись, к Герману устремились другие кошачьи жители улицы, поднимая свои длинные хвосты и семеня мягкими лапками по пыльной дорожке. Они окружили юношу, водя по воздуху своими аккуратными треугольными носиками и настойчиво мяукая. Одни ставили передние лапы на его колени, заглядывая в его улыбающиеся глаза, другие тёрлись боками о спину, оставляя на тёмно-сером пальто светлые клоки кошачьей шерсти.

– Эй, товарищи, я сдаюсь! – смеясь, отвечал Гера, поднимая руки вверх. –  Я бы с радостью вас всех угостил, но могу только погладить!  Давайте по очереди, у меня ведь две руки!

Неожиданно со стороны дома, к которому недавно был прикован взор юноши, послышалось настойчивое «кыса-кыса-кыса». Гера поднял голову и спрятал улыбку. На крыльцо вышла женщина в тёмном переднике и в потёртом синем платке. В руках у неё были две жестяные миски. Разом все кошки и коты помчались к ней, толкаясь на бегу и перепрыгивая друг через друга. Гера выпрямился и вгляделся в незнакомку: на вид ей было за тридцать, из-под платка выбивались рыжие пряди, а загорелое широкое лицо покрывала заметная даже издалека россыпь веснушек. «Может ли это быть Котова? Не похоже. А вдруг?» Женщина неуклюже спустилась со ступенек и поставила миски с едой и водой в траву у клумбы с астрами. Затем она выпрямилась и устремила свой взгляд на Германа, вытирая руки о передник. Он тут же кивнул ей и слегка улыбнулся.

– Ты чей будешь? Я тебя тут раньше не видала, – прищурившись, крикнула она ему. Голос показался Герману грубоватым и низким, и он успел подумать, что ей явно больше тридцати. «Либо она приболела».

– Эээ, здравствуйте! Я тут не живу! – Гера двинулся по направлению к женщине. – Я ищу Котову Ирину. Вы не подскажете, она ведь тут живёт?

– А она тебе зачем понадобилась? – незнакомка пристально разглядывала юношу своими серыми глазами, окружёнными белёсыми ресницами.

– Вы знаете, она училась в том же институте, в котором сейчас учусь я… – замявшись, начал Гера, на ходу подбирая слова.

– Она уже как годов шесть назад его окончила. Если, конечно, речь идёт о педагогическом.

«Значит, живёт».

– Да, вы правы! Дело в том, что во время обучения, то есть в последние годы, она посадила в университетском дворе черёмуху, верно?

– Ну, может и посадила… Я уже и не вспомню, – пожала плечами женщина. – Так зачем она тебе понадобилась?

– Понимаете, её дерево хотят срубить! Руководство института решило заасфальтировать наш двор и поставить там лавочки для студентов. Да, дело благое. Но мы так успели полюбить эту черёмуху… Она стала главным украшением нашего двора! И было бы…

– Хм, странность какая, – перебив Геру, задумчиво молвила незнакомка. – Чем дерево кому помешало? Тем более его можно обнести вокруг асфальтом и сохранить. И так зелени в городе после войны осталось мало, а им всё рубить да рубить охота. Наоборот, сажать надо!

– Вот! И мы об этом подумали! Но наш упёртый завхоз решил, что легче деревце убрать, чем возиться с ним. Тем более за шесть лет оно сильно разрослось, и ему надоело его обрезать по осени. И поэтому мы решили сплотиться несколькими курсами и собрать подписи тех, кто был за то, чтобы оставить черёмуху. И я подумал, что подпись Ирины, которая, собственно, и высадила её, будет очень кстати! Мне кажется, она должна знать о судьбе своей подопечной. Ведь она иногда приходит к ней?