Она взбежала на мостик и замерла, завороженно глядя в ручей. Он стал рядом.

— Стояла бы так вечно и слушала, как журчит вода... — помолчала. — В детстве я обязательно хотела стать принцессой. Даже Боженьку об этом просила. Мне тогда лет пять было, а бабушка верила. По-своему как-то — собиралась вернуться на землю птицей или растением. Что-то буддийское, правда?

— Действительно, — он положил руку ей на плечо. — А ведь просьба твоя исполнилась.

— Что? — она непонимающе нахмурилась.

— Ты стала принцессой... — он смотрел в милое подвижное лицо и видел, как ее зеленые глаза светятся радостью, смущением и торжеством.

Около пяти они спустились к морю. Словно насытившись за день солнечным светом, оно приобрело красивый и глубокий бирюзовый цвет, который кажется неправдоподобным на почтовых открытках и который, как это ни странно, очень близок к естественному. Солнце стояло довольно высоко, однако уже ощу­щалась предвечерняя прохлада, и в своем легком платье она начинала поеживаться.

— Зайдем перекусить? — спросил он. — Есть ужасно хочется! Помнится, неподалеку я видел кафе... Вон там, за углом!

Стеклянный параллелепипед диетического кафе внутри ока­зался неожиданно милым и располагающим, быть может потому, что было мало народу. На столиках стояли вазочки с живыми цветами, скатерти отличались снежной белизной, а в баре продавали хоро­шее вино. Они жадно ели сосиски, творог, яйца и запивали вином. Летний сезон еще не наступил, и за столиками сидело человек семь-восемь. Кто-то читал свежую газету, кто-то отрешенно жевал диетические сосиски или коротал время за стаканчиком вина. Никому и ни до кого не было дела. Ею овладело дурашливое настроение.

— Нет, ты видишь? Видишь? — пытаясь удержаться от смеха, серьезно говорила она, и тут же снова начинала смеяться. — Ну что такое? Это ненормально!

— Не положено, — мрачно подтверждал он. — Последняя ста­дия... — и с глубокомысленной сосредоточенностью показывал ей палец. Она прыскала в ладонь, уже просто изнемогая от смеха, а он с осуждением покачивал головой.

— Пора, видно, идти к морю, иначе ты тут скончаешься от хохота, и я буду всю оставшуюся жизнь себя винить! — он поднялся из-за стола. И она пошла следом, цепляясь за его руку и из последних сил сдерживая рвущийся смех.

На улице она приостановилась и набрала полную грудь воз­духа. Некоторое время стояла так, замерев, не дыша. Потом резко выдохнула, вытерла выступившие на глазах слезы и с облегчением сказала:

— Все!.. Ты не удивляйся, мне смешинка в рот попала... — и смущенно пожала плечами. — От нервов бывает, что ли? Слишком много впечатлений. К тому же я сгорела, надо зайти в магазин и купить одеколон. Ты протрешь мне спину.

— Говорят, надо сметаной.

Предпочитаю одеколон.

— Пить, — машинально добавил он.

— Вот, твои одичалинки полезли!

— Пожалуй, усмехнулся он. — Слушай, давай купим тебе вечернее платье! Хочется что-нибудь тебе подарить.

— Платье?.. Нет! Подари мне лучше маленькую вещичку. Чтобы я повсюду ее с собой носила.

— Тогда кольцо. Это будет нашей помолвкой.

— Хорошо, — сказала она серьезно и грустно, — пусть это будет нашей помолвкой... — И тут же вскрикнула: — Ой, но ведь магазин до семи!

Они успели к самому закрытию. Он предложил ей на выбор несколько дорогих колец, но она лишь отрицательно качала головой.

— Слишком много золота. Не люблю. — И даже поморщилась. — Пока­жите мне, пожалуйста, — обратилась она к продавцу, — вон то, с двумя александритами. — Примерила на палец. — Смотри, какое изящ­ное, и как раз впору. Эти камни меняют цвет в зависимости от осве­щенности — как мои глаза от настроения.

Он получил сиреневую коробочку и протянул ей, но она отвела его руку.

— Сегодня в полночь состоится наша помолвка. Это кольцо ты наденешь мне на палец сам.

В гостинице они расстались, договорившись встретиться примерно в девять. Она обещала зайти, как только приведет себя в порядок.

Закрывшись в номере, она сбросила платье и голышом побежа­ла в ванную. Долго плескалась под душем, подставляя тугим струям спину, живот, бедра. Пенной шапкой взбила на голове шампунь и полюбовалась на свое отражение в зеркале. Хихикнула, прополоскала волосы. Потом с удовольствием растерла поло­тенцем порозовевшее тело, кожу которого слегка саднило от сол­нца, — одеколон они так и не купили. Натянула свитер с брюками и спустилась на первый этаж в парикмахерскую.

Часов не надела и, сидя под сушилкой, нервничала, то и дело щупая накрученные на бигуди волосы: подсохли — нет?.. Наконец вырвалась из парикмахерского плена, наполненного запахами душистых шампуней, красителей, лаков и других женских хитростей, и поднялась к себе. Села перед зеркалом и стала подправлять прическу, стараясь убрать общепарикмахерскую обезличенность. Потом наложила вечерний макияж, почти незаметный, чтобы не выглядеть вульгарной, и долго всматривалась в свое отражение, а на душе скребли кошки: сеточка морщинок возле глаз, увядающая кожа... Встретиться бы десять лет назад! Десять лет... Нет, сейчас! Любовь зрелой женщины, искушенной во всех премудрос­тях Евы, чего-нибудь да стоит! Первая любовь... Последняя лю­бовь... Для меня они слились в одну Любовь. Страшно, словно я совсем одна, обнаженная и беззащитная, а на меня накатывается нечто бесформенное и огромное — и я не могу двинуться с места...

Конечно, она опоздала!

В дверь неуверенно постучали, и ему вначале показалось, будто он ослышался. Стук повторился, на этот раз решительней.

— Кто-то обещал не опаздывать! — воскликнул он, пропуская ее в комнату.

— Я... — она пригнула голову и исподлобья глядела на него, хлопая подкрашенными ресницами, — я в парикмахерской была. Я дольше не могла ходить в таком нецивилизованном виде!

— Надо было предупредить. Мало ли что!

— Что? — в глазах ее зажглись лукавые огоньки.

— Нну, не знаю.

Она потерлась носом о его плечо, и в нем поднялась волна нежности.

— К морю пойдем, — полуутвердительно сказала она.

— К морю, — отозвался он сдавленным голосом и поспешно отвернулся, чтобы она не заметила выражение его лица.

По освещенной набережной дефилировали отдыхающие. Некоторые направлялись от морского порта в сторону гостиницы "Жем­чужная", другие — в противоположную. Было много иностранцев, особенно немцев. Все мужчины были в светлых куртках и светлых же брюках, женщины — в клетчатых юбках. Они чинно прогули­вались по набережной, смеялись и болтали.

— Насколько свободнее нас они держатся!— с завистью оказала она. — В них совсем нет скованности. Они естественны, как дети.

— Нам, русским, еще со времен Петра присущ некоторый комплекс неполноценности по отношению к Западу. Как моло­дежь гоняется за импортными тряпками! И не только молодежь. Дело не в тряпках. В нас есть глубинная раздвоенность, склон­ность к постоянному самокопанию. Мы должны знать смысл жизни — не меньше. Без высшей идеи нам, русским, никак невозможно! Они же прекрасно обходятся и без высшего смысла. Меньше комплексуют, делают свой бизнес. И потом, нам, как ни одной другой нации, свойственно полагаться на "авось". Пока крыша не потечет — палец о палец не ударим. А как потечет, еще и подождем: вдруг сама залатается?.. Немцы или же там англи­чане ремонт заранее произведут, чтобы и течи не образовалось. Разница национальной психологии.

— Да. И трудно сказать что лучше.

— Тебе не холодно?

— С тобой-то?.. — она прижалась к нему и замерла на мгновение.

Они спустились по ступеням набережной на усыпанный от­шлифованной галькой берег. Сонное море устало ворочалось в своей бескрайней постели. Лизал берег несильный прибой. Пахло озоном и йодом. Они неподвижно стояли, вглядываясь в черную живую мглу, которая овевала их лица прохладой и вздыхала, утробно и тяжело. Порой что-то всплескивало там, в непроницаемой темноте.

— Мы с тобой... на берегу моря... — задумчиво произнесла она. — Невероятно! — и засмеялась негромким русалочьим смехом. Оборвала свой смех. Повисла долгая пауза. — И нас только двое во всей вселенной... — поёжилась.

— Замерзла?

— Зябко. Глубоко вздохнула. — А на душе — и хорошо и грустно. Пойдем-ка на набережную и присмотрим кафе возле самого синего моря. Пусть там будет много людей, и пусть они веселятся!

Кафе "Бриз" стояло прямо на набережной. Они поднялись на второй этаж и сели так, чтобы видеть море. Но из залитого светом аквариума кафе виделась только плотная чернота, изредка прочерчиваемая огоньками небольших рейсовых теплоходов, заходивших в сочинский порт. Заказали ужин и молча сидели, завороженно глядя во мрак. Казалось, что оттуда, из темноты наблюдает за ними кто-то недобрый — и ждет. А они в этой стек­лянной светящейся коробке совершенно перед ним беззащитны.

Из-за невидимой скалы мола вдруг величественно выплыла сверкающая сотнями иллюминаторов громада корабля. Он был сот­кан из множества огней и как бы парил в пространстве, где чернильная густота воздуха незримо мешалась с более плотной консистенцией воды. Описав широкую дугу, корабль взял курс на Батуми.

— Здесь всё обнажено и болезненно прекрасно, — глухо произнесла она.

Он промолчал. Корабль, удаляясь, превратился в золотую точку — и исчез.

— Да... — после долгой паузы отозвался он, словно очнувшись. — Здесь про­сто физически ощущаешь поток уходящего времени.

— У нас еще целые сутки! — воскликнула она с внезапно иска­зившимся лицом. — А это много, много часов...

Он внимательно посмотрел на нее: она явно боролась с собой, со своим настроением. Потом они ели фирменную рыбу и запивали белым вином. Она с любопытством жевала маленькие кусочки и строила удивленные рожицы — у рыбы был непривычный вкус. За сосед­ними столиками галдели и пели что-то на ломаном русском язы­ке.