— Один день... — повторила она отрешенно, — за де­журство в больнице есть неиспользованные дни.

— Все складывается в нашу пользу, — он старался говорить внятно и спокойно как с ребенком. — Смотри, вот обратные би­леты на понедельник. А это — прямые, на завтра. Решено?

Послышались чьи-то шаги, и она торопливо отступила от него на шаг. Мужчина, с раздутым черный портфелем в руке и помятым лицом командировочного, прошел мимо, искоса глянув на них, и стал подниматься по лестнице.

— Ре-ше-но... — по слогам произнесла она, словно прислу­шиваясь к чему-то внутри. Потом повторила с вызовом, — решено! — и выпрямилась, плотно сжав губы.

Несколько мгновений они, не отрываясь, смотрели в глаза друг другу.

— Что же мне дома-то сказать? — наконец беспомощно спроси­ла она. — А ты что придумал?

— У меня в Новосибирске всесоюзная конференция по Трассе.

— Правда?

— Правда.

— Конференция мне явно не подходит. Может из родственников кто заболел?.. Все в городе живут, с нами. К дочери если? Но зачем так срочно, и потом муж позвонит, как долетела... А-а-а... идея! В Барнауле живет моя подруга. Мы давно не виделись. Поеду-ка я к ней!.. Сегодня позвоню и договорюсь: прикроет если что...

Он смотрел на нее с надеждой, любовью — и каплей горечи. Возможно, наступит день, когда она вот также будет лгать и ему. Впрочем, от него зависит, чтобы такой день никогда не наступил, или наступил как можно позже!..

В теплом, влажном и душном воздухе мешались запахи бен­зина, людской толпы и вечнозеленых кустарников, усыпанных лиловыми, белыми и розовыми цветами. Ожидая выдачу багажа, они стояли под ярким апрельским солнцем прямо на улице, и великолепное чувство несоответствия происходящего их внутренним биологическим часам переполняло их. В Новоси­бирске едва начиналась весна, всюду еще лежал снег, осунув­шийся, почерневший — но снег. А дальше к востоку, где жил и работал он, царила настоящая зима с двадцатиградусными мо­розами.

Небольшой адлерский аэропорт прятался в зажатой горами зеленой долине. Самолеты делали круг над морем и сразу вы­ходили на посадочную полосу. Взлет и посадка в порту счита­лись трудными.

Пять часов полета утомили ее, однако масса новых впечат­лений действовала электризующе. Она была свободна, как ве­тер, но еще не осознала и не прочувствовала это до конца.

Он ощущал в себе огромный прилив энергии, и одновре­менно в нем жила странная робость перед этой красивой и лю­бимой им женщиной, которая доверилась ему и находилась теперь под его покровительством.

Она сняла пальто и осталась в вязаной голубой кофточке с белой полосой на груди и синих вельветовых брюках, которые подчеркивали стройность ее длинных ног и всей ее девичье подтянутой фигуры. На нем была коричневая замшевая куртка — полушубок он засунул в автоматическую камеру хранения в новосибирс­ком аэропорту. Он забрал у нее пальто, сложил и повесил на руку; и пальто это связующей нитью протянулось между ними, и он почувствовал себя ее серьезным, положительным и уравновешенным мужем.

Несмотря на возраст, в ней присутствовала детская откры­тость, которая в совокупности с женской привлекательностью делала ее неотразимой. И он любовался ею. Она осматривалась и впитывала впечатления с таким неподдельным восторгом и озорством, глаза ее горели такой яркой веселой зеленью, что, пока они шли к стоянке такси и стояли в очереди, он видел, как многие представители мужского братства бросали в ее сторону заинтересованные взгляды. Он перехватывал эти оценивающие взгляды, они были приятны ему и заставляли внутренне подтя­нуться.

Он попросил шофера подвезти их к хорошей гостинице в Сочи, и тот остановился возле многоэтажного корпуса "Москвы" в самом центре. Перед входом, на выложенной плиткой площадке бил небольшой фонтан, ходили и смеялись чему-то за­горелые отдохнувшие люди. Было очень тепло, поэтому женщи­ны разгуливали в ярких платьях, а мужчины в безрукавках.

Официально сезон еще не открывался, и гостиничные номера были получены без особых хлопот. У него— 605-й, у нее — 607-й.

Они вошли в лифт и поднялись на шестой этаж. Дежурная показала им номера. Он поставил в своей комнате портфель и сразу постучал к ней. Она сидела в кресле возле журнального столика, на который положила небольшую, битком набитую су­мочку — единственное, что взяла в дорогу. Она рассеянно ему улыбнулась, встала и прошлась по комнате, зачем-то потрогала рукой шторы и шагнула на лоджию. Он вышел следом.

На западе синела морская гладь. Солнце клонилось к гори­зонту, словно стремясь охладиться в воде. Сверху город казался одним большим парком, из густой растительной шапки которого кое-где выглядывали крыши домов, не нарушавшие, од­нако, впечатления всеобщей гармонии между людьми и природой.

Он обнял ее плечи, и она доверчиво к нему приникла. Потом снизу вверх заглянула в его лицо.

— Устала с дороги, — пожаловалась она.— Ты теперь иди. Я приму душ, приведу себя в порядок — и зайду за тобой. В дверь постучу вот так, — и она с улыбкой выбила на поручне дробь.

— Та, та, та-та-та... — машинально повторил он, сжал ее плечо рукой и быстро вышел.

А она вернулась в комнату и присела на широкую деревян­ную кровать, которая занимала большую часть полезного про­странства. Потом скинула полусапожки и со смехом упала на спину, перекатилась на живот, снова перевернулась на спину, закинув за голову скрещенные руки. Теперь эта стандартная комната ее дом на ближайшие дни, и уже только поэтому она ей нравится. Интересно, что он сейчас делает? Его комната навер­ное очень похожа на эту своим убранством.

Что же я валяюсь? Кто будет приводить себя в порядок? Она вскочила и босиком забегала по пушистому, приятному для ступней паласу. Растегнула молнию на сумочке, которая лежала на журнальном столике, поджидая хозяйку, и аккуратно стала извле­кать на свет божий смертельно необходимые каждой женщине ве­щи. Через пару минут на зеркальной поверхности столика кра­совались электробигуди, тапки с помпонами, легкое платье, ночная сорочка, босоножки и до отказа набитая пудрой, помадой, духами, тенями и тушью для ресниц косметичка.

Наступили сумерки. Он уже успел принять душ, посидеть на лоджии в плетеном кресле, любуясь живописными видами курортно­го города, и выкурить несколько сигарет. Когда от долгого и напряженного ожидания у него заломило виски, он заставил себя лечь на кровать и расслабиться. Голова понемногу прошла, и он поднес к глазам запястье с электронными часами — девятнадцать пятьдесят три. Часы вывели его из оцепенения. Он поднялся, зажег свет и поправил на кровати покрывало. Потом подошел вплотную к зеркалу и начал внимательно разглядывать собствен­ное свежевыбритое лицо. По утрам он брился перед зеркалом — и не видел себя. Его внешность, его лицо были настолько при­вычной принадлежностью, что не вызывали в нем ни малейшего интереса. И вот теперь он стоял перед зеркалом, смотрел на свое отражение и удивлялся тому, как изменился в последние годы. Глубокие морщины на лбу и резкие складки возле губ. Лицо худое, с запавшими веками. Глаза словно ушли вглубь глазниц. На висках проглядывает седина. И вмятина на подбо­родке стала еще резче. Раздался условный стук, и он торопливо отступил от зеркала, словно пойманный на месте преступления, и поспешно отворил дверь.

Прежде всего он увидел ее глаза. Они были огромными и сияли. Потом он рассмотрел, что на ней тот же голубой свитер и брюки. Она стояла перед ним такая свежая, оживленная, кра­сивая — и улыбалась. Он замер, одной рукой опираясь о косяк, а другой придерживая дверь.

— Может быть, ты все-таки пустишь меня внутрь?— с делан­ным возмущением спросила она, довольная произведенным эффек­том, и, согнувшись, проскочила у него подмышкой.

— Да, конечно, я просто олух... — он смутился, прикрыл дверь и повернулся к ней. — Предлагаю пойти в ресторан — а потом уже к морю.

— Потом будет видно, — пропела она. — А пока — в ресторан. Я голодна, как тигрица!

Зал ресторанчика был небольшим, с низким потолком и развешанными по стенам натюрмортами аппетитного содержания. Она выбрала столик возле окна. Народу было немного, и подошедший почти сразу же официант положил перед ними меню. Они долго и серьезно обсуждали что заказать, советовались между собой и с официантом. Наконец тот неторопливо удалился, преисполненный чувством собственного достоинства.

Она посмотрела в окно. Фонари освещали булыжную мостовую, по которой цокали каблучками нарядные женщины, рядом с ними вышагивали разновозрастные мужчины в светлых брюках,

Она отвернулась от окна и негромко произнесла: "Вот мы и в Сочи! Невероятно..."

— Пожалуй... И — хорошо.

— Да... — Еле слышно отозвалась она. — Скажи, тебе не страшно?

Он задумался, потом пожал плечами: "Но почему?"

— Так... Вообще...

Официант принес вино и закуски. Фирменный салат "Сочи" она пробовала с какой-то внутренней опаской, выражение ее лица говорило: ну-ну, поглядим, на что вы способны! Салат оказался с кальмарами — и вкусный. Потом они ели перепелов и пили золотистое венгерское вино. Она оживленно болтала, замолкая только при появлении официанта с очередным блюдом.

— Вот сидим, предаемся чревоугодию, а это, между прочим, грех. Наверно мне поэтому здесь и нравится! — она оглядывалась по сторонам, то и дело поправляя волосы. Вдруг хихикнула, — тот мужчина с брюшком подмигнул мне! Ты не смотри! Он такой смешной: лысенький, круглый и вовсе нерусский. Почему ты молчишь? Я все трещу и трещу без умолку. Ты, наверное, думаешь: вот дурочка!.. Но можно мою болтовню не слушать. Как хорошо, что мы приехали сюда... Я не представляла, что способна на такое. Потому что вся из себя положительная, ну, просто до мозга костей. Ты мне как будто не веришь?