— Один день... — повторила она отрешенно, — за дежурство в больнице есть неиспользованные дни.
— Все складывается в нашу пользу, — он старался говорить внятно и спокойно как с ребенком. — Смотри, вот обратные билеты на понедельник. А это — прямые, на завтра. Решено?
Послышались чьи-то шаги, и она торопливо отступила от него на шаг. Мужчина, с раздутым черный портфелем в руке и помятым лицом командировочного, прошел мимо, искоса глянув на них, и стал подниматься по лестнице.
— Ре-ше-но... — по слогам произнесла она, словно прислушиваясь к чему-то внутри. Потом повторила с вызовом, — решено! — и выпрямилась, плотно сжав губы.
Несколько мгновений они, не отрываясь, смотрели в глаза друг другу.
— Что же мне дома-то сказать? — наконец беспомощно спросила она. — А ты что придумал?
— У меня в Новосибирске всесоюзная конференция по Трассе.
— Правда?
— Правда.
— Конференция мне явно не подходит. Может из родственников кто заболел?.. Все в городе живут, с нами. К дочери если? Но зачем так срочно, и потом муж позвонит, как долетела... А-а-а... идея! В Барнауле живет моя подруга. Мы давно не виделись. Поеду-ка я к ней!.. Сегодня позвоню и договорюсь: прикроет если что...
Он смотрел на нее с надеждой, любовью — и каплей горечи. Возможно, наступит день, когда она вот также будет лгать и ему. Впрочем, от него зависит, чтобы такой день никогда не наступил, или наступил как можно позже!..
В теплом, влажном и душном воздухе мешались запахи бензина, людской толпы и вечнозеленых кустарников, усыпанных лиловыми, белыми и розовыми цветами. Ожидая выдачу багажа, они стояли под ярким апрельским солнцем прямо на улице, и великолепное чувство несоответствия происходящего их внутренним биологическим часам переполняло их. В Новосибирске едва начиналась весна, всюду еще лежал снег, осунувшийся, почерневший — но снег. А дальше к востоку, где жил и работал он, царила настоящая зима с двадцатиградусными морозами.
Небольшой адлерский аэропорт прятался в зажатой горами зеленой долине. Самолеты делали круг над морем и сразу выходили на посадочную полосу. Взлет и посадка в порту считались трудными.
Пять часов полета утомили ее, однако масса новых впечатлений действовала электризующе. Она была свободна, как ветер, но еще не осознала и не прочувствовала это до конца.
Он ощущал в себе огромный прилив энергии, и одновременно в нем жила странная робость перед этой красивой и любимой им женщиной, которая доверилась ему и находилась теперь под его покровительством.
Она сняла пальто и осталась в вязаной голубой кофточке с белой полосой на груди и синих вельветовых брюках, которые подчеркивали стройность ее длинных ног и всей ее девичье подтянутой фигуры. На нем была коричневая замшевая куртка — полушубок он засунул в автоматическую камеру хранения в новосибирском аэропорту. Он забрал у нее пальто, сложил и повесил на руку; и пальто это связующей нитью протянулось между ними, и он почувствовал себя ее серьезным, положительным и уравновешенным мужем.
Несмотря на возраст, в ней присутствовала детская открытость, которая в совокупности с женской привлекательностью делала ее неотразимой. И он любовался ею. Она осматривалась и впитывала впечатления с таким неподдельным восторгом и озорством, глаза ее горели такой яркой веселой зеленью, что, пока они шли к стоянке такси и стояли в очереди, он видел, как многие представители мужского братства бросали в ее сторону заинтересованные взгляды. Он перехватывал эти оценивающие взгляды, они были приятны ему и заставляли внутренне подтянуться.
Он попросил шофера подвезти их к хорошей гостинице в Сочи, и тот остановился возле многоэтажного корпуса "Москвы" в самом центре. Перед входом, на выложенной плиткой площадке бил небольшой фонтан, ходили и смеялись чему-то загорелые отдохнувшие люди. Было очень тепло, поэтому женщины разгуливали в ярких платьях, а мужчины в безрукавках.
Официально сезон еще не открывался, и гостиничные номера были получены без особых хлопот. У него— 605-й, у нее — 607-й.
Они вошли в лифт и поднялись на шестой этаж. Дежурная показала им номера. Он поставил в своей комнате портфель и сразу постучал к ней. Она сидела в кресле возле журнального столика, на который положила небольшую, битком набитую сумочку — единственное, что взяла в дорогу. Она рассеянно ему улыбнулась, встала и прошлась по комнате, зачем-то потрогала рукой шторы и шагнула на лоджию. Он вышел следом.
На западе синела морская гладь. Солнце клонилось к горизонту, словно стремясь охладиться в воде. Сверху город казался одним большим парком, из густой растительной шапки которого кое-где выглядывали крыши домов, не нарушавшие, однако, впечатления всеобщей гармонии между людьми и природой.
Он обнял ее плечи, и она доверчиво к нему приникла. Потом снизу вверх заглянула в его лицо.
— Устала с дороги, — пожаловалась она.— Ты теперь иди. Я приму душ, приведу себя в порядок — и зайду за тобой. В дверь постучу вот так, — и она с улыбкой выбила на поручне дробь.
— Та, та, та-та-та... — машинально повторил он, сжал ее плечо рукой и быстро вышел.
А она вернулась в комнату и присела на широкую деревянную кровать, которая занимала большую часть полезного пространства. Потом скинула полусапожки и со смехом упала на спину, перекатилась на живот, снова перевернулась на спину, закинув за голову скрещенные руки. Теперь эта стандартная комната ее дом на ближайшие дни, и уже только поэтому она ей нравится. Интересно, что он сейчас делает? Его комната наверное очень похожа на эту своим убранством.
Что же я валяюсь? Кто будет приводить себя в порядок? Она вскочила и босиком забегала по пушистому, приятному для ступней паласу. Растегнула молнию на сумочке, которая лежала на журнальном столике, поджидая хозяйку, и аккуратно стала извлекать на свет божий смертельно необходимые каждой женщине вещи. Через пару минут на зеркальной поверхности столика красовались электробигуди, тапки с помпонами, легкое платье, ночная сорочка, босоножки и до отказа набитая пудрой, помадой, духами, тенями и тушью для ресниц косметичка.
Наступили сумерки. Он уже успел принять душ, посидеть на лоджии в плетеном кресле, любуясь живописными видами курортного города, и выкурить несколько сигарет. Когда от долгого и напряженного ожидания у него заломило виски, он заставил себя лечь на кровать и расслабиться. Голова понемногу прошла, и он поднес к глазам запястье с электронными часами — девятнадцать пятьдесят три. Часы вывели его из оцепенения. Он поднялся, зажег свет и поправил на кровати покрывало. Потом подошел вплотную к зеркалу и начал внимательно разглядывать собственное свежевыбритое лицо. По утрам он брился перед зеркалом — и не видел себя. Его внешность, его лицо были настолько привычной принадлежностью, что не вызывали в нем ни малейшего интереса. И вот теперь он стоял перед зеркалом, смотрел на свое отражение и удивлялся тому, как изменился в последние годы. Глубокие морщины на лбу и резкие складки возле губ. Лицо худое, с запавшими веками. Глаза словно ушли вглубь глазниц. На висках проглядывает седина. И вмятина на подбородке стала еще резче. Раздался условный стук, и он торопливо отступил от зеркала, словно пойманный на месте преступления, и поспешно отворил дверь.
Прежде всего он увидел ее глаза. Они были огромными и сияли. Потом он рассмотрел, что на ней тот же голубой свитер и брюки. Она стояла перед ним такая свежая, оживленная, красивая — и улыбалась. Он замер, одной рукой опираясь о косяк, а другой придерживая дверь.
— Может быть, ты все-таки пустишь меня внутрь?— с деланным возмущением спросила она, довольная произведенным эффектом, и, согнувшись, проскочила у него подмышкой.
— Да, конечно, я просто олух... — он смутился, прикрыл дверь и повернулся к ней. — Предлагаю пойти в ресторан — а потом уже к морю.
— Потом будет видно, — пропела она. — А пока — в ресторан. Я голодна, как тигрица!
Зал ресторанчика был небольшим, с низким потолком и развешанными по стенам натюрмортами аппетитного содержания. Она выбрала столик возле окна. Народу было немного, и подошедший почти сразу же официант положил перед ними меню. Они долго и серьезно обсуждали что заказать, советовались между собой и с официантом. Наконец тот неторопливо удалился, преисполненный чувством собственного достоинства.
Она посмотрела в окно. Фонари освещали булыжную мостовую, по которой цокали каблучками нарядные женщины, рядом с ними вышагивали разновозрастные мужчины в светлых брюках,
Она отвернулась от окна и негромко произнесла: "Вот мы и в Сочи! Невероятно..."
— Пожалуй... И — хорошо.
— Да... — Еле слышно отозвалась она. — Скажи, тебе не страшно?
Он задумался, потом пожал плечами: "Но почему?"
— Так... Вообще...
Официант принес вино и закуски. Фирменный салат "Сочи" она пробовала с какой-то внутренней опаской, выражение ее лица говорило: ну-ну, поглядим, на что вы способны! Салат оказался с кальмарами — и вкусный. Потом они ели перепелов и пили золотистое венгерское вино. Она оживленно болтала, замолкая только при появлении официанта с очередным блюдом.
— Вот сидим, предаемся чревоугодию, а это, между прочим, грех. Наверно мне поэтому здесь и нравится! — она оглядывалась по сторонам, то и дело поправляя волосы. Вдруг хихикнула, — тот мужчина с брюшком подмигнул мне! Ты не смотри! Он такой смешной: лысенький, круглый и вовсе нерусский. Почему ты молчишь? Я все трещу и трещу без умолку. Ты, наверное, думаешь: вот дурочка!.. Но можно мою болтовню не слушать. Как хорошо, что мы приехали сюда... Я не представляла, что способна на такое. Потому что вся из себя положительная, ну, просто до мозга костей. Ты мне как будто не веришь?