— А её мать? — спросила я.

— Я проводила её к тифозной юрте, — прошептала госпожа Римас.

Я села возле брата. Поправила тряпье и рыбацкие сети, которыми он был укутан.

— Я так устал, Лина, — сказал он. — У меня дёсна и зубы болят.

— Понимаю. Вот закончится буря, поищу тебе еду. Тебе нужна рыбка. А её здесь хоть завались, полные бочки. Нужно только украсть.

— М-мне так холодно, — дрожал Йонас. — И ноги не выравниваются...

Я нагрела несколько кусков кирпичей и подложила ему под ноги. Нагрела кирпичик и для Янины. От цинги её лицо и шея теперь были в крапинку, а кончик носа у неё стал чёрным — от обморожения.

Я поддерживала огонь, хотя это не сильно и помогало. Дрова приходилось использовать по чуть-чуть, экономить то, что у нас имелось. Кто знает, когда закончится буря. Я смотрела на то место, где раньше лежала наша мама, где были мама Янины, господин с часами, Повторитель. На полу юрты зияли пустые места.

Я легла возле Йонаса, накрыв его своим телом, — так, как мы грели маму. Обняла его, взяла за руки. Ветер бил в нашу рассыпающуюся юрту, а вокруг летал снег.

Нет, так это закончиться не может. Не может! О чём жизнь у меня спрашивает? И как я могу ответить, если не знаю вопроса?

— Я тебя люблю, — прошептала я Йонасу.

84

Буря улеглась через день. Йонас с трудом мог разговаривать. У меня суставы словно замёрзли и едва гнулись.

— Нам сегодня нужно работать, — сказала госпожа Римас. — Нам нужен хлеб, дрова.

— Вот-вот, — согласился Лысый.

Я понимала, что они дело говорят. Но сомневалась, что у меня хватит сил. Я посмотрела на Йонаса. Он лежал на доске и не двигался: щёки запали, рот приоткрыт. Вдруг он поднял веки; взгляд у него был пустой.

— Йонас! — Я быстро села.

С улицы послышался какой-то шум. Кричали мужчины. Йонас немного пошевелил ногами.

— Всё хорошо, — заверила его я, пытаясь отогреть ему ноги.

Дверь юрты резко отворилась. Заглянул какой-то мужчина. Он был в гражданской одежде — в шубе и толстой тёплой шапке.

— Больные есть? — спросил он по-русски.

— Да! — ответила госпожа Римас. — Мы больны. Нам нужна помощь.

Мужчина зашёл. У него был фонарь.

— Пожалуйста, — сказала я. — У моего брата и этой девочки цинга. И мы не можем найти одного из наших друзей.

Мужчина подошёл к Йонасу и Янине. Вздохнул, выпустив из себя длинный поток русской брани, что-то крикнул. В дверь просунул голову энкавэдэшник.

— Рыбы! — приказал он. — Сырой рыбы для этих детей — срочно! Кто ещё болен? — Он взглянул на меня.

— Я здорова.

— Как вас зовут?

— Лина Вилкас.

— Сколько лет?

— Шестнадцать.

Он оценил ситуацию.

— Я помогу вам, только здесь же сотни больных и мёртвых. Мне нужна помощь. Есть в лагере доктора, медсёстры?

— Нет, только ветеринар. Но... — я запнулась. А вдруг и он умер?

— Ветеринар?! И всё?! — Он покачал головой и закатил глаза.

— Мы можем помочь, — сказала госпожа Римас. — Мы ходим!

— А вы, дед? Мне нужны целые бригады, чтобы варили юшку и резали рыбу. Этим детям нужна аскорбиновая кислота.

Не к тому он обратился. Лысый же никому не помогает. Даже себе.

Тот поднял голову.

— Да, помогу, — ответил Лысый.

Я взглянула на него. Он поднялся на ноги.

— Помогу, если сначала вы займётесь этими детьми! — уточнил Лысый, указав на Йонаса и Янину.

Доктор кивнул и сел подле Йонаса.

— А НКВД позволит вам помогать нам? — спросила я у доктора.

— Должны. Я — инспектор, и могу отдать их под трибунал. Они хотят, чтобы я поехал и доложил, что здесь всё хорошо, ничего особенного. Даже ждут этого.

Он сделал быстрое движение рукой в мою сторону. Я выставила ладони вперёд в защитном жесте.

— Доктор Самодуров! — представился он, протянув мне руку.

Я смотрела на эту руку, замерев от такого проявления уважения.

Мы работали под его руководством. В тот день каждый получил миску горохового супа и полкило рыбы. Доктор помог нам запастись рыбой на случай будущей непогоды и обустроить кладбище для более чем сотни покойников, среди которых оказался и господин, что накручивал часы. Он замёрз до смерти. Доктор вызвал на помощь туземных охотников и рыбалок, которые проживали в радиусе тридцати километров от нас. Они приехали на собаках и привезли шубы, тёплую обувь и другие нужные вещи.

Через десять дней он сказал, что ему пора ехать в другие лагеря, где тоже страдают депортированные. Я отдала ему все свои письма для Андрюса. Он пообещал их отправить.

— А где ваш отец? — спросил он.

— Погиб в красноярской тюрьме.

— Откуда такая информация?

— Иванов сказал моей маме.

— Иванов сказал? Хм-м, — покачал головой доктор.

— Вы считаете, что он солгал? — быстро спросила я.

— Ох, Лина, я не знаю... Я много в каких тюрьмах и лагерях бывал, ни одно из тех мест и близко на таком отшибе не было — но там десятки тысяч людей... Я вот слышал, что известного аккордеониста расстреляли, — а потом, спустя два месяца встретил его в тюрьме.

У меня сердце ёкнуло.

— Вот и я маме говорила! Может, Иванов неправду сказал!

— Да не знаю, Лина. Но, скажем так, я не одного такого «покойника» встречал.

Я кивнула и улыбнулась — во мне просто не помещался тот источник надежды, что доктор только что открыл передо мной.

— Доктор Самодуров, а как вы нас нашли? — спросила я.

— Николай Крецкий...

85

Йонас постепенно шёл на поправку. Янина снова разговаривала. Господина с часами похоронили. Я вцепилась в ту историю про аккордеониста и представляла себе, как мои рисунки дойдут до папы.

Я рисовала всё больше и больше, думая, что с весной, может, найду способ ещё как-то передать весточку.

— Ты мне говорила, что те эвенки[11] на собачьих санях помогли доктору, — сказал Йонас. — Может, они и нам будут помогать. Похоже, у них много всего есть.

Да. Наверное, они нам помогут.

Мне всё время снился один и тот же сон.

Я видела, как по лагерю в метелицу ко мне идёт какой-то мужчина. И всякий раз просыпалась, не успев увидеть его лицо, но однажды мне послышался папин голос.

— И что это за мудрая девочка стоит посреди улицы, когда так снежит?

— Только та, чей папа опаздывает, — поддразнила его я.

Стало видно папино лицо, раскрасневшееся на морозе. Он нёс охапку сена.

— Я не опоздал, — сказал он и приобнял меня, — а пришёл как раз вовремя.

Я вышла из юрты рубать дрова. Пошла по снегу, пять километров к деревьям. И тут я увидела это. Тоненькую серебристую или золотую полоску посреди серых тонов на горизонте. Я не могла отвести глаз, всё смотрела на солнечный свет и улыбалась. Солнце вернулось.

Я закрыла глаза и почувствовала, как Андрюс приближается ко мне.

— Ещё увидимся! — сказал он.

— Да, увидимся, — прошептала я. — Увидимся.

Я засунула руку в карман и сжала камешек.

Эпилог

25 апреля 1995 года, Каунас, Литва

— Вы что делаете? Ну-ка шевелитесь, а не то сегодня не закончим! — бурчал работник. Позади гудели строительные машины.

— Я что-то нашёл, — сказал землекоп, глядя в яму.

Опустился на колени, присмотрелся.

— Что там?

— Не знаю.

Мужчина достал деревянный ящик. Поддев крышку, заглянул внутрь и достал большую стеклянную банку, полную бумаг. Открыл и принялся читать:

Дорогой друг,

эти записи и рисунки, которые ты держишь в руках, зарыты здесь в тысяча девятьсот пятьдесят четвёртом году, когда мы с братом вернулись из Сибири, где находились в заключении двенадцать лет.

Нас таких много тысяч, и почти все погибли. А те, кто выжил, не могут рассказать правду. Хоть мы и не совершили никакого преступления, нас считали преступниками. Даже сейчас рассказ о тех ужасах, что пришлось нам пережить, может угрожать нам смертью. Поэтому мы надеемся на тебя, человек, который когда-то в будущем найдёт эту капсулу памяти. Мы доверяем тебе правду, потому что именно такой она и есть.

Мой муж Андрюс говорит, что зло будет управлять нами, пока за дело не примутся добрые люди. И я с ним согласна. Эти показания записаны, чтобы зафиксировать всё, что случилось с нами, чтобы сказать своё слово в мире, где наши голоса могут быть заглушены. Возможно, то, что здесь написано, поразит тебя или испугает, но моя цель не в этом. Моя самая большая надежда — что страницы, которые находятся в этой банке, пробудят в тебе самый глубокий источник человеческого сочувствия. Надеюсь, они сподвигнут тебя что-то сделать, кому-то рассказать. Ведь только так мы можем обезопасить себя от того, что такое зло повторится.

От чистого сердца,

госпожа Лина Арвидас

9 июля 1954 года, Каунас

КОНЕЦ

Читайте другие романы в переводе группы Translation for you.

От автора

Самой холодной зимой я узнал, что внутри меня — непобедимое лето.

Альбер Камю

В 1939 году Советский Союз оккупировал балтийские страны — Литву, Латвию и Эстонию. Вскоре в Кремле были утверждены списки людей, признанных антисоветскими — и их будет убито, отправлено в тюрьмы или депортировано на тяжёлый труд в Сибирь. Доктора, юристы, учителя, военные, писатели, деловые люди, музыканты, художники и даже библиотекари были признаны антисоветским элементом и пополнили очень длинный список тех, кто подлежит всеобщему уничтожению. Первые депортации случились 14 июня 1941 года.

Мой отец — сын литовского офицера. Как Йоанна, он сбежал со своими родителями через Германию в лагерь беженцев. Его родственников, как Лину, депортировали и заключили под стражу. Ужасы, которым подверглись депортированные люди, — чудовищны. А тем временем советская власть безумствовала на их родине, сжигала их библиотеки, разрушала их храмы. Оказавшись посреди двух империй — СССР и нацистской Германией — и позабытые всем миром, страны Балтии просто исчезли из географических карт.

Чтобы написать эту книгу, я дважды ездила в Литву. Встречала тех, кого депортировали, их родственников, разговаривала с теми, кто пережил лагеря, с психологами, историками, чиновниками. Немало ситуаций, описанных в этом романе, — это истории, что рассказали депортированные и их родственники, и с таким сталкивалось много депортированных в Сибирь. Хотя некоторые герои этой книги придуманы, доктор Самодуров — настоящий. Он прибыл в Арктику как раз вовремя и спас много жизней.