— На твоём месте, Елена, я бы не был в этом так уверен, — сказал господин с часами. — Для СССР уже не существует ни Литвы, ни Латвии, ни Эстонии. Сталин должен полностью освободиться от нас, чтобы ничто не засоряло ему красивые пейзажи.

Мусор. Так вот что мы для Сталина?

— Уже почти сентябрь, — заметил господин с часами. — Скоро начнётся полярная ночь.

Почти сентябрь. А мы мёрзнем. Про полярную ночь мы учили в школе. За Северным кругом солнце прячется за горизонт на сто восемьдесят дней. Почти полгода темно. В школе я этому большого значения не придавала. Лишь рисовала, как солнце прячется за горизонт. Теперь же моё сердце провалилось куда-то в живот, и его обожгла желчь.

— У нас мало времени, — продолжил мужчина, который накручивал часы. — Я считаю…

— ПРЕКРАТИТЕ! Замолчите! — закричала мать Янины.

— Что случилось, милая? — спросила мама.

— Тихо… Не привлекайте внимание охраны, — сказала госпожа Римас.

— Мамочка, что такое? — спросила Янина. Её мать всё кричала и кричала.

Эта женщина в пути почти и словом не обмолвилась, а теперь мы не можем сделать так, чтобы она замолчала.

— Я так не могу! Я не хочу здесь умирать! Я не дам лисицам съесть нас!

Вдруг она схватила дочку за горло. Янина захрипела.

Мама бросилась к матери Янины и разжала ей пальцы, освободив ребёнка. Янина отдышалась и тихо заплакала.

— Прости, мне так жаль! — закричала её мать. Она отвернулась и схватила за горло себя в попытке удавиться.

Госпожа Римас дала ей пощёчину. Господин Лукас схватил женщину за руки и держал.

— Ты что? Хочешь убиться — делай это в одиночестве, — сказал ей Лысый.

— Это вы виноваты! — повернулась я к нему. — Это вы ей про лисиц сказали!

— Лина, перестань, — сказал Йонас.

— Мама, — всхлипнула Янина.

— Она и так здесь с мёртвой куклой разговаривает. Только мёртвой матери нам не хватает! — сказал Лысый.

— Мама! — кричала Янина.

— Всё будет хорошо, — говорила мама, гладя её мать по грязным волосам. — У нас всё будет хорошо. Только не нужно терять самообладание. Всё будет хорошо. Правда.

70

На рассвете нас криком разбудили энкавэдэшники и погнали работать. От сна на чемодане у меня затекла шея. Йонас с мамой спали под лодкой, прячась от ветра. Мне удалось побыть в объятиях Морфия лишь несколько часов, потому что, когда все уснули, я рисовала при луне. Набросала мать Янины, сжимающую горло девочки, выпученные глаза Янины. Я написала письмо Андрюсу, в котором рассказала, что мы в Трофимовске. Вот только как мне его отправить? Может, Андрюс подумает, что я о нём забыла? Он говорил: «Я тебя найду». Но как же он отыщет нас здесь? «Папа, — подумала я. — Ты едешь к нам. Поспеши».

Энкавэдэшники поделили нас на двадцать пять групп по пятнадцать человек. Мы оказались в одиннадцатой. Мужчин вне зависимости от их силы они отправили достраивать бараки для НКВД. Мальчишек послали рыбачить в море Лаптевых. Остальным, то есть женщинам и старикам, велели построить юрты — дома — для своих групп. Вот только использовать кирпичи, предназначенные для зданий НКВД, нам запретили. Ведь скоро зима, и энкавэдэшникам понадобится тёплое жильё. Так сказал Иванов — охранник с коричневыми зубами. Нам разрешили брать битые кирпичи, а также куски досок и брёвен, которые выбросило на берег.

— Прежде чем начинать что-то строить, сперва нужно раздобыть материалы, — сказала госпожа Римас. — Быстренько ступайте и пособирайте всё, что найдёте, пока это не забрали другие. Всё приносите сюда.

Я насобирала больших камней, палок, обломков кирпичей. Мы что, в самом деле из этих палок и камешков что-то построим? Мама и госпожа Римас нашли брёвна, которые вынесло на берег, притащили их на место и пошли за новыми. Я видела, как женщина выкапывает руками мох, чтобы затыкать им дыры между камнями, и мы с Яниной и себе его натаскали. От голода мне выкручивало живот. Скорее бы Йонас рыбы принёс.

Брат вернулся — мокрый, он весь дрожал. И с пустыми руками.

— А рыба? Где же рыба? — спросила я, стуча зубами.

— Охранники сказали, что нам рыбу нельзя. Её всю забрали для НКВД.

— А есть нам что?

— Пайки будут выдавать, — ответил он.

Брёвен для каркаса юрты мы насобирали за неделю. Мужчины обсуждали проект. Я чертила.

— Эти брёвна не очень крепкие, — заметил Йонас. — Ведь их выбросило на берег из воды.

— А у нас больше ничего нет, — сказал господин с часами. — Нужно действовать быстро, чтобы успеть до первого снега. Не успеем — не выживем.

— Быстро. Быстро, — сказал Повторитель.

Я вырыла углубления в твёрдой земле плоским камнем. Земля была мёрзлая. Глубже уже начинался лёд. Мы с мамой и госпожой Римас вертикально вставили в те углубления брёвна и прикопали их землёй.

— Для пятнадцати человек как-то маловато, — сказала я, глядя на основу. Колючий ветер бросался мне в лицо.

— Так теплее будет, — ответила мама.

Подошли Иванов и Крецкий. Я поняла большую часть разговора.

— Самые медленные свиньи в Трофимовске! — процедил сквозь свои ржавые зубы Иванов.

— Вам нужна крыша, — заметил Крецкий, сделав жест сигаретой.

— Это понятно. Но греться тогда как? — сказала я. На крышу брёвен нам хватит, но как тогда греться?

— Нам нужна печка, — сказала мама по-русски.

Это Иванову показалось особенно забавным.

— Печку вам? А ещё чего? Горячую ванную? Бокал коньяка? Заткнитесь и работайте, — бросил он и пошёл прочь.

Мама посмотрела на Крецкого.

Тот опустил голову и последовал за Ивановым.

— Видишь, он не поможет, — сказала я.

Мы работали ещё неделю, строя всё с нуля. А в итоге получился не дом. Получилась какая-то куча перегноя и гора брёвен, присыпанных землёй, песком и мхом. Выглядело это, словно ребёнок в грязи поигрался. А нам приходилось там жить.

Мужчины закончили строить бараки и пекарню для НКВД. То были нормальные кирпичные сооружения с печкой в каждой комнате. Мужчина с часами говорил, что там всё хорошо оснащено. Как мы переживём полярную зиму в землянке? Хотя, я более чем уверена, охранники вообще не ожидали, что мы её переживём.

71

В тот день, когда мы достроили юрту, ко мне прибежала Янина.

— Лина, там пароход! Он сюда плывёт!

Через несколько секунд рядом появились энкавэдэшники и начали целиться в наши лица. Всех загнали в юрты. Они бегали и отчаянно кричали.

— Йонас! — звала мама. — Лина, где Йонас?

— Его рыбачить отправили.

— Давай! — крикнул Иванов, толкая меня к юрте.

— Йонас! — закричала мама, пытаясь увернуться от Иванова.

— Он идёт, Елена, — сказал господин Лукас, подбежав к нам. — Я видел его позади.

Прибежал запыхавшийся Йонас.

— Мама, там пароход. С американским флагом.

— Американцы приплыли. Они приплыли! — радовался Повторитель.

— Американцы будут биться с энкавэдэшниками? — спросила Янина.

— Глупенькая. Американцы им помогают, — сказал Лысый.

— Охранники нас прячут, — заметила мама. — Не хотят, чтобы американцы увидели нас и узнали, что здесь с нами делают.

— А американцы не поинтересуются, что это за землянки? — спросила я.

— Они решат, что здесь какое-то военное подразделение, — сказал мужчина с часами.

— Так, может, выбежать, чтобы американцы нас заметили? — спросила я.

— Тебя пристрелят! — сказал Лысый.

— Лина, будь здесь! — велела мама. — Поняла?

Она была права. Энкавэдэшники прятали нас от американцев. Мы больше пяти часов просидели в юртах. Столько времени разгружали американское судно. Но стоило ему отплыть от берега, как энкавэдэшники прибежали и закричали, чтобы мы возвращались к работе. Привезённое нужно было занести в пекарню и в бараки НКВД. Я смотрела, как плывёт и исчезает из поля зрения американский корабль, унося прочь и мысли о спасении. Мне хотелось выбежать на берег и закричать, замахать руками.

Груз на больших деревянных поддонах в высоту и ширину занимал места не меньше, чем четыре дома в Каунасе. Продукты. Так близко. Йонас сказал мне присматривать за теми поддонами, ведь из них можно будет сделать дверь для юрты.

Мужчина с часами знал английский язык. Он перевёл надписи на контейнерах: консервированный горошек, помидоры, сливочное масло, сгущённое молоко, яичный порошок, сахар, мука, водка, виски. Больше трёхсот литовцев и финнов таскали горы продуктов, к которым затем никогда не прикоснутся. Сколько же еды в Америке, что пароходом можно было привезти такие огромные запасы для меньше чем двадцати охранников? И вот американцы уплывают прочь. Знают ли они тайну СССР? Или они «подставляют вторую щёку»?

Когда мы перенесли продукты, то принялись носить другие запасы: керосин, одежду на меху, шапки и толстые кожаные рукавицы. Энкавэдэшники будут зимовать в тепле. Моё же плохонькое пальто продувал ветер. Я изо всех сил старалась поднимать ящики вместе с Йонасом.

— Пожалуйста, перестаньте, — сказала мама господину Лукасу.

— Извините, — попросил прощения он, накручивая часы. — Это меня успокаивает.

— Нет, я не об этом. Перестаньте читать надписи на ящиках. Я просто больше этого не вынесу, — сказала мама и пошла прочь.

— А вот я хочу знать, — возразил Лысый. — Хочу знать, что здесь — вдруг кому-то представится возможность…

— Что он хочет сказать? — не понял Йонас.

— Наверное, он хочет, чтобы кто-то что-то для него украл, — пояснила я.

— Она снова… — начал Йонас.

— Что?

Йонас показал на маму. Она разговаривала с Крецким.

72

Йонас выловил из моря Лаптевых пустую бочку, вытащил её на берег палкой и покатил к юрте. Люди обрадовались и встретили его весёлыми возгласами.

— Вот и печка будет, — улыбнулся Йонас.

— Отличная работа, молодец! — похвалила мама.

Мужчины принялись работать возле бочки, пытаясь сделать дымоход из пустых жестянок, которые нашли в мусорном ведре НКВД.

Носить с собой или беречь паёк было рискованно, если поблизости ходил Иванов. Ему нравилось отбирать еду. Триста грамм. Вот и всё, что мы получали. Однажды я видела, как он выхватил кусок хлеба у пожилой женщины в очереди к пекарне, сунул его в рот и принялся жевать. Она смотрела на него и пустым ртом тоже словно жевала. Затем энкавэдэшник выплюнул хлеб ей под ноги, и женщина бросилась собирать разжёванные куски и есть. Госпожа Римас слышала, что Иванова перевели из красноярской тюрьмы. Командировка в Трофимовск — это, наверное, наказание. Крецкого тоже за что-то наказали? Интересно, не в той ли самой тюрьме, где сейчас папа, служил Иванов?