Посвящается памяти Йонаса Шепетиса

Посвящается памяти Йонаса Шепетиса

Эти карты находятся здесь для того, чтобы показать то огромное расстояние, которое пришлось преодолеть Лине и её семье. Они не претендуют на точное воспроизведение всех государственных границ и указанных мест.

День 1 — Каунас, Литва

День 3 — Вильнюс, Литва

День 4 — Минск, Беларусь

День 5 — Орша, Беларусь

День 6 — Смоленск, Россия

День 21 — Пересечение Уральских гор

День 30 — Омск, Сибирь

День 42 — Трудовой лагерь, Алтай

День 306 — Трудовой лагерь, Алтай

День 313 — Бийск, Сибирь

День 319 — Лагерь «Макаров»

День 320 — Берега Ангары

День 350 — Усть-Кут, Сибирь

День 380 — Якутск, Сибирь

День 410 — Пересечение Северного полярного круга

День 440 — Трофимовск, Заполярье

Воры и проститутки

1

Меня забрали в ночной сорочке.

Когда оглядываюсь назад, я понимаю, что предвестники беды были… сожжённые в камине семейные фотографии, зашитые мамой в подкладку пальто драгоценности, не вернувшийся с работы папа. Мой младший братик Йонас с его вопросами… Я тоже их задавала, но, наверное, отказывалась признавать очевидное. И только спустя время я поняла, что мама и папа планировали побег. Но мы не сбежали.

Нас поймали.

Четырнадцатого июня тысяча девятьсот сорок первого года. Я переоделась в ночную сорочку и села за стол писать письмо двоюродной сестре Йоанне. Я открыла новый блокнот со страницами цвета слоновой кости и пенал, который тётя подарила мне на пятнадцатилетие.

В отворенное окно залетал вечерний ветерок, качая занавеску. Пахло ландышами, которые мы с мамой посадили два года назад.

Милая Йоанна…

В дверь не стучали. В неё лупили со всей силы — от этого грохота я подскочила на стуле. По ней били кулаками. Из нашего дома не доносилось ни звука. Я встала из-за стола и выглянула в коридор. Мама стояла возле стены лицом к карте Литвы в рамке. Её глаза были закрыты, а на лице такая тревога, какой я ещё никогда не видела. Она молилась.

— Мам, — позвал Йонас: сквозь открытые двери виднелись лишь его глаза, — ты не откроешь? Кажется, они сейчас выломают дверь.

Мама повернула голову и увидела, как мы с Йонасом выглядываем из своих комнат. Она попробовала улыбнуться:

— Конечно, милый, открою. Я никому не позволю выломать нашу дверь.

Стук её каблуков по деревянному полу отдавался эхом в коридоре, а край длинной узкой юбки колыхался чуть выше ботинок. Мама была изящная и опрятная, просто невероятно красивая, её необычайно широкая улыбка освещала всё вокруг. Мне повезло, у меня такие же волосы медного цвета, как у неё, и такие же голубые глаза. А у Йонаса — мамина улыбка.

Из прихожей доносились громкие голоса.

— НКВД! — прошептал побледневший Йонас. — Тадас говорил, что они его соседей куда-то повезли грузовиком. Они арестовывают людей.

— Нет. С нами этого не случится, — пообещала я.

Советской тайной полиции в нашем доме нечего делать. Я пошла коридором, прислушалась и выглянула из-за угла. Йонас был прав. Трое офицеров НКВД окружили маму. На них были синие фуражки с красным кантом и золотой звездой. У высокого офицера в руке были наши паспорта.

— Нам нужно больше времени. Утром будем готовы, — сказала мама.

— Двадцать минут — или вы вообще утра не увидите! — отрезал офицер.

— Прошу вас, говорите тише, у меня дети, — прошептала мама.

— Двадцать минут! — рявкнул офицер. Он кинул недокуренную сигарету на чистый пол нашей гостиной и растёр её о доски сапогом.

Нас ждала та же участь, что и эту сигарету.

2

Нас арестовывают? Где папа? Я побежала в свою комнату. На подоконнике появился свежий хлеб, под который кто-то подложил большую пачку рублей. К дверям подошла мама, а от неё не отставал Йонас.

— Но, мам, куда мы идём? Что мы сделали? — спрашивал он.

— Это недоразумение. Лина, слышишь? Нам нужно действовать как можно быстрее и собрать всё необходимое, но не обязательно дорогое для нас. Понимаете? Лина! Главное — одежда и обувь. Постарайся всё сложить в один чемодан.

Мама посмотрела в сторону окна. Быстро отодвинув хлеб и деньги, она зашторила окно.

— Пообещайте мне, что если кто-то будет предлагать вам помощь, вы откажетесь. Мы сами справимся. Ни родственников, ни друзей в это втягивать нельзя. Понимаете? Даже если кто-то будет вас звать — не отвечайте.

— Нас арестовывают? — начал Йонас.

— Пообещайте!

— Я обещаю, — сказал Йонас тихо. — А где папа?

Мама с мгновение молчала, быстро моргая.

— Он нас встретит. У нас двадцать минут. Собирайтесь. Быстро!

Спальня закружилась перед глазами. Голос мамы эхом раздавался в голове: «Быстро! Быстро!» Что происходит? На землю меня вернул топот моего десятилетнего братика, который бегал по своей комнате. Я достала из шкафа чемодан и, расположив на кровати, открыла его.

Ровно год назад Советский Союз ввёл войска в нашу страну. Потом, в августе, Литва официально вошла в состав Советов. Когда я стала жаловаться на это за столом, папа накричал на меня и сказал никогда, ни при каких обстоятельствах не говорить ничего плохого о СССР. Он отправил меня в мою комнату. После случившегося я ничего такого вслух не говорила, хотя много об этом думала.

— Ботинки, Йонас, несколько пар носков и пальто! — кричала мама из коридора.

Я положила на дно пустого чемодана семейную фотографию в позолоченной рамке. Лицо смотрело на меня из снимка в счастливом неведении того, что случится дальше. Нас сфотографировали два года назад, на Пасху. Тогда бабушка ещё была жива. Если нас и вправду забирают в тюрьму, то пусть она останется со мной. Но нас ведь не могут посадить в тюрьму. Мы ничего плохого не сделали.

По всему дому раздавались грохот и топот.

— Лина! — Мама забежала в комнату с кучей вещей в руках. — Шевелись! — Она резко открыла мой шкаф и ящики комода, быстро доставая вещи и бросая их в мой чемодан.

— Мам, я не могу найти альбом. Где он? — в панике спросила я.

— Не знаю. Купим новый. Складывай одежду. Быстро!

В комнату забежал Йонас. Он был в школьной форме с галстуком, с портфелем. Белокурые волосы он аккуратно зачесал на одну сторону.

— Мам, я всё, — с дрожью в голосе сказал он.

— Нет-нет! — У мамы перехватило дыхание, когда она увидела, что Йонас собрался, словно на учёбу. Взяв себя в руки, она понизила голос: — Нет, солнышко, вещи нужно сложить в чемодан. Идём. — Мама потянула брата за руку в его комнату. — Лина, надевай носки и обувайся. Быстро! — Она кинула мне летнее пальто. Я надела его.

Обувшись в сандалии, я схватила две книги, ленточки, расчёску. Но где же альбом? Взяв блокнот, пенал и пачку рублей со стола, я сунула их между вещей, которые мы с мамой набросали в чемодан. Заперев все замки, я выскочила из комнаты. От сквозняка занавески качались над хлебом, что так и остался лежать на столе.

Я увидела своё отражение в стеклянных дверях булочной и на мгновение остановилась. У меня на подбородке осталось пятнышко зелёной краски. Стерев его, я толкнула двери. Над головой зазвенел колокольчик. В магазине было тепло и пахло дрожжами.

— Лина, рада тебя видеть. — Женщина поспешила к прилавку. — Чем могу помочь?

Я её знаю?

— Извините, я не…

— Мой муж — профессор в университете. Он работает с твоим отцом, — пояснила она. — А тебя я видела с родителями в городе.

Я кивнула.

— Мама просила купить хлеб, — сказала я.

— Конечно, — ответила женщина и полезла под прилавок.

Она завернула воздушный хлеб в бумагу и отдала мне. Когда я протянула ей деньги, женщина лишь покачала головой.

— Пожалуйста! — прошептала она. — Мы перед вами в неоплатном долгу.

— Я не понимаю… — Я снова протянула ей монеты.

Она не обратила на них внимания.

Зазвенел колокольчик. Кто-то зашёл в магазин.

— Передавай родителям привет! — сказала женщина, собираясь обслужить следующего клиента.

Вечером я рассказала про хлеб отцу.

— Это очень мило с её стороны, но в этом нет необходимости, — ответил он.

— А что вы с мамой для неё сделали? — спросила я.

— Ничего особенного, Лина. Ты уже все уроки сделала?

— Но ведь есть на то причина, почему она бесплатно дала мне хлеб! — не унималась я.

— Поверь, ничего такого мы не сделали. Просто нужно вести себя правильно, Лина, и не ждать за это благодарности или какого-то вознаграждения. Ну а теперь — возвращайся к домашнему заданию!

3

Такой же большой чемодан мама собрала и для Йонаса. Рядом с ним мой маленький, худенький брат казался ещё меньше; отклонившись назад, он еле поднял его двумя руками. Но на вес не жаловался и помощи не просил.

В доме послышалось, как бьётся стекло и фарфор, — что-то болезненно звякнуло, и эти звуки эхом разносились друг за другом. Мы нашли маму в столовой — она бросала на пол хрусталь и фарфор. На её лице блестели капли пота, а золотистые локоны спадали на глаза.

— Мама, нет! — закричал Йонас и побежал просто по осколкам, которые покрывали пол.

Я оттянула его, не дала схватить бокал.

— Мама, — спросила я, — зачем ты бьёшь такие красивые вещи?

Она замерла с фарфоровой чашкой в руке и посмотрела на нас.

— Потому что я их очень люблю! — Она бросила чашку на пол и тут же потянулась за следующей, даже не глядя на то, как разбилась предыдущая.

Йонас начал плакать.

— Не плачь, солнышко. Мы купим намного лучше.

Дверь открылась, и в дом вошли трое энкавэдэшников со штыками и винтовками.

— Что тут произошло? — глядя на битую посуду, потребовал объяснений высокий.

— Это случайно, — спокойно ответила мама.

— Уничтожаете государственную собственность! — взревел он.

Йонас притянул чемодан поближе, побаиваясь, что тот в любой момент может превратиться в «государственную собственность».

Мама посмотрела в зеркало в прихожей, чтобы привести волосы в порядок, и надела шляпку. Офицер НКВД толкнул её какой-то штукой в плечо так, что она ударилась лицом в зеркало.

— Буржуи, вечно зря тратите время. Сдалась тебе эта шляпа! — пробурчал он.

Мама встала и поправила одежду: разгладила юбку, ровно надела шляпку.