— Госпожа библиотекарша, вы нам сказку расскажете? — принялась просить девочка с куклой.

— Мама, — захныкал кто-то из малышей, — мне страшно. Включи свет!

— Ни у кого фонаря нет? — спросил кто-то.

— Ага, у меня в кармане ещё и обед из четырёх блюд имеется, — буркнул Лысый.

— Господин Сталас, — сказала мама, — пожалуйста, не нужно. Мы все стараемся, как можем.

— Девочка, — распорядился он, — выгляни вон в ту дыру и расскажи, что там видно.

Я прошла в переднюю часть вагона и подтянулась.

— Солнце встаёт, — сказала я.

— Сейчас нам не до поэзии, — заворчал Лысый. — Что там происходит?

Паровоз снова свистнул, затем клацнул.

— Энкавэдэшники идут с винтовками по поезду, — сказала я. — Ещё какие-то люди в тёмных костюмах смотрят на вагоны.

Мы почувствовали, как поезд дёрнулся и тронулся.

— Повсюду на платформе лежат какие-то вещи, — заметила я. — И много еды.

Люди застонали. Станция была такая жуткая, пустая, словно застывшая, и при этом усеянная остатками того хаоса, который не так давно там господствовал. Везде валялась обувь без пары, виднелся костыль, открытая дамская сумочка, осиротелый плюшевый мишка.

— Отъезжаем от станции, — сказала я и вытянула шею, чтобы посмотреть, что впереди. — Там люди, — рассказывала я дальше. — И священник. Он молится. Мужчина держит большое распятие.

Священник поднял взгляд, махнул кадильницей и перекрестил наш поезд, который катил мимо него.

Он пришёл проводить нас в последний путь.

16

Пока мы ехали, я рассказывала обо всём, что видно из окна. О Немане[3], больших храмах, зданиях, улицах, даже деревьях. Люди всхлипывали, Литва никогда не казалась такой прекрасной. Цветы изобиловали невероятными красками на фоне июньского пейзажа. А мы ехали сквозь него, и на вагоне нашем было написано: «Воры и проститутки».

Спустя два часа поезд стал замедляться.

— Мы подъезжаем к станции, — сказала я.

— Что написано на знаке? — спросил Лысый.

Я подождала, когда поезд подъедет ближе.

— «Вильнюс». Мы… в Вильнюсе, — тихо проговорила я.

Вильнюс. Столица. Мы учили в школе историю. Шестьсот лет назад великому князю Гедимину приснился сон. Он увидел железного волка, который стоял на высоком холме. Князь спросил у жреца об этом сне, и тот сказал Гедимину, что железный волк — знак большого, прекрасного и могущественного города.

— Лина, можно с тобой поговорить?

Последние из моих одноклассников уже уходили. Я подошла к столу учительницы.

— Лина, — начала она, сложив руки на столе, — оказывается, тебе больше нравится общаться, нежели учиться.

Учительница открыла папку, лежащую перед ней. Мой желудок подскочил к горлу. В папке оказались записки с картинками, которые я писала одноклассницам. Сверху лежал рисунок с грецким ню и портрет нашего красавца — учителя истории.

— Вот это я нашла среди мусора. И поговорила с твоими родителями.

У меня задрожали руки.

— Я перерисовывала фигуру из библиотечной книги…

Она подняла руку, словно велела замолчать.

— Ты не только любишь общаться — более того, ты художественно одарена. Твои портреты… — она немного помолчала, вертя в руках рисунок, — завораживают. В них заметна не по твоим годам глубокая эмоция.

— Спасибо, — выдохнула я.

— Мне кажется, твой талант нам дальше развивать не по силам. Зато в Вильнюсе есть летняя программа…

— В Вильнюсе?

Вильнюс находится в нескольких часах езды от Каунаса.

— Да, в Вильнюсе. В следующем году, когда тебе исполнится шестнадцать, ты сможешь испытать свои силы и попробовать туда поступить. Если у тебя получится, то ты будешь учиться с самыми одарёнными художниками Северной Европы. Тебя это интересует?

Я приложила неимоверное количество усилий, чтобы проглотить волнение и выдавить из себя:

— Да, госпожа Пранас, меня это интересует.

— Я бы хотела тебя рекомендовать. Заполни заявку и приложи к ней примеры твоих работ, — сказала учительница, передавая мне папку с записками и рисунками. — И мы как можно скорее отправим их в Вильнюс.

— Спасибо, госпожа Пранас! — поблагодарила я.

Учительница улыбнулась и откинулась на спинку стула.

— Мне и самой приятно, Лина. У тебя талант. Тебя ожидает большой успех.

Кто-то обнаружил расшатанную доску за вещами в задней стенке. Йонас подполз туда и отклонил её.

— Что видно?

— За деверьями какой-то мужчина, — сказал Йонас.

— Партизаны! — воскликнул Лысый. — Они пытаются нам помочь. Привлеки его внимание.

Йонас высунул из-за доски руку и попробовал помахать партизану.

— Он идёт сюда, — сказал Йонас. — Тихо!

— Они отцепляют вагоны с людьми, — заметил мужской голос. — Делят эшелон на два.

Мужчина побежал обратно в лес.

В отдалении раздались выстрелы.

— Куда везут мужчин? — спросила я.

— Может, в Сибирь, — предположила госпожа Римас. — А нас — куда-то ещё.

Мне больше нравилось думать о Сибири, раз уж папу везут туда.

Звякал и скрипел металл. Поезд разделяли. А после послышался другой звук.

— Слушайте, — сказала я. — Мужчины!

Звук становился всё громче и громче. Они пели — во весь голос. Андрюс присоединился, и мой братик, и седой мужчина. И, в конце концов, Лысый тоже — все пели наш гимн: «Литва, отчизна наша, ты — земля героев…»

Я заплакала.

17

Голоса мужчин из тех, других вагонов, звучали гордо и уверенно. Отцы, братья, сыновья, мужья. Куда они едут? А куда мы — женщины, дети, пожилые и искалеченные?

Я вытирала слёзы носовым платком и позволила другим им воспользоваться. Когда мне его вернули, я задумчиво посмотрела на него. В отличии от бумаги, носовой платок без вреда переходит из рук в руки. На нём я и буду рисовать для папы.

Пока я обдумывала свой план, женщины в вагоне всё время возились с младенцем, который, кажется, никак не мог поесть. Госпожа Римас уговаривала Ону не сдаваться и пробовать снова и снова:

— Давай, милая, давай!

— Что там такое? — спросила мама в темноту вагона.

— Она, — ответила госпожа Римас. — У неё протоки закупорены, а в придачу ко всему она ещё и обезвожена. Ребёнок не может поесть.

Несмотря на все старания госпожи Римас, кажется, ничего не помогало.

Мы ехали день за днём, останавливаясь неизвестно где. Энкавэдэшники пытались сделать так, чтобы нас никто не видел, а спешить им было некуда. Мы с нетерпением ждали тех дневных остановок. Лишь тогда открывали двери, и мы имели доступ к свету и свежему воздуху.

— Один человек! Два ведра. Трупы есть? — спрашивали охранники.

Мы договорились выходить за вёдрами по очереди, чтобы каждый мог получить возможность выйти из вагона. Сегодня была моя очередь. Я мечтала о том, что увижу голубое небо и почувствую солнце на лице. Но перед этим пошёл дождь. Мы все собрались и принялись подставлять кружки и различную посуду, чтобы набрать дождевой воды.

Я закрыла зонтик и струсила воду на тротуар. Из ресторана вышел сударь в костюме и быстро отскочил от капель в сторону.

— Ой, извините, господин!

— Не переживайте, барышня, — ответил мужчина, кивнул и коснулся своей шляпы.

Из ресторана повеяло запахом жареной картошки и мяса с приправой. Вышло солнце, озолотив бетон и согрев мне затылок. Отлично — вечерний концерт в парке не отменят. Мама хотела собрать корзинку, чтобы мы вместе поужинали на траве под луной.

Вертя зонтик, чтобы застегнуть, я аж подскочила: на меня из лужи под ногами смотрело чьё-то лицо. Я рассмеялась: это же я! — и улыбнулась своему отражению. Края лужи блестели на солнце, и вокруг моего лица получилась красивая рамка. Вдруг на фоне моего отражения что-то изменилось, словно появилась какая-то тень. Я оглянулась. Из-за туч изгибалась дугой радуга.

Поезд замедлил свой ход.

— Быстро, Лина. Вёдра у тебя? — спросила мама.

— Да.

Я подошла к дверям. Когда поезд остановился, я принялась ожидать, когда же раздастся звук ботинок и бряцание. Двери открылись.

— Один человек! Два ведра. Трупы есть? — крикнул энкавэдэшник.

Я кивнула, готовясь выйти из вагона.

Охранник отступил, и я спрыгнула на землю, но поскользнулась на затёкших ногах и упала в грязь.

— Лина, как ты? — послышался мамин голос.

— Давай! — заорал охранник, а после выдал длинное русское ругательство и плюнул в меня.

Я поднялась и глянула вдоль эшелона. Небо было серым. Дождь не стихал. Раздался вскрик — и я увидела, как в грязь выбросили бездыханное тело ребёнка. Женщина хотела спрыгнуть за ним, но её ударили прикладом в лицо. Затем выбросили ещё одно тело. Смерть начала собирать свой урожай.

— Не стой, Лина, — сказал седой мужчина. — Поспеши с вёдрами.

Мне казалось, будто у меня лихорадка. Голова кружилась, ноги не слушались. Я кивнула и подняла взгляд на вагон. Оттуда на меня смотрели несколько лиц.

Грязные лица. Андрюс курил и смотрел в другую сторону. Синяки ещё не сошли с его кожи.

Из-под вагона текла моча. Ребёнок Оны кричал. Я видела мокрое зелёное поле. «Иди сюда, — звало оно. — Беги!»

«Может, стоит прислушаться», — подумала я.

«Ну же, Лина!»

— Что с ней? — донеслось из вагона.

«Беги, Лина!»

Вёдра выскользнули из моих рук. Я увидела, как с ними поковылял Андрюс. А сама стояла и смотрела на поле.

— Линочка, возвращайся, — умоляла мама.

Я закрыла глаза. Дождь стучал по моей коже, волосам. Я видела папино лицо, которое смотрело на меня из освещённой спичкой дыры в полу вагона. «Я пойму, что это ты… так же, как ты узнаешь руку Мунка».

— Давай!

Надо мной навис энкавэдэшник. От него несло перегаром. Он схватил меня под руки и забросил в вагон.

Вернулся Андрюс с ведром воды и ведром серой баланды.

— Надеюсь, ты хорошо искупалась, — сказал он.

— Что ты там видела, девочка? — спросил Лысый.

— Я… Я видела, как энкавэдэшники выбрасывали из поезда мёртвые тела. Прямо в грязь. Двоих детей…

Люди тихо ахнули.

Двери вагона захлопнулись.

— А сколько было тем детям? — тихо спросил Йонас.

— Не знаю. Они были далеко.

Мама в темноте расчёсывала мои влажные волосы.

— Мне хотелось бежать, — прошептала я ей.