— Как вас зовут, милая? — спросила мама.

— Она. — Женщина вытянула шею. — Где мой ребёнок?

Мама взяла сверток с моих рук и положила ей на грудь.

— Мой ребёнок! Мой маленький ребёночек! — заплакала женщина, целуя кроху.

Машина рванула с места. Она с мольбой в глазах посмотрела на мою маму.

— Моя нога! — стонал Лысый.

— Здесь есть медики? — спросила мама, по очереди всматриваясь в лица присутствующих. Люди качали головой. А некоторые даже не посмотрели в её сторону.

— Я попробую наложить шину, — решился банковский работник. — У кого-нибудь есть что-то прямое? Пожалуйста, давайте помогать друг другу.

Люди неловко завозились, вспоминая, взяли ли с собой что-то подходящее.

— Господин! — сказал Йонас. Он протянул небольшую школьную линейку. Пожилая женщина, впечатлённая тем, что я в ночной рубашке, заплакала.

— Очень хорошо, — ответил мужчина из банка и взял линейку.

— Спасибо, солнышко, — улыбнулась мама Йонасу.

— Линейка? Вы что, мне ногу школьной линейкой вправлять собрались? Совсем в голове пусто! — закричал Лысый.

— В данной ситуации это лучшее из того, что у нас есть, — ответил банковский работник. — А у кого есть чем перевязать?

— Пристрелите меня кто-нибудь! — орал Лысый.

Мама сняла с шеи шёлковый платок и дала банковскому работнику. Библиотекарша тоже развязала шарф, госпожа Грибас принялась искать что-то в сумке. Рубашка Оны спереди пропиталась кровью.

Мне стало плохо. Закрыв глаза, я пыталась думать о чём-нибудь другом — о чём угодно, лишь бы успокоиться. Представила себе альбом. Почувствовала, как рука сама пошевелилась. Образы, словно картинки из «волшебного фонаря»[1], задвигались у меня перед глазами. Наш дом. Мама завязывает папе галстук на кухне, ландыши, бабуля… Её лицо немного меня успокоило. Я подумала о фотографии, лежащей в чемодане. «Бабулечка, — подумала я, — помоги!»

Мы прибыли на какую-то железнодорожную станцию за чертой города. Вся она была забита такими же советскими грузовиками, полными людей. Мы проехали мимо какой-то машины, с кузова которой выглядывали мужчина и заплаканная женщина.

— Паулина! — кричал нам мужчина. — Не с вами ли наша дочка Паулина?

Я покачала головой.

— А почему мы за городом, а не на Каунасском вокзале? — спросила пожилая женщина.

— Может, потому что здесь нам будет проще найти родственников. Ведь на главном вокзале много людей, — ответила мама.

Говорила она неуверенно, словно пыталась убедить себя. Я оглянулась. Станция находилась в какой-то пустынной местности, вокруг стоял тёмный лес. Я почувствовала, как поднимается край ковра и огромная советская метла сметает нас под него.

7

— Давай! — закричал энкавэдэшник и откинул кузов.

Станция была забита машинами, офицерами и людьми с сумками. С каждым мгновением здесь становилось всё громче и громче.

Мама наклонилась к нам и положила руки на наши плечи.

— Держитесь возле меня. Если понадобится, хватайтесь за подол пальто. Нам нельзя потерять друг друга.

Йонас вцепился в мамино пальто.

— Давай! — закричал офицер и дёрнул какого-то мужчину из кузова так, что тот упал на землю.

Мама и банковский работник стали помогать остальным. Я держала младенца, пока спускали Ону.

Лысый корячился от боли, когда его сносили с машины.

Мужчина из банка подошел к энкавэдэшнику.

— У нас есть люди, нуждающиеся в медицинской помощи. Пожалуйста, найдите доктора.

Офицер и бровью не повёл.

— Врачи! Медсёстры! Нам нужна медицинская помощь! — закричал мужчина в толпу.

Энкавэдэшник схватил банковского работника и, приставив к его спине дуло винтовки, повёл прочь.

— Мои вещи! — закричал мужчина.

Библиотекарша схватила чемодан мужчины из банка, но не успела передать ему — тот уже исчез в толпе.

Остановилась какая-то литовка и представилась медсестрой. Она занялась Оной и Лысым, а мы все стояли вокруг них. Было много пыли. Босые ноги Оны уже покрылись грязью. Мимо нас ходили десятки людей, и все пытались не замечать отчаянных лиц друг друга. Я увидела девочку из моей школы — она вместе с мамой проходила мимо. Она подняла руку, хотела мне помахать, но мать закрыла ей глаза рукой.

— Давай! — заорал энкавэдэшник.

— Мы не можем оставить этих людей, — сказала мама. — Дайте нам носилки.

Офицер только рассмеялся:

— Так понесёте.

И мы понесли. Двое мужчин из нашего грузовика несли Лысого — а орал он, словно резанный. Я несла младенца и чемодан, мама поддерживала Ону. Йонас с трудом тащил остальные наши вещи, ему помогала библиотекарша.

Мы дошли до платформы. Там хаос просто стоял в воздухе. Разлучали семьи. Дети плакали, матери умоляли. Два энкавэдэшника волокли куда-то мужчину. Женщина его не отпускала, и её протащили несколько метров — только после этого смогли отбросить ударами ботинок.

Библиотекарша взяла с моих рук младенца.

— Мама, а папа здесь? — спросил Йонас, всё ещё держась за подол её пальто.

Я задавалась тем же вопросом. Когда и где эти советские офицеры схватили моего отца? По дороге на работу? Или, может, возле газетного киоска в обед? Я всматривалась в толпы людей на платформе. Были там и пожилые люди. В Литве старость всегда была в почёте, а сейчас наших старичков и старушек гнали куда-то, словно скот.

— Давай! — Энкавэдэшник схватил Йонаса за плечи и куда-то потащил.

— НЕТ! — закричала мама.

Они забирали Йонаса. Моего красивого милого братика, который выгонял тараканов из дома вместо того, чтобы давить их, который отдал свою линейку, чтобы перевязать сломанную ногу надоедливому лысому деду.

— Мама! Лина! — махая руками, вопил он.

— Стойте! — закричала я и кинулась за ними.

Мама схватила офицера за одежду и заговорила с ним на русском языке — чётко и быстро. Он остановился и принялся её слушать. Мама стала говорить тише, спокойнее. Я ничего не понимала. Офицер дёрнул Йонаса на себя. Я схватила брата за другую руку. Он тихо рыдал, а плечи его дрожали. На штанах у него появилось большое мокрое пятно. Опустив голову, мой братик плакал.

Мама достала из кармана пачку рублей, осторожно показала её энкавэдэшнику. Он протянул руку и, дёрнув головой, сказал что-то маме. Она сорвала с шеи янтарный кулон и сунула в руку энкавэдэшнику. Но ему и этого, кажется, было мало. Тогда мама, продолжая говорить с ним по-русски, достала из пальто карманные часы. Я знала эти часы. Маме они достались от её отца, и на их золотой крышке с другой стороны было выгравировано его имя и фамилия. Офицер схватил часы и, отпустив Йонаса, принялся кричать на других людей.

Вы когда-нибудь задумывались о том, сколько стоит человеческая жизнь? В то утро жизнь моего брата оценили не дороже карманных часов.

8

— Всё хорошо, солнышко. У нас всё хорошо, — уверяла мама Йонаса, обнимая его и целуя в заплаканное лицо. — Правда, Лина? У нас всё в порядке.

— Правда, — тихо сказала я.

Йонас, всё ещё всхлипывая, закрыл руками мокрое пятно на штанах — ему было стыдно.

— Не волнуйся, дорогой. Переоденешь, — сказала мама, ступая впереди, чтобы закрыть его собой. — Линочка, дай, пожалуйста, брату пальто.

Я сняла своё пальто и передала его маме.

— Ты его совсем чуть-чуть поносишь.

— Мама, а зачем он хотел забрать меня? — спросил Йонас.

— Не знаю, ласточка. Но сейчас мы вместе.

Вместе. И теперь мы стоим на платформе посреди нехорошей суеты: я в ночной рубашке в цветочек, а мой брат в лёгком голубом пальто длиной почти до пола. Наверное, вид у нас был смешной и нелепый, но никто на нас и не взглянул.

— Госпожа Вилкас, скорее! — послышался гнусавый голос госпожи Грибас, учительницы. Она звала нас к себе. — Мы здесь. Быстрее, потому что людей разделяют!

Мама схватила Йонаса за руку.

— Идёмте, дети.

Мы пробирались сквозь толпу, словно лодка сквозь шторм, неуверенные, потонем или удержимся наплаву. Вдоль платформы, сколько мне было видно, стояли красные деревянные вагоны. Они были сколочены как попало и грязные — в таких разве что скот перевозить. К ним направлялись сотни литовцев с вещами.

Мама вела нас сквозь толпу, то подталкивая, то увлекая за плечи. Я видела побелевшие пальцы, которые сжимали ручки чемоданов. Какие-то люди стояли на коленях и, рыдая, пытались перевязать развалившиеся чемоданы верёвкой, а энкавэдэшники топтались по их вещах. Богатые селяне и их семьи несли головки сыра и вёдра, в которых плескалось молоко. Мимо нас прошёл какой-то малыш с колбасой длиной с него. Он уронил свою ношу, и она сразу же исчезла под ногами толпы. Какая-то женщина зацепила мою руку серебряным подсвечником, мимо пробежал мужчина с аккордеоном. Я подумала о красивых вещах, которые сейчас разбитые лежали на полу нашего дома…

— Быстрее! — крикнула госпожа Грибас, махая нам рукой. — Это семья Вилкас, — сказала она офицеру с записной книжкой. — Они в этом вагоне.

Мама остановилась перед вагоном и стала внимательно всматриваться в толпу. «Ну пожалуйста», — молил её взгляд. Она искала нашего отца.

— Мама, — прошептал Йонас, — это ведь вагоны для коров и свиней!

— Да, я знаю. Вот это приключение нас ожидает, не так ли?

Мама подсадила Йонаса в вагон, и тут я услышала плач младенца и стоны мужчины.

— Мамочка, нет! — сказала я. — Я с ними не хочу.

— Перестань, Лина. Им нужна наша помощь.

— А кто-то другой не может о них позаботиться? Нам ведь тоже помощь нужна.

— Мама! — Йонас беспокоился, что поезд может тронуться. — Вы же садитесь, да?

— Да, дорогой, садимся. Возьмёшь вон ту сумку? — Мама развернулась ко мне. — Линочка, у нас нет выбора. Если можешь, постарайся не пугать брата.

Госпожа Грибас протянула маме руки. А я? Мне ведь тоже страшно. Или это не важно? Папа, где же ты? Я оглянулась на платформу, где царил ужасный беспорядок. Мне хотелось бежать и бежать, куда глаза глядят, пока хватит сил. Я бы побежала к университету и стала искать там папу. Побежала бы домой. Просто побежала бы — и всё.