— Извините, — сухо ответила она офицеру, после чего поправила кудряшки и приколола на шляпку булавку с жемчужинкой.

Извините? Она в самом деле это сказала? Эти люди выгоняют её из дома посреди ночи, толкают — а она просит прощения? Потом она взяла то самое длинное серое пальто, и я вдруг всё поняла. Она играла с советскими офицерами — так аккуратно играют в карты, когда не уверены, что тебе сдадут в следующий раз. Перед моими глазами всплыла картинка, как она зашивала в подкладку драгоценности, документы и различные другие ценные вещи.

— Мне нужно в туалет, — сказала я, пытаясь отвлечь их внимание от мамы и её пальто.

— У тебя тридцать секунд!

Я заперла дверь и уставилась на своё отражение в зеркале. Я и представить себе не могла, как быстро всё изменится, померкнет. Если бы я только знала, то смотрела на себя дольше, чтобы запомнить. Ведь больше десяти лет после этого я не смотрелась в настоящее зеркало.

4

Фонари погасли. На улице стояла почти кромешная тьма. Офицеры шли за нами и подгоняли нас. Я увидела, как из-за штор в окне тихонько выглядывает госпожа Раскунас. Только заметив мой взгляд, она спряталась. Мама толкнула меня под локоть, чтобы я не поднимала головы. Йонасу тяжело было с чемоданом. Тот всё время бил моего братика по ногам.

— Давай! — скомандовал офицер по-русски. Быстро, всё время быстро.

Мы пересекли перекрёсток, направляясь к чему-то большому и тёмному. Это был грузовик, окружённый энкавэдэшниками. Мы подошли к задней части машины. Там люди сидели на своих вещах.

— Подсади меня, чтобы этого не сделали они, — быстро прошептала мне мама, дабы офицерам не представилось возможности притронуться к её пальто.

Я сделала, как она просила.

Офицеры забросили в кузов Йонаса. Он упал на пол, а сверху на него прилетел чемодан. Мне повезло больше — я не упала, но, когда оказалась в машине, какая-то женщина посмотрела на меня и закрыла рот рукой.

— Лина, милая, застегнись, — велела мама.

Я посмотрела вниз и увидела, что на мне ночная рубашка в цветочек. Лихорадочно разыскивая альбом, я забыла переодеться. Также я увидела высокую жилистую женщину с острым носом, она смотрела на Йонаса. Госпожа Грибас. Учительница из нашей школы, немолодая и незамужняя, одна из самых строгих. Узнала я ещё несколько человек: библиотекаршу, хозяина близлежащего отеля и нескольких мужчин, с которыми папа разговаривал на улице.

Мы все были в каком-то списке. Я понятия не имела, что это за список, знала только, что мы в него внесены. Как, судя по всему, и остальные пятнадцать человек, которые сидели рядом с нами. Офицеры захлопнули дверь грузовика. Лысый мужчина, что сидел передо мной, издал стон.

— Мы все умрём, — сказал он. — Иначе и быть не может.

— Глупости! — быстро ответила мама.

— Но ведь умрём, — стоял на своём мужчина. — Это конец.

Машина быстро, резко поехала так, что люди начали падать из сидений. Лысый мужчина вдруг вскочил, перелез через край кузова и выпрыгнул. Упав на брусчатку, он взревел, словно зверь в клетке. Люди в кузове начали кричать. Машина с визгом затормозила, из кабины выскочили офицеры. Они открыли кузов, и я увидела, как мужчина извивается от боли на земле. Подняв его, энкавэдэшники закинули съёжившееся тело обратно в кузов. Было видно, что одна нога у него повреждена. Йонас закрыл лицо маминым рукавом. Я тихо взяла его за руку. Он дрожал. Перед глазами у меня плыло. Я крепко зажмурилась, а после опять открыла глаза. Машина снова рванула вперёд.

— Нет! — кричал мужчина, схватившись за ногу.

Грузовик остановился возле больницы. Всем, похоже, стало легче на душе: сейчас Лысому помогут. Но не тут-то было. Энкавэдэшники ждали, когда женщина, внесённая в список, родит. Чтобы, как только перережут пуповину, и мать, и её ребенка забросить в кузов.

5

Прошло почти четыре часа. Мы сидели в темноте перед больницей и не могли никуда выйти. Мимо проезжали какие-то машины, в кузовах некоторых из них под сеткой тоже сидели люди.

На улицах начиналось движение.

— Рано мы приехали, — сказал маме кто-то рядом. Мужчина взглянул на наручные часы. — Почти три утра.

Лысый, лёжа на спине, повернул лицо к Йонасу:

— Мальчик, закрой мне рот и зажми нос. И не отпускай.

— Ну уж нет, ничего подобного он делать не будет! — сказала мама и притянула Йонаса поближе к себе.

— Дура. Ты что, не понимаешь, что всё только начинается? У нас ещё есть шанс умереть достойно.

— Елена! — донеслось с улицы.

В тени деревьев я разглядела притаившуюся двоюродную сестру мамы, Регину.

— На спине вам легче лежать? — спросила мама у Лысого.

— Елена! — снова позвали, в этот раз чуть громче.

— Мам, по-моему, она тебя зовёт, — прошептала я, не отводя взгляда от энкавэдэшника, который курил с другой стороны машины.

— Она меня не зовёт, — сказала мама громко. — Она сумасшедшая! Ступайте отсюда, оставьте нас в покое! — прокричала она.

— Но Елена, я ведь…

Мама отвернулась и сделала вид, что поглощена разговором со мной, при этом не обращая внимания на сестру. Возле Лысого в кузов приземлился небольшой узелок. Мужчина с жадностью схватил его.

— И это вы, добродетель вы наш, говорили о достоинстве? — сказала ему мама. Она вырвала из его рук узелок и спрятала у себя под ногами. Мне стало интересно, что внутри. Как мама могла обозвать собственную двоюродную сестру сумасшедшей? Ведь Регина так рисковала, когда пошла её искать!

— Вы жена Костаса Вилкаса, проректора университета? — спросил мужчина в костюме, что сидел чуть ниже от нас.

Мама кивнула, заламывая себе руки.

Я смотрела, как мама заламывает себе руки.

В столовой приглушённые голоса то становились громче, то затихали. Мужчины сидели уже несколько часов.

— Милая, принеси им кофейник, — попросила меня мама.

Я подошла ко входу в столовую. Над столом висела туча табачного дыма, которую не выпускали на улицу закрытые окна и задёрнутые шторы.

— Возвращение на родину, если получится, — сказал папа и резко замолчал, когда увидел меня в дверях.

— Не желаете ещё кофе? — спросила я, держа в руках серебряный кофейник.

Кое-кто за столом опустил глаза. Кто-то кашлянул.

— Лина, ты становишься настоящей юной леди, — сказал папин университетский товарищ. — И я слышал, ты очень одарённая художница.

— Так и есть! — сказал папа. — У неё неповторимый стиль. И она невероятно умна, — подмигнув мне, добавил он.

— Так значит, в мать пошла! — пошутил кто-то за столом.

Все засмеялись.

— Скажи-ка мне, Лина, — начал журналист, — что ты думаешь о новой Литве?

— Вообще-то, — перебил его отец, — этот разговор не для юных ушей, не так ли?

— Этот разговор для всех, Костас, — ответил мужчина, — и для детей, и для стариков. К тому же, — улыбнулся он, — не буду же я печатать это в газете!

Папа заёрзал на стуле.

— Что я думаю о советской аннексии? — Я с мгновение молчала, не глядя отцу в глаза. — Я считаю, что Иосиф Сталин — наглый агрессор. А также, что мы должны выгнать его войска из Литвы. Нельзя разрешать другим приходить на нашу землю и брать всё, что им пожелается, и…

— Достаточно, Лина. Оставь кофейник и возвращайся к маме на кухню.

— Но ведь это правда! — не отступала я. — Это несправедливо.

— Хватит! — отрезал отец.

Я вернулась на кухню, по пути немного задержавшись, чтобы подслушать, о чём они будут говорить дальше.

— Не поощряй её, Владас. Она очень упрямая, отчего пугает меня до смерти, — сказал папа.

— Ну что же, — ответил журналист, — теперь мы видим, насколько она похожа на своего отца, не правда ли? Настоящую партизанку воспитал, Костас.

Папа промолчал. Собрание закончилось, и гости по очереди покидали наш дом через некоторые промежутки времени. Одни через главный вход, другие — через чёрный.

— Ваш муж проректор университета? — спросил Лысый, всё ещё морщась от боли. — Ну, тогда его далеко повезли…

Меня словно ударили в живот. Йонас в отчаянии взглянул на маму.

— Собственно, я работаю в банке и видел твоего отца вчера вечером, — усмехнулся какой-то мужчина Йонасу.

Я поняла, что это неправда. Мама с благодарностью кивнула ему.

— Так, значит, видел его на полпути к могиле! — мрачно сказал Лысый.

Я была готова испепелить его взглядом: сколько же клея нужно, чтобы заклеить ему рот?

— Я собираю марки. Простой коллекционер, и они шлют меня на смерть, потому что я переписывался с коллекционерами из других стран. А сотрудника университета уж точно первым номером в список внесли за то, что…

— Замолчите! — вырвалось у меня.

— Лина! — остановила меня мама. — Немедленно извинись. Бедняге очень больно, он сам не понимает, что говорит.

— Я всё понимаю! — ответил он, не сводя с меня глаз.

Двери больницы открылись, и оттуда донеслись страшные крики. Энкавэдэшник тащил по лестнице босую женщину в окровавленной больничной рубашке.

— Мой ребёнок! Пожалуйста, не трогайте моего ребёнка! — кричала она.

Вышел другой офицер, в руках у него был какой-то свёрток. За ним выбежал доктор и схватил энкавэдэшника за одежду.

— Пожалуйста, не забирайте новорождённого. Ребёнок не выживет! — кричал врач. — Господин, умоляю вас. Пожалуйста!

Офицер развернулся и ударил доктора прямо в колено каблуком сапога.

Женщину подняли в кузов. Мама и госпожа Грибас подвинулись, чтобы роженицу можно было положить рядом с Лысым. Ребёнка передали снизу.

— Лина, пожалуйста, — сказала мама, передавая мне красного младенца. Взяв на руки свёрток, я сразу же даже сквозь пальто почувствовала тепло маленького тельца.

— Боже, мой ребёнок! — заплакала женщина, глядя на меня.

Ребёнок закричал и замахал маленькими кулачками. Его борьба за жизнь началась.

6

Банковский работник передал маме свой пиджак. Она набросила его роженице на плечи и отвела от её лица пряди волос.

— Всё хорошо, милая, — сказала ей мама.

— Витас! Они забрали моего мужа, Витаса! — выдохнула женщина.

Я посмотрела на раскрасневшееся лицо в пелёнках. Младенец. Ребёнок прожил лишь несколько минут, а в СССР уже решили, что он преступник. Я прижала дитё к себе и прикоснулась губами к его лбу. Йонас прислонился ко мне. Если они такое сделали с этим малышом, то какая участь ждёт нас?