Иван Лазутин ПОСЛЕДНЯЯ РАЗВЕДКА

Полковник Вернер — начальник оперативного отдела 4-й полевой немецко-фашистской армии — еще ночью узнал, что к 9.00 в отдел доставят из штаба корпуса пленного, которым заинтересовался сам командующий армией генерал-фельдмаршал фон Клюге. За час до назначенного времени в оперативный отдел прибыли трое из комендантского взвода для охраны пленного во время допроса.

Лица прибывших были обморожены, отчего на щеках их курчавились серые пленки коросты, икры ног были обернуты лоскутами суконных одеял. Двое из них поминутно чихали, а третьего душил надсадный сиплый кашель. Жалкий вид ефрейтора и двух солдат вызвал на лице полковника Вернера — высокого, худощавого, безукоризненно аккуратного — пренебрежительную гримасу, словно в комнату оперативного отдела вошли не воины великой Германии, а жалкие простуженные оборванцы. Подойдя к конвоирам и дождавшись, когда они вытянутся по стойке «смирно», полковник Вернер посмотрел в глаза ефрейтору и распорядился:

— Во время допроса будете стоять здесь. — И показал рукой на место рядом с сейфом. Затем, глядя на ноги солдат, запеленатые в лоскуты одеял и обутые в непомерно большие для них ботинки, процедил сквозь зубы: — Вы останетесь у двери. И не спускать глаз с пленного!

Лицо одного из солдат особенно не понравилось полковнику и он тут же, приказав телефонисту соединить его с командиром комендантского взвода, распорядился, чтобы «этого типа с обмороженным носом» заменили. Тут же прибывший солдат был высок ростом, румян, статен. Свою задачу понял с полуслова.

Вскоре в комнату вошел высокий молодой человек в вязаном шерстяном свитере. Его давно не стриженная густая шевелюра крупными волнами спускалась почти до высоко поднятых плеч. Судя по толстым линзам очков, он имел высокую степень близорукости. Вошедший свободно поздоровался с офицерами и заговорил с ними с акцентом, свойственным русским. Это был переводчик.

Пленного, как и приказал командующий армией генерал-фельдмаршал фон Клюге, доставили в оперативный отдел точно к 9.00. На лице его темнели свежие багровые кровоподтеки, по которым можно было судить, что он прошел уже через один круг допросов. Следы запекшейся крови проступали и на серой стеганой фуфайке, и на ватных брюках. Руки пленного туго стягивали за спиной сыромятные ремни.

Два рослых конвоира — солдат и ефрейтор — так окоченели от холода, что, переступив порог штаба и очутившись в теплой комнате с окнами, завешанными старыми байковыми одеялами, так и вцепились взглядами в печку-голландку, из которой, припав на колени, мелкорослый седобородый старичок, одетый в залатанный овчинный полушубок, выгребал золу. Рядом с ним лежала его вытертая кроличья шапка.

С трудом оторвав взгляд от печки, ефрейтор доложил полковнику о доставке пленного и, подойдя к столу, поставил на него чем-то наполненный старый потрепанный ранец.

— Что в нем? — спросил Вернер.

— Все, что было изъято у пленного в момент его захвата, — четко ответил ефрейтор.

Полковник развязал ранец, извлек из него противотанковую гранату, пистолет с тремя запасными обоймами патронов, финский нож в кожаном чехле, компас и сложенную карту.

Финский нож, вытащенный из чехла, Вернер рассматривал с нескрываемым любопытством. Не удержался от вопроса к пленному:

— Был уже в работе? — спросил по-немецки, и переводчик, четко знающий свои обязанности, тут же повторил вопрос по-русски.

Егор Богров с минуту молчал, потом глухо ответил:

— К сожалению, еще не был.

— К сожалению? — Полковник судорожно вскинул лысеющую голову и пристально посмотрел в лицо пленного, обезображенное кровоподтеками.

— На то и дают солдату оружие, чтобы им сражаться, — еще приглушеннее проговорил пленный.

Вернер взял гранату.

— Что нужно сделать, чтобы она взорвалась?

— Нужно выдернуть кольцо, — ответил Богров.

— И только? Принцип такой же, как у наших гранат.

— Как у ваших.

— Жалеете, что она не взорвалась, где ей следовало взорваться?

— Жалею. — В голосе звучало безразличие обреченного.

Старик между тем куда-то вынес золу, вернувшись с пустым ведром, пододвинул к печи высокий табурет, легко взобрался на него и, открыв круглую печную заглушку и засучив до локтя рукав на правой руке, стал чистить дымоход.

— Спросите его, что он собирается делать? — бросив взгляд на старика, обратился полковник к переводчику.

Переводчик перевел вопрос старику, но тот не смог сразу ответить, так как собирался чихнуть и никак не мог: то раскрывал, то закрывал рот, вскинув перед собой руки, на одной из которых висело ведро. Наконец он чихнул, да так смачно и громко, что сажа, которую только что выгреб, облаком взвилась вокруг его лица, обдавая чернью лоб, щеки, белую спутанную бороду.

— Скажите ему, чтобы не чихал, — приказал полковник, так и не дождавшись ответа старика.

Переводчик перевел и это.

— Не могу, господин начальник!.. — по-петушиному прокричал с табуретки старик. — Я завсегда чихаю по три раза. Чих не удержишь, чих — навроде бабьих родов.

Ответ старика переводчик передал с какой-то своей прибавкой, отчего офицеры загоготали, отдавая дань находчивости трубочиста.

Егор Богров с тоской смотрел на лежащие на столе гранату, пистолет и финку. Как бы они сработали сейчас по назначению, будь у него свободны руки. Но ремни надежно держали запястья.

О том, что допрос пленного будет проводить сам командующий армией — генерал-фельдмаршал фон Клюге, — не знали ни переводчик, ни солдаты охраны. А поэтому приход его был для них полной неожиданностью. Они так и остолбенели, вытянувшись по стойке «смирно». Следом за командующим в комнату вошел генерал Блюментрит.

Командующий резким жестом дал знать полковнику Вернеру, что выслушивать доклад нет времени. Первое, на чем он остановил свой взгляд, было выложенное из ранца на стол оружие.

Фельдмаршал взвесил на ладони гранату и строго посмотрел на пленного.

— Противотанковая?

— Да.

— Ударная или дистанционная?

— Дистанционная.

— Каков убойный разлет осколков?

— Не измерял.

— А все-таки?

Вопросы и ответы переводчик переводил с ходу, не задумываясь. Видно было, что он превосходно владел немецким языком.

Богров окинул взглядом офицеров, стоящих у стола, а также замерших в каменной стойке солдат охраны, и усмехнулся.

— В этой комнате хватило бы на всех.

— Вы слишком дерзки, молодой человек. За несколько часов до смерти я не советовал бы вам так разговаривать с высокими чинами германской армии.

— Нас учили со всеми врагами разговаривать одинаково.

Фельдмаршал опустился в кресло, положил гранату на край стола и поинтересовался:

— Как же именно?

— Об этом написано вверху на первой полосе каждого номера газеты «Правда».

Ответ фельдмаршалу был не ясен, а потому он попросил пленного разъяснить смысл его слов.

— Этот призыв хорошо знает ваш переводчик.

— Что это за призыв над заголовком газеты «Правда»? — уже несколько раздраженно обратил свой вопрос к переводчику командующий.

— Смерть немецким оккупантам! — ответил тот по-немецки.

— А как это звучит по-русски?

Переводчик произнес фразу по-русски.

Фельдмаршал изучающе смотрел на пленного.

— Вы коммунист?

— Пока нет.

— А когда вступите?

— Когда буду достоин этой чести. У нас в партию принимают лучших, проверенных людей.

Уловив в диалоге паузу, генерал Блюментрит, обращаясь к переводчику, сказал:

— Спросите его, где он живет в Москве.

Переводчик, поправив указательным пальцем то и дело сползающие на нос очки, перевел вопрос генерала.

— На Ордынке, в Замоскворечье, — ответил Богров. — Там, где жил и ваш переводчик, по-нашему — предатель и немецкий холуй. Он учился в нашей школе. — И резко повернув голову в сторону переводчика, зло проговорил: — Если бы мы могли тогда знать, кем ты станешь, — тебя бы здесь не было. Тебя бы расстреляли из рогаток. Я бы первый бил по толстым стеклам твоих очков!

Видя, что пленный чем-то разгневан и не может остановить приступ подступившей злости, фельдмаршал дал знак, чтобы тот замолк. И снова повернулся к переводчику.

— Вы знали друг друга раньше?

— Мы учились в одной школе, — объяснил переводчик.

— Где эта школа находится в Москве?

— На Ордынке… Это в трехстах метрах от Кремля.

Фельдмаршал помолчал, словно что-то прикидывая в уме.

— Насколько я знаю топографию Москвы, то холм, на котором возвышается Кремль, окружен со всех сторон низиной, которую после ливневых дождей заливает, как в наводнение. Это так? — Фельдмаршал вопросительно посмотрел на пленного.

— Может быть, вы и правы, — ответил Богров, когда вопрос фельдмаршала был переведен на русский. — Балчуг, Ордынку и Пятницкую после больших ливней иногда часа на два затопляет.

— У вас есть вопросы? — обратился фельдмаршал к Блюментриту.

Тот словно ожидал этого момента.

— Хочу сообщить вам, но не как пленному, а как москвичу. — Блюментрит, склонив на бок голову и пристально глядя на пленного, полагал, что то, о чем он скажет ему в следующую минуту, вызовет в душе русского тревогу, которая не сможет не отразиться на его лице. — Москва, по воле фюрера, будет затоплена. Там, где почти восемь веков стояла русская столица, будет море. А самым глубоким местом в этом море будет ваше Замоскворечье и ваша Ордынка. Как вам это нравится?

На губах Богрова появилась ироничная улыбка.

— Что же вы молчите? — спросил Блюментрит.

— Москва непотопляема! — Вслед за словами в сторону генерала был брошен такой полный ненависти и дерзости взгляд, что Блюментрит, крепко сжав подлокотники кресла, ознобно поежился.

Старик, прижав верхний обод ведра к отдушине в печке, осторожно, так, чтобы не насорить на пол, выгребал из нее правой рукой сажу, а сам нет-нет да и поглядывал то на пленного, то на переводчика. А когда услышал слова Блюментрита, не удержался и сказал: