— Нас с вами спас звонок из Берлина. Запоздай он на две-три минуты — лежать бы нам рядом с ними. — Фельдмаршал кивнул на трупы.

В комнату вбежал военврач. Вытянувшись перед командующим, он хотел представиться, но фельдмаршал его остановил.

— Осмотрите тела, может, кто из них еще жив.

То ли из любопытства, то ли по делу в комнату заглянул старик-трубочист. Увидев лежащие на полу трупы, старик поставил ведро с сажей, снял шапку и трижды перекрестился, что-то при этом причитая. Закончив скорбный ритуал, надел шапку и взял с пола ведро. Но тут его знаком поманил к себе фельдмаршал. Старик нерешительно приблизился.

— Переводчика! — распорядился фон Клюге.

Пока ждали переводчика, военврач, закончивший осмотр, подошел к командующему и, взяв под козырек, доложил, что мертвы все, кроме русского переводчика, который тяжело ранен, лишился руки и обоих глаз.

Фельдмаршал повернулся к полковнику.

— Офицеров и солдат похоронить в братской могиле в центре города. Со всеми воинскими почестями.

— А этого? — Полковник взглядом показал на переводчика.

— Пристрелить. Нам не нужны русские инвалиды, тем более — предатели. Человек, предавший свой народ, наш народ предаст с еще большей легкостью. В силу своей подлой натуры.

Явился лейтенант-переводчик. Затаив дыхание, он ждал, когда к нему обратится командующий. И дождался этой минуты.

— А вы, лейтенант, передайте старику мое приказание, чтобы он похоронил на кладбище вот этого русского солдата.

Старик слушал переводчика, не веря своим ушам, но, посмотрев на фельдмаршала, понял, что с ним не шутят. И тут же перевел разговор на деловую основу:

— Он чижолый, один не донесу. И на гроб — доски есть, а гвоздей нету. А так, сделаю все, как положено.

Слова старика перевели фельдмаршалу, и тот, бросив взгляд на полковника, распорядился:

— Выделите двух саперов, чтобы выкопали могилу русскому солдату на кладбище и помогли старику похоронить погибшего героя. Германская армия всегда высоко чтила ратный подвиг солдата.

Старик растерялся, когда переводчик передал ему распоряжение фельдмаршала. Губы его затряслись. Совсем недавно каратели на его глазах и на глазах сельского схода повесили на площади пятерых жителей села за помощь партизанам. А тут такое дело… По-христиански похоронить на сельском кладбище советского разведчика, подорвавшего гранатой не только себя, но и нескольких немцев.

— А что написать на кресте, господин начальник? Ведь боец не из нашего села? — спросил старик. — Я его не знаю.

— Фамилия его Богров. Он из Москвы.

— Фамилию не забуду, век буду помнить… А что жил на Ордынке, слышал, когда чистил печку. И улицу Ордынку знаю, это рядом с Лаврушинским переулком, там у меня двоюродная сестра живет…

Старик что-то еще говорил, но фельдмаршал, не понимая русского языка, его уже не слушал. Он уже думал о состоявшемся телефонном разговоре с главнокомандующим сухопутными войсками вермахта фельдмаршалом Браухичем. Браухич подает в отставку. Фюрер им крайне недоволен. Все неудачи на Восточном фронте фюрер связывает с его неумелым командованием. Кроме того, длительное топтание на месте группы армий «Центр» и невзятие до сих пор Москвы грозит смещением с поста командующего фельдмаршалу фон Боку. Об этом тоже сообщил Браухич. Предупредил, чтобы фон Клюге был ко всему готов. Итак, фюрер рвет и мечет… Не исключено, что у одних полетят с плеч золотые маршальские погоны, а кое у кого, может быть, даже головы…

В свой кабинет фон Клюге вернулся вместе с Блюментритом. Оба все еще находились под впечатлением только что случившегося.

— Я вижу, вы очень хотите закурить? — сказал фельдмаршал.

— Да, мои нервы на пределе.

— Курите! Я иногда вам завидую: у вас есть эта возможность снять излишнее напряжение. — Дождавшись, когда генерал закурит, командующий спросил: — Как вы расцениваете мое приказание похоронить русского солдата, который отправил на тот свет семерых наших?

Блюментрит, перед тем как ответить, сделал две глубокие затяжки.

— Прежде всего я увидел в этой вашей воле проявление духа немецкого рыцарства, которое всегда умело достойно оценить подвиг. Даже если подвиг этот совершен воином неприятельской армии.

— Спасибо, генерал. Но я думал, что вы оцените мою волю по-другому. Знаете, чего я хочу?

— Слушаю!

— Чтобы об этом знали солдаты и офицеры нашей четвертой полевой армии. Понимаете, для чего?

— Для чего?

— Чтобы взять Москву, нам нужно быть готовыми к таким же подвигам, свидетелями которого мы только что были. Готовыми к самопожертвованию.

По лицу Блюментрита скользнула горькая улыбка.

— Почему вы так улыбаетесь?

— В войне двенадцатого года, судя по описанию Коленкура и других авторов, русские, защищая Москву, так же безрассудно не щадили своих жизней во имя победы над войсками Наполеона. Но поднимались ли они на вершину такого героизма, с которым мы встретились сегодня? И не в первый раз! Этот вопрос меня начинает тревожить все больше и больше.

— Я давно изучаю характер русских. Я встречался с ними на поле боя еще во время первой мировой войны. И вот теперь — через двадцать с лишним лет. Мы наступаем пока успешно. И все-таки я ни на минуту не забываю предостережение умирающего Наполеона.

— Какое предостережение?

— Выиграв пятьдесят с лишним сражений, покорив Европу, великий полководец перед смертью сказал…

— Что?

Откинувшись на спинку кресла, фон Клюге закрыл глаза и поднес к ним ладонь.

— Что сказал Наполеон? — тихо спросил Блюментрит.

Фельдмаршал, еле шевеля губами, словно каждое слово причиняло ему физическую и душевную боль, по слогам произнес:

— Что русские — не-по-бе-ди-мы…