— А зачем же ее топить-то? Восемь веков стояла, и топить. Зачем добро-то губить? Ей цены нет, Москве-то… К примеру — Наполеон… Чего он выиграл, когда сжег Москву? Повертелся, покрутился на головешках и назад — в свою Францию. Нет, топить Москву нет резона.

Уловив из слов перемазанного сажей старика слова «Москва» и «Наполеон», фельдмаршал спросил у переводчика:

— В какой связи он упомянул Наполеона?

— Говорит, что нет резона затоплять Москву, ее строили восемь веков, и что если бы Наполеон не сжег Москву, не превратил ее в головешки, то у него не было бы нужды бежать из нее.

— Мудрый старик, — проговорил фон Клюге, переглянувшись с Блюментритом, и приказал: — Передайте ему, что его совет не затоплять Москву мы обязательно передадим фюреру. Может, он с ним и согласится.

Переводчик встал, подошел к старику, похлопал его по спине ладонью.

— Дед! Господин фельдмаршал сказал, что ты — мудрый старик, что твой совет не затоплять Москву он обязательно передаст Гитлеру.

— А что?.. Пусть передает… — проворчал старик. — Мне терять нечего. Свое прожил.

— Успокойся, дед, господин фельдмаршал пошутил. Работай. Только больше не суй нос не в свои дела.

Когда переводчик вернулся и сел за стол рядом с писарем, ведущим протокол допроса, фельдмаршал усталым взглядом окинул всех, кто находился в комнате, кроме старика, словно тот был не в счет, и задал пленному очередной вопрос:

— Как вы очутились на территории, занятой противником?

— Мы заблудились.

— Куда вы держали путь?

— За горячей пищей.

— Но у вас не было ни термосов, ни рюкзаков для продуктов?

— Эти вещи у нас находятся на пункте питания.

— Зачем же вы направлялись в тыл до зубов вооруженные? Противотанковая граната, пистолет с тремя обоймами патронов и даже финский нож? Насколько нам известно, финские ножи в вашей армии выдаются только разведчикам. Не так ли?

— Судите как угодно, если вам известно, кого и чем вооружают в нашей армии.

— Сколько вас было?

— Трое.

— Что стало с остальными?

— Они погибли при перестрелке, когда мы попали под перекрестный огонь ваших солдат.

— Вы сдались без борьбы?

— Нет, меня контузило от разорвавшейся почти рядом мины.

— Если бы вас не контузило — вы защищались бы?

— До последнего патрона.

— В кого бы вы послали последнюю пулю — в немца или себе в висок? — задав вопрос, фельдмаршал взглядом словно вытягивал из души солдата правдивый ответ.

— Пожалуй, в немца.

— Но вы же фанатически выполняете приказ Сталина: «Лучше смерть, чем позорный плен!»

— Кроме автомата, гранаты и пистолета со мной был еще финский нож.

— Вы имеете в виду японское харакири?

— Нет, русскому солдату такой конец не годится. Мы не самоубийцы. Мы руководствуемся другим принципом.

— Каким? — Фельдмаршал не сводил пытливого взгляда с пленного.

— Биться до последней капли крови, пока рука держит оружие.

Фон Клюге встал и прошелся по комнате.

— Какой номер носит ваша дивизия?

— Этого я вам не скажу.

— Почему?

— Я принимал присягу.

— Кто командир вашей знаменитой Хасановской дивизии?

— Не знаю такой дивизии. На Хасане никогда не служил. Я доброволец июля сорок первого года.

— Кто вы по социальному положению?

— Рабочий.

— Потомственный?

— В пятом колене.

— На каком заводе работали до призыва в армию?

— На механическом заводе имени Владимира Ильича.

Фельдмаршал бросил взгляд на переводчика.

— Есть в Москве такой завод?

— В Замоскворечье. Недалеко от того места, где он живет, — ответил переводчик.

И снова серия вопросов через переводчика была адресована пленному.

— Ваша специальность?

— Ученик токаря.

— А отец — тоже рабочий?

— Да, и тоже токарь.

— На этом же заводе?

— Да.

— А кто командир вашего полка? Его фамилия, звание?

— Не знаю.

— А фамилия командира взвода?

— Лейтенант Иванов!

— А командира роты, если вы солдат стрелкового подразделения?

— Старший лейтенант Петров. — На вопросы переводчика Богров отвечал быстро, почти механически, словно заранее знал, что они будут обязательно заданы.

— Командир батальона?

— Капитан Сидоров.

Вопросы фельдмаршала и ответы пленного близоруко щурившийся писарь записывал быстро, почти стенографически.

— А фамилия командира полка? — повторил свой вопрос фельдмаршал.

— Я уже ответил — не знаю. Я всего-навсего — солдат.

Фельдмаршал взял со стола пистолет, как бы любуясь им, повертел в руках и, энергично вскинув перед собой и почти не целясь, выстрелил в одну из свечей в бронзовом напольном подсвечнике. Пуля срезала макушку свечи и ушла в штукатурку толстой кирпичной стены.

— Хорошие пистолеты делаете вы, русские.

Богров, склонив голову, молчал.

Фельдмаршал повернул ключ в замочной скважине стоявшего за его спиной сейфа, открыл дверцу. Положил в сейф пистолет, гранату, нож. На столе оставил только карту. Прикрыл дверцу сейфа, но запирать его на ключ почему-то не стал.

Блюментрит развернул карту, ладонью разгладил ее на столе и сухо бросил пленному:

— Подойдите к столу!

Богров поднялся со стула.

Фон Клюге и Блюментрит переглянулись.

— А русские командиры — не дураки. Каких богатырей отбирают в разведку! — тихо сказал фельдмаршал Блюментриту, склоняясь над картой. Лицо его тут же стало непроницаемо строгим. Похоже, все происходившее до этой минуты было лишь игрой кошки с мышкой перед тем, как ее съесть.

Богров уловил это сразу же. И приготовился ко всему: к побоям, пыткам, обещанным при допросе в штабе корпуса генерала Штумме.

— Покажите командный пункт вашей Хасановской дивизии.

Богров посмотрел в сторону старика, который, чистя печку, чутко прислушивался к разговору, хотя и делал вид, что все происходящее в комнате ему безразлично.

— Для ответа на этот вопрос не нужно лишних свидетелей.

— Вы правы, — понимающе улыбнулся фельдмаршал и распорядился через переводчика, чтобы старик прекратил свою работу.

Переводчик подошел к старику:

— Дед, отдыхай. Закончишь работу завтра или сегодня вечером. Понятно?

— Понятно, — ответил старик и слез с табуретки. — Да я уже, почитай, все закончил. Теперь — топи без передыха хоть двадцать лет — не будет дымить.

Фельдмаршал приказал адъютанту угостить старика шнапсом и дать ему плитку шоколада.

— Он хоть и малограмотный, а о Наполеоне судит правильно. Зря великий полководец сжег Москву.

Старику этой фразы не перевели, но по выражению лица фельдмаршала и по его тону он понял, что его за что-то похвалили.

Когда за стариком и адъютантом закрылась дверь, фельдмаршал пододвинул к себе карту можайского рубежа обороны, на которой линия фронта 4-й полевой немецко-фашистской армии и противостоящей ей 5-й армии советских войск была изображена черной и красной ломаными линиями. Правая сторона на карте была совершенно чиста. Левая сторона карты в некоторых местах имела карандашные пометки.

Фон Клюге жестом дал знать Блюментриту, что вопросы пока будет задавать он, на что генерал в знак согласия ответил кивком головы.

— Что за знаки нанесены здесь и здесь? — Фельдмаршал пальцем показал на карте места с карандашными пометками.

— Не знаю. Это сделано не моей рукой.

— А чьей же?

— Не знаю.

— Разведчик Богров, вас взяли в то время, когда вы еще с двумя разведчиками засекали наши огневые точки и расположение наших артиллерийских батарей. Задача вашей разведки провалилась. Теперь мы будем по вашим показаниям отмечать на карте расположение подразделений и огневых средств противника. Начну с главного вопроса: покажите на карте расположение командного пункта полковника Полосухина.

Богров молчал, как бы обдумывая ответ. Мысленно же он был у сейфа, где лежала противотанковая граната, со вставленным в нее взрывателем, у дверцы, в замок которой был вставлен ключ, но даже не повернут. Она, эта не закрытая на замок дверца, тянула к себе, словно магнит. Богров с тоской подумал: «Если бы были развязаны руки… Руки… Как вы хорошо служили мне всю жизнь… И у станка, и на ринге… Сам Королев хвалил вас… Градополов советовал, как наращивать вашу силу и оберегать от травм… Неужели не послужите мне напоследок?»

— Что же вы молчите? Покажите на карте расположение командного пункта командира дивизии полковника Полосухина. Это зачтется при решении вашей судьбы.

— Вам известна фамилия командира нашей дивизии?

— Нам многое известно, но это — не ваша забота.

Богров послал фельдмаршалу язвительную улыбку.

— А чем показывать — носом? К тому же разбитым. Мне так его разбили, что он до сих пор кровоточит. И потом, у меня условие. Если примете его — покажу, где находится командный пункт комдива Полосухина. Может быть, и остальное покажу.

— Каково ваше условие? — Фельдмаршал жестом дал понять писарю, чтобы тот на время прекратил вести протокол.

— Если вы мне, советскому разведчику, сохраните жизнь.

— Я обещаю сохранить вам жизнь, если покажете по карте точное расположение командного пункта командира дивизии полковника Полосухина, а также расположение огневых средств дивизий, которые вам известны.

— Мне нужна гарантия вашему обещанию.

— Какую вы хотели бы иметь гарантию? — Фельдмаршал сквозь узкий прищур пристально следил за выражением лица пленного. Ему был непонятен резкий поворот в поведении пленного: несколько минут назад он заявлял, что готов биться за Родину до последней капли крови, называл переводчика продажным немецким холуем, и вдруг…

— Слово фельдмаршала германской армии!

— Я даю слово фельдмаршала германской армии, что ваша жизнь будет сохранена, если сообщите то, что вам известно. Но меня к тому же интересует не относящийся к нашему главному разговору вопрос: что явилось причиной такой резкой перемены в вашем поведении?

Долго не мог ответить на этот вопрос пленный. Он сидел на стуле, низко опустив голову, сидел так до тех пор, пока зычный бас генерала Блюментрита не вывел его из этого сумеречного состояния.