— Что же вы молчите? Вам задан вопрос.

— Я хочу жить… — еле слышно ответил Богров. — Я очень устал…

— От чего вы устали?

— От войны… От зверских холодов… От питания впроголодь… В октябре я выходил из вяземского котла. Он снится мне по ночам. Я уже почти не верю, что мы выстоим. — Медленно подняв голову, Богров остановил усталый взгляд на погонах фон Клюге. — Развяжите мне руки и дайте карандаш. Я сделаю, что обещал. Вы дали слово фельдмаршала.

Командующий окинул взглядом вооруженных часовых, стоявших у дверей, и солдат охраны из комендантского взвода, не сводивших глаз с пленного.

— Ефрейтор, развяжите пленному руки! — распорядился фельдмаршал.

Освободившись от ремней, до боли стягивающих кисти рук, Богров почувствовал необыкновенное облегчение. Сидя на табуретке, он некоторое время расправлял опущенные, как плети, руки.

Пока Богров вставал и подходил к карте, в его голове билась радостная и тревожная мысль: «Про незапертый сейф и про то, что в нем находится, они забыли… Ждут одного — моих отметок на карте о расположении командного пункта дивизии и огневых средств полка и минометных батарей… Ну что ж, я нарисую вам кое-что, нарисую… Я помню болота, где нет ни одного нашего солдата. Мы не раз ползали через них, когда линия фронта проходила восточнее, чем она проходит сейчас».

Склонившись над картой, той самой картой, которую получил перед выходом на задание, Богров пристально всматривался в топографические знаки, нанесенные на ней. Правая рука, в которой он держал карандаш, крупно дрожала. Зная, что командный пункт дивизии почти никогда не бывает ближе чем в шести-восьми километрах от передовой, он выискивал подходящее место, которое не вызвало бы подозрения у опытных штабных офицеров и высокого командования в лице генерал-фельдмаршала фон Клюге и начальника штаба армии генерала Блюментрита.

— Здесь! — Карандаш в руке Богрова уперся в топографический знак, обозначающий село Ракитино. — Здесь! В этом селе на западной окраине. В подвале церквушки. От церкви почти ничего не осталось, но подвалы не тронуты.

— Это село наша авиация и артиллерия полностью разрушила, — возразил Блюментрит. — Вы сами были в подвале этой церкви, в штабе дивизии?

— Трижды! — твердо ответил Богров. А сам тем временем вспоминал, как неделю назад от предложения начальника штаба дивизии перевести штаб и командный пункт дивизии с окраины деревни Сурмилино в подвал церкви в деревне Ракитино командир дивизии не только наотрез отказался, но и съязвил, сказав, что в последнее время начальника штаба все сильнее тянет к церквям и кладбищам. Горячась, отрезал:

— Пока я командую дивизией — мой командный пункт и штаб никогда не будет располагаться в стенах церкви или колокольни. Это нам уже дорого стоило. — И тут же распорядился оборудовать штаб и командный пункт в засыпанном снегом овощехранилище в дотла сожженной деревне Фикошино — в семи километрах от передовой линии фронта.

Затем, чтобы окончательно убедить начальника штаба, объяснил: — Тактику войны немцы кроят по своим стандартам и образцам. Не сомневаюсь: очутись их дивизия на нашем месте — они наверняка для штаба и командного пункта выбрали бы церковь в селе Ракитино. С виду церковь вроде бы вся разрушена, но обрушь на нее еще сотни тяжелых бомб, в стенах и потолке подвалов не появится даже трещины.

— Зачем вас вызывали в последний раз в штаб дивизии? — задал вопрос фельдмаршал.

— В составе группы захвата я получил задание перейти линию фронта в расположении французского легиона и взять «языка».

Фельдмаршал, словно вспомнив что-то чрезвычайно важное, откинулся в кресле и вопросительно посмотрел на Блюментрита, который, разминая сигарету, пока не решался ее зажечь.

— И вы перешли линию фронта с этим заданием?

— Перешли.

— И выполнили задание?

— Выполнили.

— Кого вы взяли?

На вопросы фельдмаршала пленный ответил не раздумывая, твердо и четко.

— Мы взяли двоих: французского полковника интендантской службы и майора.

Фельдмаршал и Блюментрит, обменявшись взглядами, многозначительно улыбнулись.

— Каким образом вы провели их через линию фронта?

— Самым сказочным.

— То есть?

— Майора провели под руки. От страха ему часто отказывали ноги, а с полковником мы мимо вашего боевого охранения проскакали галопом на орловских рысаках.

Фельдмаршал резко встал с кресла и прошелся по комнате.

— Кого сопровождали лично вы: майора или французского полковника?

— Полковника.

— И вы получили за это орден?

— Пока нет, но представлен.

— К чему? К какому ордену?

— Этого я не знаю.

Фельдмаршал вплотную подошел к Богрову и, в упор глядя ему в глаза, проговорил:

— В германской армии за такие воинские подвиги награждают высокими орденами. О них мы докладываем фюреру. Он высоко чтит солдатскую доблесть и отвагу. А те двое, что вчера находились вместе с вами на вылазке и убиты при схватке с нашим боевым охранением, — они тоже были в группе захвата?

— Нет.

— И куда же вы доставили пленных французов?

— Мы их препроводили в штаб дивизии.

— В ту самую церковь в селе Ракитино, о которой вы только что сказали?

— Да, в ту самую церковь. Вернее, в ее подвал.

Богров начал опасаться, что он слишком затянул с реализацией своего дерзкого плана, боялся, что кто-нибудь из офицеров закроет сейф на ключ. «Нужно торопиться! Не опоздать!» — приказывал он сам себе, словно во взрыве гранаты видел свое спасение.

Богров прикидывал: хватит ли у него времени для того, чтобы, перешагнув через тело лежавшего на полу поверженного фельдмаршала (в том, что он сильным ударом пошлет его в нокаут, не сомневался), успеть открыть сейф, выхватить из него гранату и выдернуть кольцо взрывателя. А там… Там потекут последние секунды его жизни. Эти секунды уже никому не остановить: ни ему, ни фельдмаршалу, ни генералу, ни штабным офицерам…

Напружинив тело, склоненное над картой, Богров уже изготовился для удара, как резкий хлопок двери и звонкий голос адъютанта командующего остановил его.

— Господин фельдмаршал и вы, господин генерал, — на проводе Берлин.

— Кто конкретно? — фон Клюге резко вскинул голову. Подхватился с кресла и Блюментрит.

— Фюрер и Браухич.

Два этих имени заставили фельдмаршала и генерала вздрогнуть и застыть в оцепенении. Но это были какие-то секунды. Уже из дверей, с порога комнаты, фон Клюге, обращаясь сразу к обоим офицерам отдела, приказал:

— Полковник, продолжайте допрос. Потом доложите.

— Есть продолжать допрос! — четко ответил начальник разведотдела и, торопливо обойдя стол, сел в кресло, в котором только что сидел командующий армией. Тут же сказал:

— А теперь покажите, где находятся огневые позиции артиллерийских батарей вашей дивизии. Вы разведчик, вы это должны знать.

Богров рассеянно смотрел в глаза полковника, потом склонился над картой. Он играл. Впервые в жизни играл роль человека, старающегося всеми правдами и неправдами выжить.

— Господин полковник, при таком тусклом освещении я нечетко вижу некоторые названия на карте. Нельзя ли подвинуть поближе к столу подсвечник?

Полковник приказал поднести к столу тяжелый бронзовый напольный подсвечник. Свет десяти толстых зажженных восковых свечей ярко осветил лежащую на нем карту.

И вдруг, как озарение, пришла к Богрову мысль: «Свечи… Зачем мне нужен этот свет? Дверцу сейфа я найду и открою на ощупь… А там… Рывок кольца, и…»

Времени на раздумье не было.

Сильный прямой удар правой рукой в челюсть полковника пришелся в тот момент, когда тот поправлял одну из свечей. Не успел полковник рухнуть на пол, как Богров широкой и резкой отмашью руки сбил с подсвечника все свечи, которые сразу же потухли. А дальше… Дальше сработал инстинкт бойца, который четко поставил перед собой задачу.

В абсолютной темноте Богров, с грохотом отшвырнув в сторону стол, кинулся к сейфу, на который он, ориентируясь в пространстве, бросил взгляд еще перед тем, как сбить свечи.

Первый шальной выстрел прозвучал со стороны дверей уже тогда, когда в левой руке Богрова была намертво зажата граната, из которой он вырвал кольцо. В абсолютной темноте прозвучал его голос:

— Смерть немецким оккупантам!

Последнее слово оборвал взрыв страшной силы. Воздушной волной сорвало с петель и выбросило в коридор дверь. Вместе с висящими на окнах для маскировки одеялами вылетели на улицу рамы. По коридорам штаба поплыл удушливый запах тротила.

Многим штабистам сначала показалось, что в помещение угодил тяжелый снаряд или бомба. Но это заблуждение рассеялось, когда в комнату оперативного отдела вошел адъютант фельдмаршала и окинул ее взглядом. Разбитые в щепы стулья и стол, лежащие на полу окровавленные трупы.

Посреди развороченной комнаты, широко раскинув руки, касаясь головой сейфа, лежал Богров. На лице застыло выражение горькой улыбки и дерзкого вызова. Взрыв пощадил его лицо. Смерть, судя по изуродованным осколками плечам и груди, была мгновенной.

Когда через несколько минут после взрыва в комнату вошли фон Клюге и Блюментрит, то все, кроме двух старших офицеров в звании полковников, покинули ее по знаку адъютанта командующего.

Фельдмаршал подошел к сейфу. Противотанковой гранаты в нем не было, хотя он своими руками положил ее на среднюю полку вместе с пистолетом и финским ножом пленного. А вот на ключ сейф не закрыл! Это он хорошо помнил. Позднее хотел закрыть, но рассказ пленного о взятии французских офицеров переключил его внимание, отвлек от своего намерения.

Фон Клюге повернулся к Блюментриту и посмотрел на него так, что тот даже поежился, не понимая значения столь пристального и столь странного взгляда командующего.

— Генерал, нам нужно молиться о том, чтобы Браухич жил долго!

— Не понял вас. — Лицо Блюментрита выразило недоумение.