Кольцо, замкнутое фашистами у Соловьева, было разорвано.

За этот подвиг полковник Лизюков был удостоен звания Героя Советского Союза.

От Смоленска к Днепру отходили соединения 16-й и 20-й армий. Тяжело было на душе у Лукина. Командарм видел, как плакали бойцы, как, прощаясь, брали они с собой горстки смоленской земли.

В войсках отходящих армий была высокая дисциплина. При нажиме со стороны противника бойцы не впадали в панику, не бросали оружие, не разбегались в лесные чащи. Организованно отвечали ударом на удар. При всех трудностях отхода командарм Лукин не слышал ропота, жалоб, не видел страха на лицах бойцов. Иное дело, ему было нестерпимо горько смотреть в глаза женщин, стариков, детишек, молчаливо провожающих бойцов на восток. Но от командарма до рядового бойца все были убеждены в том, что вернутся назад, и шли, согретые этой верой.

Конечно, они встречали в лесах и отбившиеся от своих частей группы красноармейцев, и людей, посрывавших с себя знаки отличия, видели командиров без подразделений, видели брошенные автомашины, для которых не хватило горючего. Но не это определяло общую картину. Ведь двигалась боеспособная армия, не бросившая оружия. Она очень устала, была обескровлена. Однако сражалась самоотверженно. Были штабы, был политический аппарат и партийные организации. Они цементировали воинские коллективы, помогали людям пережить горечь отступления.

Штаб 16-й армии находился в десяти километрах от Днепра на высоком холме, откуда были видны горящие села Смоленщины. Перед тем как начать переправу, командарм созвал совещание. На нем присутствовали Городнянский, Корнеев, Филатов, Хмельницкий, полковники Екименко и Чернышев, бригадные комиссары Галаджаев, Рязанов, полковой комиссар Соловьев и другие. Командарм познакомил командиров и комиссаров дивизий с порядком переправы и организацией обороны.

В ночь на 4 августа, оставив арьергарды, части стали выдвигаться к реке.

Западная пойма Днепра шириной от одного до двух километров постепенно от реки повышалась на запад. Вся эта пойма оказалась заполненной обозами и машинами с ранеными.

Было около четырех часов утра. Над рекой висел плотный туман. Люди, автомашины, пушки виднелись расплывчатыми тенями. Первыми на мост пропустили машины и повозки с ранеными. За ними двинулись артиллерийские подразделения, которые, переправившись на противоположный берег, сразу же заняли огневые позиции и открыли огонь по наседающему противнику. Руководил стрельбой начальник артиллерии армии генерал Прохоров.

Подразделения шли и шли, и переправа действовала безотказно: лишь одних раненых 16-й и соседних армий проследовало через нее более тринадцати тысяч. Но когда поднялось солнце и рассеялся туман, появились «юнкерсы» под прикрытием «мессершмиттов». Первый их налет отразили, и второй, и третий. Однако ближе к вечеру гитлеровцам удалось разрушить переправу — в нее угодила одна тысячекилограммовая и две пятисоткилограммовые бомбы.

Но вскоре восстановление моста пошло полным ходом. Воистину неустрашимые люди работали под огнем врага. Над рекой вздымались обагренные кровью тяжелые столбы воды, воздух гудел от осколков мин, снарядов, бомб.

Дважды разбивал противник мост, и оба раза саперы в считанные часы восстанавливали его. Когда приехал командарм Лукин со штабом, войска через переправу двигались непрерывным потоком.

Неожиданно начался огневой налет. Мины и снаряды рвались у самого берега. На мосту лежал подполковник Лебедев из оперативного отделения штаба армии. Ему оторвало обе ноги.

— Товарищ Шалин, пристрелите, — умолял он.

Полковник Шалин приказал старшине перенести раненого на восточный берег и срочно разыскать врача. Не успели…

Переправа была настолько исковеркана, что переброска войск и техники приостановилась. Саперы и пехотинцы стали разбирать ближайшие от реки дома и вместе с жителями таскать бревна к реке.

От ближайшей избы, согнувшись под толстым бревном, медленно брели двое — молоденький щуплый боец и старик в холщовых штанах. Старик был намного выше бойца и, чтобы облегчить ношу напарнику, сгорбился чуть не пополам.

Лукин знал, что один кубометр дерева может на воде выдержать триста килограммов груза. Но кто высчитает, сколько может выдержать человек? Глядя на вереницу тяжело ступающих под грузом людей, командарм подумал, что на их плечах — не только эти бревна, на их плечах — неимоверная тяжесть войны, пришедшей на родную землю.

Командарм не стал ждать и приказал повернуть колонну к Ратчинской переправе.

А там творилось нечто невообразимое. Сгрудились машины, конские обозы, артиллерия.

Только удалось навести какой-то порядок, издалека стал нарастать гул фашистских самолетов.

— Ну вот, опять пожаловали, — всматриваясь в небо, проговорил Лукин.

Гитлеровцы успели сыпануть бомбами, но полностью им выполнить свою задачу не удалось. Неожиданно с востока прилетели наши истребители. В первый раз и в большом количестве! Над Днепром разгорелся короткий, но яростный воздушный бой. Гитлеровские пилоты повернули на запад…

Приказом маршала Тимошенко после выхода из окружения 16-я армия выводилась в резерв фронта. После ухода за Днепр части и соединения были сильно истощены. Все тяжелые орудия, машины и другое имущество остались на правом берегу Днепра.

Утром 7 августа в штабной палатке Лукина раздался зуммер полевого телефона. Трубку взял Лобачев.

— Слушаю.

— Говорит Курочкин. Прошу, Алексей Андреевич, вас, Михаила Федоровича и Шалина ко мне на командный пункт. Таково распоряжение военного совета фронта.

— Что все это значит? — удивился Лукин, когда Лобачев передал ему содержание разговора. — Не чаи же распивать нас приглашают.

На переправе командарм был ранен и ходить еще не мог. Его вынесли из палатки, усадили в машину, и та, окутавшись сизым дымом, покатила к деревне Васильки, в районе которой находился командный пункт Курочкина. Следом — машины Лобачева и Шалина.

В березняке у деревни Лобачев и Шалин оставили машины, а Лукина подвезли прямо к палатке. У бревенчатого наскоро сбитого стола Лукин увидел маршала Тимошенко, членов военного совета фронта Булганина, генерала Рокоссовского и члена военного совета 20-й армии корпусного комиссара Семеновского.

К Лукину подошел Рокоссовский, высокий голубоглазый красавец, стройный, подтянутый. Несколько продолговатое лицо открыто, приветливо и улыбчиво. На груди — орден Ленина, три ордена Красного Знамени, медаль «XX лет РККА».

— Здравствуйте, Михаил Федорович. Рад вас видеть живым и… — он покосился на ногу Лукина, — почти здоровым. А мне недавно маршал Тимошенко говорит: «Лукин сидит в мешке и уходить не собирается».

— Пришлось, Константин Константинович. И спасибо вам — выручили. Когда узнал, что нам на выручку идет группа Рокоссовского, подумал: не тот ли бравый начдив, с которым в двадцать шестом в Москве встречались. Правда, засомневался. Слышал, что тот Рокоссовский на Украине корпусом командует. С чего бы, думаю, он здесь оказался.

— Выходит, тот, — улыбался Рокоссовский.

— Ну, где там герой Смоленска? — послышался голос Тимошенко. — Несите его сюда.

Курочкин пригласил всех в палатку.

— Останемся здесь, — возразил маршал и, повернувшись к Булганину, сказал: — Я уверен, что мы расстроили наступление противника. Семь-восемь действующих против нас танковых и механизированных, две-три пехотные дивизии понесли огромные потери и лишены наступательной способности минимум на десять дней. Оценивая действия Курочкина и Лукина против столь крупных сил, нужно отдать им должное как героям. Именно так и в Ставку буду докладывать. А пока, дорогие товарищи, поздравляю вас с первой в этой войне наградой — орденом Красного Знамени.