Увидев Мишулина с перевязанной головой, Шалин нахмурился. Но Мишулина уже заметили генералы.

— Василий Александрович? — удивился Лукин. — Почему здесь? Почему не в госпитале? — И, повернувшись к Шалину, спросил: — Почему не передали мое приказание эвакуировать Мишулина в госпиталь?

— Передал, Михаил Федорович, — ответил Шалин. — Да разве его уговоришь?

— А почему вас уговаривать приходится, если есть приказ? — вмешался Еременко.

Мишулин жестом показал на уши — дескать, не слышу.

Еременко покачал головой, громче крикнул:

— Почему не выполняете приказ? Почему не в Смоленске?

— Я пытался выполнить приказ командарма, — ответил Мишулин. — Но по дороге встретил бойцов, которые сказали, что в Смоленске — немцы.

— Паникеры! — вспылил Еременко.

— Возможно, товарищ генерал, но недалеко отсюда в лесу возле дороги немцы высадили десант.

— Какой десант? О чем вы говорите? Я только что проехал по этой дороге и никакого десанта не заметил. Меня никто не обстрелял.

— А меня обстреляли, — ответил Мишулин.

…В северной части города, в Заднепровье, стояла зловещая тишина. На улицах — ни живой души. Как-то не верилось, что в южной части — немцы. Но стоило машине командарма приблизиться к реке, как сразу несколько пулеметов и одно орудие открыли огонь.

С трудом отыскали подразделения Нестерова и Буняшина.

— Доложите обстановку, — потребовал Лукин.

Нестеров едва держался на ногах. Глаза его были воспалены.

— Северная часть Смоленска и железнодорожный узел в наших руках, — осипшим голосом докладывал Нестеров. — Мосты взорваны.

— Кто подорвал мосты?

— Малышев.

— Не поздоровится Петру Федоровичу, — угрюмо проговорил Лукин. — Да и нас по головке не погладят. Я приказал Малышеву подготовить мосты к взрыву, но без моего распоряжения не взрывать.

— Не было другого выхода, товарищ командующий, — заступался за Малышева Нестеров. — Немцы могли на наших плечах ворваться сюда, в северную часть города. А защищать мосты нечем. Людей мало и те крайне обессилены.

— Не выгораживай, не выгораживай, — беззлобно перебил Нестерова генерал. — Нам-то понятно, что нельзя было фашистам оставлять мосты. — Он вздохнул, достал коробку «Казбека», долго мял пальцами папиросу, снова вздохнул. — Но поймут ли там… наверху…

— Не поймут, — убежденно проговорил Лобачев. — Как пить дать поступит приказ отбить южную часть города. А мостов нет.

Забегая чуть вперед, отметим, что над Малышевым действительно сгустились тучи. Случилось именно так, как предполагали командарм и член военного совета. Едва они доложили в штаб фронта обстановку в Смоленске, сразу же последовал вопрос: «По чьему указанию взорваны мосты через Днепр?»

Вскоре от прокурора фронта пришла радиограмма:

«Малышева, взорвавшего мосты в Смоленске, арестовать и доставить в штаб фронта».

Малышев появился в штабе армии только к вечеру 17 июля. Командарм находился в это время в 152-й дивизии у Чернышева. О своем прибытии Малышев доложил члену военного совета Лобачеву.

— Почему вы взорвали мосты в Смоленске? — спросил дивизионный комиссар.

— У меня не было другого выхода. Если бы я оставил мосты и немцы перешли на северный берег Днепра, вы бы первый меня арестовали…

— Есть указание: арестовать вас и отправить в штаб фронта.

…За аэродромом от Смоленска отходили отдельные группы бойцов. Лобачев приказал остановить машину. Вместе с Малышевым они собрали отступающих, построили в колонну и повели к Днепру. Всего оказалось человек триста. Бойцы залегли у берега реки, окопались.

Гитлеровцы открыли огонь из пулеметов, потом ударили их минометы. Но ни один боец не дрогнул, не отошел назад. Недалеко от Малышева разорвалась мина. Осколком полковник был ранен в голову. Лобачев предложил ему отправиться в медсанбат.

— Я никуда не уйду, — ответил Малышев. — Буду держать оборону.

А в штаб армии пришла новая радиограмма от прокурора:

«Почему не арестовали Малышева? Примите меры. Препроводите в штаб фронта».

Прочитав радиограмму, дивизионный комиссар внутренне возмутился: «Не терпится расправиться с полковником». Он тут же дал ответ:

«Малышев ранен, остался в боевых порядках, командует подразделением на берегу Днепра».

И все же из штаба фронта за Малышевым прибыл самолет…

Каким бы крутым не было тяжелое время наших военных неудач, какие бы крутые меры (иногда и поспешные) не применялись, но чаще все же справедливость брала верх над скорым и порой необъективным судом. В мае сорок второго полковник Малышев снова вернулся в 16-ю армию, уже командиром 217-й стрелковой дивизии, еще через год стал заместителем командующего армией, а затем командующим 4-й ударной армией, генерал-лейтенантом.

Но все это будет позже. А в тот дымный рассвет 16 июля сорок первого на берегу Днепра генералы Лукин, Прохоров, дивизионный комиссар Лобачев, стоя среди развалин, встревоженные рискованным поступком полковника Малышева, мучительно искали возможность защитить, отстоять северную часть Смоленска, не пустить гитлеровцев на правый берег реки.

Командарм понимал, что короткое ночное затишье оборвется с первыми лучами солнца… Гитлеровцы наведут переправы через не такой уж широкий в этом месте Днепр. Всеми оставшимися силами надо укрепить правый берег.

— Где люди? — спросил Лукин Нестерова.

— Люди измотаны до предела. Спят.

Пошли по уцелевшим домам. Как ни жалко было будить бойцов, измученных нечеловеческой усталостью, но будили.

Лукин понимал, что эти подразделения не смогут долго оказывать сопротивления врагу в его попытках переправиться через Днепр. Но нужно было выиграть время, чтобы обдумать положение и принять меры. Командарм отдал приказ срочно занять по берегу реки дома и постройки и вести стрельбу. Надо было показать противнику, что здесь — крупная часть.

Организовав оборону, а фактически — ее видимость, командарм поехал в район аэродрома.

У развилки дороги Москва — Минск ехавший впереди машин броневичок свернул с дороги в сосновую посадку. Из него вышел старший лейтенант Клыков, новый адъютант командарма, сменивший погибшего Прозоровского. Притормозил и автомобиль Лукина, остановились машины Лобачева и Прохорова.

— В чем дело? — спросил генерал водителя.

— Клыков приглашает к завтраку, — ответил Петр Смурыгин.

— Нашел время, — нахмурился Лукин.

— Другого не будет, товарищ командующий, — сворачивая в лесок, отвечал Смурыгин. — Без заправки и машина с места не сдвинется, а у вас такая работа, что…

— Сговорились, черти полосатые, — беззлобно проговорил Лукин.

Машины рассредоточили, укрыли под деревьями. Пока адъютанты готовили немудреный завтрак, присели на бугорок. Молча закурили. Каждый думал о своем. Но это «свое» было общее.

Что же делать дальше? Они все отвечали за обстановку, создавшуюся в Смоленске сейчас, к пяти часам утра, и за ту, которая создастся через час, через день… Каждый отвечал за свой участок, а командарм в ответе за все участки, за всю оборону Смоленска, да и за каждого сидящего рядом с ним на выжженной солнцем придорожной траве. Поэтому и поглядывали на командарма с надеждой, не решаясь нарушить его мысли.

Тяжелые мысли были у Лукина. Где взять хотя бы один стрелковый полк? 46-я стрелковая дивизия ведет тяжелые бои у Демидова. У нее взять нельзя — она прикрывает важное направление, 152-я стрелковая дивизия также связана. Полковник Чернышев доносит, что противник на Днепре, в районе Красного Бора, готовит переправу. В резерве нет ничего. Штаб армии и тыл? Но из них уже сформирован отряд и отправлен под Ярцево, где противник перерезал коммуникации.

Получилось как в сказке, когда в нужное время вдруг появляется спасение. Лукин поднял опущенную голову и увидел перед собой стройного, выше среднего роста, красивого генерала.

— Кто вы?

— Командир сто двадцать девятой стрелковой дивизии девятнадцатой армии генерал-майор Городнянский, — четко доложил высокий красавец.

— Где ваша дивизия?

— Вон в том лесу, в километре отсюда, — генерал указал рукой в сторону от дороги. Лукин невольно повернул голову, не веря в услышанное. А генерал тем же спокойным тоном продолжал: — К великому сожалению, в полках наберется не больше трех батальонов и двух артиллерийских дивизионов. Не бог весть какая, но все же сила.

— Конечно, сила! — обрадовался Лукин.

— На подходе еще артиллерийский полк, — продолжал радовать командарма Городнянский.

— Прекрасно! Какая задача дивизии?

Городнянский пожал плечами, тихо ответил:

— Отступаем…

— Согласно приказу военного совета фронта все части в полосе шестнадцатой армии подчинены мне, — проговорил Лукин.

— Ясно, товарищ генерал-лейтенант, приказывайте!

— Оборонять правый берег Днепра, — поставил задачу командарм. — Особое внимание — подходам к взорванным мостам. Не дать противнику восстановить мосты и организовать переправу. Подчините себе все отдельные группы, обороняющие северную часть города.

Дав распоряжение генералу Городнянскому, командарм со своими помощниками поспешил на командный пункт армии. Предстоял нелегкий разговор со штабом фронта. Надо было докладывать о захвате врагом южной части Смоленска, о взорванных мостах.

Весь день 16 июля гитлеровцы пытались переправиться через Днепр и захватить северную часть Смоленска. Кроме незначительных подразделений 129-й дивизии Городнянского, регулярных частей на берегу Днепра в черте города и западнее его не было. Здесь оборону держали смоленские ополченцы.

17 июля командарм получил приказ главкома Западного направления. Собственно, в нем излагался приказ Государственного Комитета Обороны.

Горько было читать Лукину слова упрека. В приказе говорилось о том, что командный состав частей Западного фронта проникнут эвакуационными настроениями и легко относится к вопросу об отходе войск от Смоленска и к сдаче Смоленска врагу. Если эти настроения существуют в действительности, то подобные настроения среди командного состава Государственный Комитет Обороны считает преступлением, граничащим с прямой изменой Родине, и приказывает пресечь железной рукой.