Сидение в курительной не тяготило Надьреви, поскольку, произнеся несколько слов, он мог молча наблюдать за присутствующими и слушать беседу. Он узнал, что граф Берлогвари послезавтра, по-видимому, уедет куда-то с визитом на несколько дней. И послезавтра же в Берлогвар приедут гости. Отец графа Берлогвари будет обедать в своей комнате и не станет выходить к гостям в курительную. Надьреви не сразу понял, но потом по нескольким фразам догадался, по какой причине уединяется старый граф. Он очень преклонного возраста, ему далеко за восемьдесят, и он даже засыпает в обществе. Но старик неугомонный, любит разъезжать, то и дело навещает своих сыновей.

Весь вечер говорил преимущественно граф Берлогвари, графиня вязала, изредка нарушая молчание.

— Галстук для тебя, Андраш.

— Спасибо.

— Правонски, наверно, завтра приедет.

— Он пришлет телеграмму.

— Не очень он симпатичный.

— Но добрый малый.

— Завтра вы начнете занятия, не правда ли?

— Да. — И Андраш с некоторой робостью посмотрел на учителя.

— Лучше всего каждый день утром, не так ли?

— Да.

— Где вы будете заниматься? Может быть, в комнате Надьреви?

— Нет, — возразил Андраш. — Лучше в моей. В десять начнем.

Потом обнаружилось, что не хватит сигар и сигарет, если соберется много гостей. Должны прислать заказ из Пешта. Но раз посылка до сих пор не пришла, надо, как видно, отправить человека в В., в табачную лавку.

— Пятьсот крон каждый месяц уходит на один табак, — сказал граф Берлогвари, поглядев на учителя, точно пожаловался ему на дороговизну.

Когда стали расходиться, Надьреви покинул курительную вместе с графом, пропустив вперед графиню с сыном. Открыв последнюю дверь в коридор, граф Берлогвари заглянул в небольшую, просто обставленную комнату. Там сидел на стуле старик в поношенной крестьянской одежде и курил трубку.

— Убирайся отсюда, собака! — закричал на него граф.

Вскочив, старик бросился со всех ног, а граф словно пояснил, задыхаясь от гнева:

— Расселся здесь, свинья этакая.

Смущенный Надьреви, раскланявшись с графом, поспешил во флигель. Как набросился граф на старика, этого бедного оборванца! Человека с седой бородой назвал на «ты». «Убирайся отсюда, собака!» Даже с собакой нельзя так грубо обращаться. Кто это мог быть? И в чем провинился старик? Неужели только в том, что сидел в комнате и курил трубку? Граф Берлогвари, конечно, ничего не объяснил ему, учителю, а сам он не мог задавать вопросы. А что, если бы он все-таки спросил: «Кто этот старик и что он сделал?» Пусть бы граф и на него накричал, что из того? А может быть, и не накричал бы, но ему, разумеется, не понравился бы вопрос. Граф даже побагровел весь. Из-за такого пустяка. А весь вечер казался обходительным. Может быть, тот старик — бродяга, нищий, выгнанный из поместья батрак?

Надьреви вошел к себе в комнату, зажег лампу. У него тоже была очень яркая лампа под круглым абажуром, излучавшая мягкий желтый свет. Он посмотрел на свои часы, они показывали без четверти десять. Что сейчас делать? Ложиться спать рано. Впрочем, надо, кажется, привыкать рано ложиться. Поздно вечером здесь нечего делать. Жаль, что он не привез книг. Как-то не подумал, что его ждут долгие, томительные вечера. О многом не подумал. Его жизненный опыт не мог подсказать ему, как живут в усадьбе… Тишина окружала его, призрачная тишина. Окна были открыты, постель приготовлена. И какая постель, какое белье! Белоснежные наволочки, белоснежная простыня. Красное стеганое одеяло, плед, две пышные подушки, думочка в кружевной наволочке. Он долго смотрел на кровать. Спать в ней, наверно, очень приятно. Здесь все превосходное, доброкачественное, удобное, и сознание этого успокаивает. Неужели богатых людей тоже снедает беспокойство? Надьреви забыл, что его пребывание в усадьбе — лишь кратковременное благополучие, а потом ему придется вернуться в клетушку на улице Хернад.

Он ходил по комнате. Слышался звук его шагов. Он томился от одиночества. И даже подумал, хорошо бы Андраш догадался зайти к нему. Побродили бы вместе немного по парку. Поговорили бы наедине. Не торопясь, задушевно, обо всем понемногу… Возможно, еще появится Ференц. Пусть придет кто угодно, любой человек, с которым можно обменяться хоть несколькими словами. А если сюда заглянула бы женщина… Молодая красавица, совсем неожиданно с улыбкой появилась бы в дверях.

Надьреви подошел к окну и устремил взгляд в ночь. Небо было чистое, блестели, сверкали звезды. Теперь он понял, что окна его комнаты выходят на юг. Ведь слева он видел луну, которая уже высоко поднялась на восточной части небосвода. Всплывает, поднимается тонкий серп, похожий на букву «С», значит, луна на ущербе. Ни ветерка; темная хвоя сосен, мрачная, словно мертвая, не шелохнется… Тишину нарушил дальний собачий лай. Хорошо в позднюю пору услышать хотя бы собачий лай. Да. «Убирайся отсюда, собака!» Если бы не доносилось ни звука, то можно было бы, содрогаясь от страха, вообразить, что в таком глухом месте, в стороне от деревни, разбойники собираются напасть на уединенную усадьбу. Разбойники. А что если бы они и в самом деле явились? Что сделал бы, например, граф Берлогвари? В замок ворвались бы разбойники со сверкающими глазами, способные на убийство. Неужели граф Берлогвари и тогда закричал бы зычным голосом: «Убирайтесь отсюда, собаки!»? А молодой граф? Графиня наверняка испугалась бы и задрожала всем телом. Она славная женщина. Разумеется, славная. В ней нельзя обмануться… Граф Берлогвари сказал, что адвокаты должны быть честными и надежными. Честность и надежность в нем есть. И, возможно, ему все-таки удастся упрочить свое положение в усадьбе. Тогда через несколько лет он станет графским адвокатом. Необходимо лишь немного терпения, выдержки. Граф Берлогвари ведет, конечно, судебные процессы, заключает контракты, а вслед за одним клиентом появится второй, третий, это большая семья, владеющая огромными земельными угодьями… Но, увы, всякое еще может случиться. А вдруг и на него закричит когда-нибудь этот рыцарь с большой дороги? И тогда… Нет, этого не произойдет. И какое дело ему, учителю, до старика, который сидел и курил трубку в той комнате? Старику, наверно, на все наплевать. Должно быть, он давно уже спит преспокойно. Почему он, Надьреви, болеет душой за несчастных? Разве нет избавления от этой болезни? Постоянная потребность, не выясняя обстоятельств, без колебания принимать сторону бедняков. Господин Сирт посмеялся бы сейчас над ним. В сотый раз с торжеством утверждал бы, что его друг не джентльмен. И был бы прав. Конечно, не джентльмен. На нем только маска джентльмена. Он играет чуждую ему роль. Надел пиджак, полуботинки, нацепил крахмальный воротничок, галстук. Господин Надьреви! На письмах, если они придут не из дому, будет стоять: господину Иштвану Надьреви, студенту юридического факультета. Кто же он? Два садовника, сняв шляпы, поздоровались с ним почтительно, подобострастно. Он сидит за одним столом с аристократами. Рядом с хозяйкой дома, по правую руку от нее, на более почетном месте, чем граф Берлогвари. Комедия, да и только!

И учителя продолжали осаждать разные мысли. Целый поток мыслей. А ведь всем ясно, что он из себя представляет. В слова нельзя это облечь, нельзя выразить, точно определить, однако все окружающие, наверно, знают, кто он и что он. А если и не знают, введенные в некоторое заблуждение его маской, то все же чувствуют. А чувствовать — это больше, чем знать. Поэтому так сдержана и мадемуазель Ирен Ш. Именно поэтому. И, как ни странно, все ошибаются. Я и сам ошибаюсь. Ведь если бы я вышел в темноту, разыскал старика, эту прибитую собаку, нашел для него несколько добрых слов, он, проникшись благодарностью, не сказал бы мне спасибо, как товарищу по несчастью, а твердил бы: «Покорнейше благодарю, милостивый государь». А если бы я не бросил его, а пошел бы вместе с ним к ему подобным? Пораженные, они смутились бы. И тотчас бы прервали свой разговор, с нетерпением ожидая, когда я уйду, оставлю их одних. А если примкнуть к батракам, садовникам, рабочим?.. Сейчас я в графском доме. Чужой, точно странник с другого конца земли. Мое пребывание в обществе аристократов неестественно. Я отбываю повинность: сижу с ними вечером с полдевятого до пол-одиннадцатого. И не могу почувствовать себя непринужденно. Ввернуть бранное словечко. Ахнуть. Чертыхнуться. Грубо пошутить. Огорчившись, пожаловаться от души, даже прихвастнуть, потому что не положено мне быть здесь центром внимания.

Надьреви вынул из шкафа учебник римского права, чтобы просмотреть первые главы. Ведь завтра утром уже начнутся занятия. Надо освежить в памяти материал.

Сев за стол, он положил перед собой книгу. И не открыл ее. Сидел с закрытыми глазами. Хорошо бы уснуть. Или найти какого-нибудь собеседника. Красивую женщину. Неужели это невозможно? Ни здесь, ни где-нибудь еще? Какой-то заколдованный замок. Не мешало бы выйти в коридор и посмотреть, не летают ли там ведьмы. Тут не ощущается атмосфера старинных поместий. Только скука и сознание собственной беспомощности. Если бы накопились воспоминания о прошлом, приятно было бы окунуться в них. Помечтать о будущем, что, впрочем, не раз случалось.

Подойдя к окну, Надьреви притворил его. И другие окна притворил без всякой причины, лишь по привычке, потому что квартира на улице Хернад — на первом этаже и выходит во двор. Хорошо здесь, да не совсем. И в Пеште было бы неплохо при полном достатке, с тугим кошельком. Будь у него там хорошая просторная комната, где он жил бы один. Или мог бы снять для себя квартиру и ходить к матери лишь обедать и ужинать. Да к тому же раз в неделю проводить вечер в гостях. Место мужчины в большом мире… Случалось, что, прогуливаясь по улице под руку с девушкой, он опасался встречи с матерью… Надо вступить в большой мир, уехать в другой город и только деньги домой посылать. Разумеется, много денег. Жить в другом городе, не в провинции и не в заколдованном замке, где обитает чужая семья, которая после девяти вечера ложится спать. Неужели господа Берлогвари уже спят? Где их спальни? Поблизости друг от друга? Читают ли они сейчас? Андраш, наверно, нет. Отец его тоже. Книги сочиняют простые люди. Бедняки или «голодранцы», как сказал бы старый граф. Поэтому книги аристократов не интересуют. Если бы роман написал какой-нибудь Эстерхази, то, может быть, граф Берлогвари прочел бы его. А графиня, наверно, читает. Что же она читает? Очевидно, Марлитта или госпожу Беницки[23]. Графиня, однако, производит впечатление женщины доброй… Поскольку окна закрыты, тишина кажется еще глубже, такой глубокой, что, погрузившись в нее, боишься погибнуть. У тишины словно реальная глубина. В безмолвии слышно, как певуче гудит лампа и шипит иногда ее пламя. Пусть бы хоть мышка, — все-таки живое существо, — пробежала по комнате в поисках съестного. Кто-то бы разделил с ним его одиночество… В Пеште в это время он еще бродит по улицам или сидит в кафе «Япан», а то еще где-нибудь. Господин Сирт читает сейчас газеты и ест кекс. Мадемуазель Ирен уже спит. Сон у нее глубокий и легкий. Живое существо, но будто не человек, а растение. Красивый цветок… Хоть бы разыгралась гроза и зашумел ветер. Хлынул бы дождь; хлестал бы по карнизу и оконным стеклам, или маленький ветерок колыхал листья деревьев; он раскрыл бы тогда окно и не чувствовал бы так остро одиночества. Листва бы шелестела. А то он смотрит в закрытое окно, и сосны точно отлитые из чугуна. Хоть бы комар залетел, гудя, в комнату. Или мухи бы зажужжали. При свете лампы они и ночью порой летают. Да нет здесь ни комаров, ни мух. Какие белые стены, какая чистота! И клопа не найдешь. Есть кому усердно скрести и мыть. И в барском доме, наверно, есть свой Барнабаш Крофи. Не сама ли графиня? Вполне вероятно. Кто-то во всяком случае подгоняет лакеев, повара, садовников, егеря, прачек, горничных, судомоек, ночного сторожа, и все должны неустанно работать, чтобы создавать благосостояние, обеспечивать покой, отдых, развлечения, порядок и эту исключительную чистоту. Где-то прочел он однажды, что лишь благодаря рабскому труду появилось пышное убранство древних дворцов. Поразительно, если это правда. И обоюдоострое признание, — ведь, с одной стороны, это доказательство преступности тех, кто пользуется основными благами, и с другой стороны, — подтверждение незаменимости рабского труда. Впадаешь в искушение, не зная, что предпочесть: отмену рабского труда или получение сана императора, магараджи, хана, паши, титула графа, звания миллионера.