— Из тотемских мещан, — ласково перечила мужу Ульяна. — Только служил в Иркутске по коммерции.

— Все одно — купец, а пьет с умом, хмельным не бывает и лишнего не скажет.

— На что ему пить? — смеялась Ульяна. — Говорят, он в Иркутске потратил жалованье за двадцать лет вперед.

— Пропил, что ли? — Обернулся к говорившим Сысой, придерживая байдару веслом.

— То ли казенные деньги дал в долг, то ли в оборот пустил и потерял…

Катька говорила, но я не поняла. Жена у него была. А как узнала, что Ивану грозит долговая яма — сбежала с купцом. Он ведь Катьку в Охотске подобрал.

Та тоже с каким-то матросом венчана. Родилась на Уналашке у старовояжного стрелка. Отец вывез ее в Охотск, там помер, ну и пошла она по рукам. А как Баранов на Кадьяк собирался — прибилась к Кускову: молодой, лупоглазый, губастый, контракт у него бессрочный. Катьке Сибирь даром не нужна: она без хлеба живет — не мучается, под байдарой спит — и довольна…

— От бабы, от народ! — раздраженно заворчал Васильев. — Только что с Катькой целовалась, а тут чуть ли не гулящей обзывает, над мужем ее насмехается. Вот, пристанем к берегу, задеру подол… Тьфу ты! Спущу штаны, выпорю при друге…

— Так я ведь к тому, что ты у меня красавец, — Ульяна обняла мужа со спины за широкие плечи. — Я бы на Кускова, не прельстилась…

— Зато на Гришку пялишься, а он на тебя! — Васильев высвободился из объятий жены и мягче добавил: — Грести мешаешь. Перевернемся, не дай Бог, вытаскивай тебя… Одних платьев — куль.

Он поскупился на одно шелковое платье — пришлось купить пару. При воспоминании о цене и трате, ворчал: «Куда столь одежи? Пока одно платье сносишь, другое истлеет в сундуке».

Ночевали они на острове с небольшой песчаной отмелью. Прежде чем пристать — долго осматривались, не заметил ли кто. На берег вышли осторожно, следов не нашли, развели костерок под скалой, в закрытом со всех сторон месте. Взошла луна. Пока Ульяна с Василием пекли рыбу на рожнах, Сысой в одной рубахе вышел на отмель. Набегала волна, шурша гладким окатышем. Он пошел вдоль нее, высматривая на песке сухой плавник для костра. Вдруг, остановился, разглядывая странный камень под ногами, попинал его носком сапога, наклонился, ощупал. Занесенный песком и окатышем, измятый прибоем, под ногами торчал край большой медной фляги, в каких Компания присылала водку. Редкая находка, дорогая. Такую флягу выправить, почистить и можно поменять на десяток бобров. Сысой потянул ее на себя — тяжела. «Вот бы водка вместо воды?!» — подумал как о чудном и несбыточном.

Очистил от песка крышку, откинул, понюхал — ром. Осторожно сделал глоток — в голове зашумело.

Так бывало во сне. Видел хлеб, трогал его, щипал себя, чурался и крестился, подносил ко рту и… просыпался. Сысой посидел, соображая, во сне или в яви находится в сей час. Трижды плюнул через плечо, перекрестился, отхлебнул еще раз — ром!

— Разберемся, — пробормотал. Взвалил флягу на плечо и понес к стану.

— Компанейскую чарочку из матросского пайка не желаете получить? — спросил, глупо посмеиваясь и опуская флягу на камни. Васильевы обернулись, думая, что он опять дурит.

— Улька, у баб нюх тоньше. Сними-ка пробу?!

Ульяна вытерла жирные пальцы, открыла флягу, понюхала, отхлебнула и поперхнулась от удивления.

— Где взял? — просипела.

— На берегу!

Подошел Василий. Попробовал. Долго шевелил бородой, глядя на костер.

— Неспроста это! — сказал, хоть у самого глаза горели. — Нам на Ситху надо, а посреди дороги фляга с ромом. Козни чьи-то.

— Колоши подложили, чтобы Ульку украсть! — ухмыльнулся Сысой, радуясь находке.

— Те за флягу своих жен отдадут, — посмеялась Ульяна.

— Видать, нечистого козни! — прошептал Васильев.

— Ясное дело, святой покровитель такого не сделает, — посмеиваясь, теребил бороду Сысой. — Ладно, вот что: ты, Васька, выпей одну и хватит, другой раз наверстаешь, а мы с Ульяной — по две чарки… Тихо-тихо. Петь не будем.

Тлели угли, светились звезды. Шумел прибой, доносился рев сивучей.

Сысой с Ульяной лежали возле затухающего костра, одними носами выводили песню.

— Вась, а Вась?! Душа просит! — ласково пела Ульяна.

— Как дам в ухо — уймется!

— Да ничего не будет, кто нас видел?

— Цыц, дура! Чтоб еще раз взял с собой… Вот те крест! Сиди при котлах, дольше проживешь.

— На рудники бы тебя, Вась, — простонала Ульяна, покорно укладываясь под бок к мужу, — в большое начальство выбился бы. Глядишь, и я — в генеральши… У них такой порядок — каждую неделю новое платье.

Васильев засопел громче, показывая, что не желает быть генералом.

— Лукин сказывал, на мысу нашел штуку сукна, — пробормотал. — С чего бы?

На безымянном острове возле Ледового пролива, где промышляла партия Урбанова, трое плывущих к Ситхе увидели остывшие костры. На берегу сохли байдары, полоскала на ветру палатка. Людей не было. Тоболяки, с ружьями поперек бортов, подгребли ближе, покричали: никто не отозвался. Они переглянулись, думая об одном. Прикрывая друг друга, высадились, обошли камни, увидели разбросанные тела кадьяков и алеутов. Подкрались ближе и поняли, что они живы, но мертвецки пьяны.

— Если бы «Финикс» пришел без нас, Бырыма не дал бы сразу много выпивки, — сказал Сысой, опуская ружье. Василий под байдарой нашел алеута, протрезвевшего настолько, что мог говорить.

— Бостонцы напоили? — спрашивал, встряхивая партовщика.

Тот долго мотал головой и, собравшись с силами, сказал:

— Морской бог! — Пополз к большой байдаре, поставленной на бок, откинул лавтак и показал измятую прибоем флягу, в каких Компания присылала водку. Сысой открыл ее — на дне еще поблескивал спирт. Тоболяки удивленно переглянулись.

В это время на Ситхе старовояжные стрелки думали, как назвать строящийся форт. Баранов предлагал слова высокие, героические, заковыристые: «Врата России», «Новомосковия»! Но большинство стояло на том, что укреплению нужен святой покровитель. В море и у Американских берегов молитвы быстрей доходят до Господа через Михаила Архангела и Николу Угодника. Иногда правит промышленным Богородица, но реже и неохотней: у нее в России дел много. Другие святые и вовсе не озабочены делами русских людей в Америке. Говорили о названии крепости долго и спокойно, без споров и страстей: дело важное решалось неспешно. Думали бы и дольше, но был подан знак свыше и люди тщеславно истолковали его в пользу своих надежд.

Афанасий Кочесов на кадьякской байдарке с алеутским веслом шел вдоль берега, поглядывая на полосу прибоя — не выкинуло ли туши раненых зверей.

Вдруг он заметил черную доску в полтора аршина длиной. Передовщика удивила ее правильная форма и цвет. Приткнувшись носом каяка к берегу, он вышел на сушу, подошел ближе, перевернул доску и ахнул, опускаясь на колени. На него глянул грозный лик предводителя Небесного воинства. Белые крылья трепетали за спиной, строгие глаза смотрели в упор, в деснице блистал меч.

Выбросив из каяка все лишнее, Кочесов изо всех сил стал грести к крепости, высадился возле Индейской реки и направился прямиком к кекуру, на который перебрался Баранов, поставив там палатку.

— Братцы! — кричал на ходу, — чудо явлено!

Побросав топоры, к нему сбегались строители форта. Афанасий поднимал над головой икону, показывая ее всем, и радостно смеялся.

Потрясен был и сам Баранов, увидев светлый лик. Спустился с кекура, со слезами приложился к краю иконы.

— Знак это! — вскрикнул радостно. — Не напрасны были труды наши, коль удостоены наивысочайшего внимания… Называться форту Михайловским.

Здесь будет город под покровительством святого Архистратига.

Правитель принял икону из рук Кочесова, вышел на середину стана. Со всех сторон к нему стекались промышленные и работные люди, только караул оставался на своих местах, томясь любопытством.

— Господа! — голос правителя дрожал от благоговения. — Быть здесь рубежу Российскому, а значит, и нам, грешным быть! Поднимутся вскоре стены города и заживут люди счастливо… Слава тебе, Господи! Слава тебе! Наши павшие товарищи радуются на небесах вместе с нами…

— Байдара идет! — крикнули караульные. — Похоже, наша. Трое гребцов.

Баранов, сбитый на взлете вдохновенной речи, пошевелил усами и обернулся к морю, опустив икону.

— Не тоболячки ли возвращаются от Кускова? — пробормотал обыденно. — Вдруг хлеб везут?!

Едва лодка подошла к берегу, ситхинские промышленные подхватили ее с волны и выволокли на сушу. Ульяну вынесли на руках, Сысоя с Василием похлопывали по плечам, обнимали, радовались их возвращению.

— Вот молодцы-то! Мука и соль! А это что?

— Ром!

— Не бреши!

— Попробуй!..

Тоболякам стали рассказывать про явление иконы Архангела. Васька увидев лик, занес, было, щепоть ко лбу, но замер, нахмурился, приблизился к иконе, долго водил по ней носом, потом, торопливо крестясь, сказал:

— Видел я ее! То ли на Уналашке, то ли еще где…

— Все иконы по канону писаны, Васенька, — улыбнулся Баранов.

— У меня верный глаз. Эту самую видел и не так давно. Не дай Бог, на «Финиксе».

— Поклон всем от Терентия Степановича, — щебетала Ульяна. — Поздравляет всех с праздником, желает доброго здоровья и удачных промыслов… Завтра Успение.

Грех в праздник думать о житейском, но не могли веселиться ситхинские промышленные. Баранов не спал ночь, ворочался в палатке от тяжких дум, дождавшись утра, разбудил Сысоя, повел к себе. На столе из жердей и дранья лежала раскрытая карта. Правитель ткнул в нее пальцем:

— Здесь разбился «Орел», здесь выбросило сукно на мыс…

— Здесь мы нашли флягу, — указал Сысой, — а здесь урбановские алеуты.

Баранов положил на карту ладонь с растопыренными пальцами:

— Здесь найдена икона!.. Не может на такое расстояние разбросать груз с одного судна, — облегченно вздохнул. — Измаялся ночью, все думал о транспорте. Ничего, потерпим. Бывало, приходил в октябре. Мало ли что случается в пути.