— Похоже, «Юникорн» идет! — крикнул караульный. — Собирается галс менять, в бухту поворачивает. Запустить?

— Чего не запустить старого друга? Вдруг с товаром, — пробормотал правитель.

Но на башне удивленно вскрикнул Кусков, глядевший на фрегат в подзорную трубу:

— Андреич, наши на шканцах… Тараканов, Батурин, Плотников, кадьячки и кадьяки…

Правитель подергал ус, думая, что бы это могло значить? Гремя костылем, вернулся в дом. В тяжелом предчувствии колотилось сердце в его груди, на лбу выступил пот. Баранов сел на прежнее место, двумя руками поднял и уложил на подушки больную ногу.

Фрегат с обычным проворством вошел в бухту и скинул все паруса. На гроте, растопырив руки, крутился и выплясывал повешенный индеец. Бросив якорь, корабль закачал мачтами, приветствуя жителей острова. Завертелся волчком, заскакал повешенный.

Кусков и Бакадоров в окружении десятка промышленных вышли на причал. С фрегата спустили шлюпку. Матросы разобрали весла, разом опустили их на воду. Вскоре на берег вышел рыжий помощник капитана с тощей косицей на затылке. За ним прыгнул на песок белокурый толмач с глазами, не знающими совести. Один залопотал, другой стал переводить, что возле Ситхи увидели они на кекуре, где прежде стояла палатка правителя, белого человека, взывавшего о помощи. Из-за реки по нему стреляли из ружей.

Верные долгу, моряки «Юникорна» спустили шлюпку, десять вооруженных матросов стали грести к кекуру и под пулями индейцев сняли несчастного со скалы. Вскоре с корабля снарядили еще одну шлюпку и подобрали на другой стороне залива несколько алеутов. Шлюпки подошли к месту русского селения, оно оказалось сожженным, вокруг валялись обезглавленные трупы, от пушек осталось шесть медных слитков. Имея христианское сострадание, всех убитых матросы предали земле, расплавленные пушки доставили на фрегат.

Дабы вызволить несчастных из плена, пришлось испортить отношения с выгодным торговым клиентом. В настоящее время на корабле трое русичей, восемнадцать кадьяков с алеутами и шесть детей. Зачинщик погрома, тойон Михаил, наказан, — помощник капитана указал на рею, где покачивался мертвец. — Мистер Барабер надеется, что старый друг, господин Баранов — джентльмен и хотя бы частично возместит убытки от несостоявшегося торга, а также по содержанию пассажиров, принятых на борт голыми.

Помощник капитана вынул из-за обшлага сюртука список спасенных, счет расходов и убытков. Сумма составляла, без малого, пятьдесят тысяч пиастров в переводе на деньги испанских владений.

Ни одна жилка не дрогнула на лице Кускова. Он принял бумагу, не глядя, передал ее Бакадорову.

— Могу я поговорить со спасенными? — спросил хрипло.

— О, пожалуйста! — Помощник капитана указал на ждавшую его шлюпку.

— Развлеките гостей! — бросил Кусков через плечо дружкам и шагнул в шлюпку фрегата.

Он вернулся через час, раскланялся с помощником капитана, тут же отбывшим на «Юникорн», и пошел к правителю для доклада.

Баранов сидел среди подушек, опустив голову с набухшими до синевы веками. Обваренная нога была задрана на лавку, усы обвисли по подбородку.

Кусков взглянул на него и испугался, не умер ли?

— Ну, что, Ванечка? — пробормотал он, не открывая глаз. А когда разлепил набухшие веки — по Кускову скользнули тусклые глаза старца.

— Поговорил со всеми, — сказал он, снимая шапку, взглянул на образа, вздохнул, перекрестился и сел напротив. — Захар Лебедев стоял в карауле при казарме. Внизу были пушкарь Темакаев, Кабанов, Овдин и англичанин с «Юникорна». Медведников, Наквасин, Шмелин, Чумляков — на верхнем этаже.

Плотников, Мартынов, Клохтин — во дворе. Остальные разъехались: Тараканов нерп стрелял. С ним Кузьмичев и Изохтин были. Афоня Кочесов с Карповым за сивучиной уехали, Василий Кочесов, Еглевской, Зырянов, Кунивской — рыбачили…

Слушаешь ли, Александр Андреевич?

Тусклые глаза приоткрылись.

— Всю жизнь неразлучны были Кочесовы, — прошептал Баранов с хриплым комом в горле, — а напоследок разъехались… Сон мне был. Молодых видел, красивых, ругал, что нашли богатый остров, а мне не сказали. Вон к чему все…

— Девка колошская, что у Кузьмичева прислугой была, выждала, когда в крепости будет мало народа, и донесла своим. Их набежало, диких и крещеных, до полутора сотен, все с ружьями. Захара Лебедева сразу застрелили, Плотников успел убежать в лес. Кто рядом с казармой был — заперлись.

Колоши подступили, стали рубить дверь и ставни, во все щели стреляли.

Медведников спустился вниз, его тут же ранили, он уполз наверх. Те, что были на втором этаже, закрылись, стреляли через бойницы. Колоши дверь в казарме выломали. Кинулись внутрь. Раненый Темакаев из пушки пальнул картечью в упор, промышленные выбили их из сеней, но колоши подожгли казарму с трех сторон. Наши, что были внизу, стали наверх стучать, чтобы впустили. Им не открывали. Шанин прорубил дыру в потолке, оттуда брызнул огонь.

Медведников, должно быть, уже сгорел.

Плотников из лесу видел, что Наквасин прыгнул с верхних перил, побежал, но споткнулся. Его догнали четверо, подняли на копьях, приволокли к казарме и отрубили голову. Потом Кабанов прыгнул — его закололи. Другие промышленные как только выскакивали из огня — их тут же убивали, — перекрестился Кусков. — Говорят, вокруг казармы лежало много тел да опознать их было трудно. Только Кабанов цел, остальные обезглавлены и обожжены. Утром еще коровы ревели, копья по земле волочили. Грабители для забавы втыкали их в скотину.

Тараканов говорит, услышал стрельбу, кинулся к байдаре, из-за острова выскочили колошские баты, давай палить из ружей так, что головы не поднять.

Изохтина и Кузьмичева застрелили на месте. Кадьяков и алеутов били в упор.

А его приняли за англичанина — выбрит и в камзоле. Побили, одежду содрали.

Из-за черного матроса передрались между собой. Тимофея бросили в лодку и увезли в жило, даже не связали. Смеялись: «косяки» — плохие, другие белые и вовсе дерьмо. Должно быть, надеялись за него выкуп взять.

Где остальные — одному Богу известно. Наверное, есть живые в плену, по лесам прячутся…

— Погибли Кочесовы, — опять пробормотал правитель. — И Медведников погиб…

Кусков помолчал, теребя шапку, так как правитель молчал, осторожно продолжил:

— Плотников три дня в лесу скрывался, кадьячку с детьми нашел. Потом услышал пушку. Думал «Екатерина» подошла. Выскочил на кекур, стал кричать. На рейде против кекура стоял «Юникорн». С его борта спустили елбот, Плотникова со скалы сняли и кадьячку с детьми подобрали. На другом берегу залива нашли Батурина с алеутами. К вечеру Барабер сам высадился в Михайловском, всех погибших похоронили.

Через три дня к фрегату подошли колоши на батах: тойон Михаил с племянником Котлеяном, с ними девка кузьмичевская. Спрашивали, есть ли на борту «косяки». Если есть, то торговать не будут. Барабер заверил их, что наших людей нет, как-то сумел заманить на корабль и заковал в железо, требуя привезти всех пленных. Грозил ситхинцам повесить тойона с племянником и девкой. Несколько раз надевал им на шеи петли, угрожал увезти на Кадьяк. Тут подошли еще два аглицких судна, дали залп по колошским лодкам, уцелевших взяли в плен.

Ситхинцы привезли им Тараканова, четырех девок и несколько мешков с бобрами. Барабер выпустил кузьмичевскую девку. Потом перегрузил в трюм несколько лодок с мехами и отпустил Котлеяна. А когда колоши сказали, что больше у них нет ни пленных, ни мехов, тойона Михайлу повесил у всех на виду. Не сторговался!

— Ловок! — пробормотал Баранов.

Кусков снова замолчал, теребя шапку. Молчал и правитель.

— Что делать будем, Александр Андреевич? Барабер ждет выкуп и наши у него томятся. Пятьдесят тысяч пиастров требует. Деньги большие. Корабль с грузом купить можно.

Веки управляющего поднялись, усы поползли вверх, сам он стал выпрямляться, в глазах блеснул свет.

— Хрен ему на рыло! — сказал оживающим голосом. — У нас в казеннике одних бобров было тысяч на сто ассигнациями…

— Так что сказать?

Баранов осторожно, как запеленатого младенца, опустил на пол больную ногу.

— Всех, кто в силах, — на стены и на батарею. В старую галеру погрузить несколько бочек смолья и жира, удальцов на весла. Гранаты у нас были, прошлый год покупали?

— Они к пушкам не подходят по калибру! — Пожал плечами Кусков.

— Придумай, как с батареи бросить их на палубу. Всех кадьякских и алеутских лучников — на стену. К стрелам привязать огниво. Всех офицеров и чиновных — ко мне, чтобы были при мундирах и шпагах, всем своим видом оказывали мне почтение. Кто вздумает бунтовать — своей рукой расстреляю.

Мне уже бояться нечего, я свое прожил…

Пятьдесят тысяч, хе-хе! Да за такие деньги самого Барабера купить можно…

С фрегата заметили военные приготовления, сыграли боевую тревогу.

Канонирские люки распахнулись, обнажив жерла пушек. Но открылись ворота крепости, две девки расстелили на причале ковер, четыре дюжих молодца вынесли кресло с восседавшим на нем правителем. Вышли офицеры при шпагах в парадных мундирах, стали за спиной Баранова. На фрегат дали знать, что губернатор острова и правитель Российских владений в Америке желает говорить с капитаном.

Покачивались мачты корабля, то в одну, то в другую сторону, клонясь в чинной польской мазурке, плясал на рее голый труп тойона Михайлы. От фрегата отошла шлюпка с полутора десятками вооруженных матросов.

Капитан Барабер со свитой шел для торга.

Обменявшись поклонами, извинившись за недуг и немощь, Баранов приветствовал старого друга, вспоминал прежние встречи и не давал гостю рта раскрыть. Тот посматривал по сторонам, сверлил взглядом непроницаемые лица офицеров и свиты.

— Не лучшие времена на Кадьяке, не так ли, господин Баранов? — улучив паузу, нетерпеливо спросил капитан «Юникорна».