Шелихов же прожил здесь два года и стал собираться в Охотск по своим делам, оставив вместо себя Сомойлова-старшего. Как раз двадцать второго мая 1786 года вышел отсюда на «Трех Святителях» и в двух милях от острова встретил идущий к Кадьяку «Святой Михаил»…

В Разбитовском селении, где, по догадкам Сапожникова, жил китобой, промышленные остановились и снова стали гоняться за китами. Сысой был легче своих спутников на ноги и стрелял коз. Однажды на небольшом острове он увидел со скалы, как кадьяк выполз из-под камней и заложил за собой вход.

Едва тот уплыл на каяке, Сысой подобрался к замеченному месту, откинул камни и оказался в пещере, набитой трупами. От иных остались черные кости, другие были вздуты и смердили. У входа лежала горка свежей рыбы, которую принес кадьяк для «корма» мертвым.

Не в силах терпеть вонь, Сысой выскочил из тайника и заложил вход как было. Филипп обрадовался, узнав, кто хозяин мертвецов и пошел разговаривать с ним, известным колдуном, по прозвищу Калпак. К вечеру он вернулся, сказав, что убедил колдуна добыть кита. Его сородичи, как только поняли, что «косяки» знают, кто «прокормщик», так перестали о нем молчать, рассказали, что Калпак получил покойников в наследство от отца, а тот от деда.

Все они собирали человечий жир с гниющих трупов, мазали им наконечники стрел.

Колдун, которого сородичи побаивались и сторонились, никого с собой на промысел не взял. Привязав к байдарке связку гарпунов длиной в десять футов, к концам которых были привязаны пальцы, уши и другие человечьи части, он поплыл на ветер. Удерживаясь в стороне от намеченной жертвы, весь день болтался на воде вдали от резвящегося кита, и только к вечеру оказался рядом, бросил гарпун и тут же стал грести к берегу, а раненый кит скрылся под водой.

Вскоре наступили сумерки. Ни с кем не разговаривая, колдун уединился в маленьком шалаше и сидел в нем на корточках три дня, изредка вздыхая как раненый кит. Сородичи сказали — это для того, чтобы кит спокойно умирал и был прибит к берегу. На четвертый день Калпак вышел из затворничества, искупался в студеной воде и закричал «Я — жив!». Потом поплыл к месту, где ранил кита, и нашел тушу возле берега. Это был небольшой кит — тридцати пяти футов от хвоста до рта. После полагавшихся плясок, добытчик вырезал ножом то место, где застрял наконечник гарпуна, и бросил его воронам. Тушу стали разделывать. Калпак указывал, кому какие куски взять и что отделить для Компании.

Загрузив байдары мясом и жиром, в сопровождении нескольких знакомых партовщиков, служащие прибыли в Павловскую крепость и сдали добычу Кускову. Сысой с Филиппом, не теряя времени, пошли домой через гору.

Через неделю к Чиниакскому заливу подошла сельдь. Жители острова были спасены от голода. По заливу носились байдары, черпали и черпали из серебристого от рыбы моря, варили, солили, пекли, складывали на берегу копнами. Из казарм выползли больные, в селение вернулись отощавшие собаки. Разжиревшие вороны и чайки с важным видом расхаживали под ногами людей, не уступая дорогу.

На Сорок мучеников в Павловскую бухту вошла компанейская галера.

Двое стрелков, подхватив под руки и свели на причал Баранова. Его скрутили боли в пояснице. Доклад Кускова правитель слушал полулежа среди одеял и подушек в своей крепостной избенке, где жила крещеная индеанка с двумя прижитыми от него детьми. Принарядившись в длиннополое барское платье, она накрывала стол, раздувала огонь в печи.

Робко светило солнце, часто скрываясь за ползущими с востока облаками.

Сорок жаворонков натужно несли весну на крыльях. Но приползла брюхатая, черная туча, накрыла остров мокрым боком и погасли зайчики, блиставшие на меди котла. Жуткий рев раздался из полуземлянки правителя. Наружу выскочил простоволосый Кусков, черпнул бобровой шапкой грязи из лужи и кинулся обратно.

— А-а-а! Сука колченогая! А-а-а! Стерва лупоглазая! — кричал больной правитель.

Передовщик Леонтий Ногаев, сменившийся из караула, услышав рев, вбежал в распахнутую дверь, протиснуться в землянку не смог, вышел с красным лицом.

— Что случилось? — обступили его промышленные.

Ногаев только странно вращал глазами и бормотал:

— От ети ее! — а собравшись духом, пролепетал: — Кажись, колошка Бырыме муди обварила, чтобы не блядовал…

— Ну и стерва! — ахали промышленные, сами не первый год живущие с индеанками и эскимосками. Знали, что их женки скрытны и мстительны, но не настолько же…

Из землянки опять выскочил Кусков, крикнул:

— Жир несите!

Быстро принесли рыбьего жира, передали за дверь. Толпа возле избенки прибывала. Кое-кто уже требовал посадить колошку в казенку и заковать в железо, чтобы другим неповадно было.

— Ничо, может, еще заживет! — вышел Бакадоров и пристыдил Ногаева: — Чего трепать-то, ботало! Девка-дура напялила барское платье, с котлом в руках наступила на подол, упала и кипятком прямо на ногу Андреичу. Скачет теперь болезный, поясница отпустила…

Повисев над крепостью, черная туча поползла на запад и вскоре заблестело солнце. Со смотровой башни закричали, что видят в море парус. С батареи дали сигнал. Кусков, опоясавшись поверх потрепанного сюртука кушаком, вышел на причал. Из крепости валил народ, бросив правителя и его девку.

Затаив дыхание, ждали транспорт. Но в бухту вошел бриг «Интерпрайз» под звездным флагом Соединенных Штатов. Гости встали на рейде, спустили шлюпку и подошли к берегу. Джеймс Скотт — капитан и служащий Гудзоновой компании просил разрешения пополнить запас пресной воды, торговать мукой, чаем, сахаром. Бриг побывал на Ситхе. Капитан передал Кускову донесение Медведникова.

Справившись о ценах, Кусков настороженно заводил глазами: они были высоки, но приемлемы при нынешнем положении. Посоветовавшись с Барановым, он купил самое необходимое и расплатился компанейскими мехами. Промышленные меняли свои паевые меха на муку, табак и ром.

Служащие Гудзоновой компании предлагали наладить регулярный торг с Кадьяком по твердым ценам.

Купленного припаса хватило на неделю, но долго вспоминали добрым словом Гудзоновских купцов.

В конце мая на Кадьяк вернулся Григорий Поторочин, без Куликалова, оставшегося на Уналашке, и без Баламутова.

— Что так долго? — простонал Баранов, лежа среди одеял и подушек.

Поторочин, облепленный чирьями, просипел:

— Шторма! С ноября как начались, почти не стихали… По месяцу на островах ждали погоды.

Шея его не двигалась. Как волк, он оборачивался всем туловищем и глядел исподлобья.

— Ларионов велел передать, что «Финикс» прошел мимо Уналашки еще в марте прошлого года с грузом на полмиллиона рублей, восемьдесят промышленных, Владыка, монахи Стефан с Макарием… Смотри-ка, — протянул доску.

— Господи, помилуй! — опасливо перекрестился правитель. — Это же с надстройки «Финикса» — Еще кнехт выбросило возле Кадьяка. Тоже с него, — Поторочин вздохнул, глядя мимо правителя. — Остатки «Симеона» нашли прошлый год на Прибыловых островах.

— Царствие… — потянулся было щепотью ко лбу правитель. Поторочин остановил его жестом.

— Я тоже сперва так подумал, а под Унимаком видел его…

— «Финикс»? — удивленно вскрикнул Баранов.

Поторочин мигнул, не имея возможности кивнуть одеревеневшей шеей, и отвел взгляд.

— Не я один. Половина моих стрелков — свидетели. Был туман, потом чуть разъяснилось. Мы добыли мяса и готовили припас на берегу. Баламутов на однолючке гонялся за раненой нерпой. Ему кричали, чтобы вернулся, да куда там, — хрипло вздохнул передовщик. — Вдруг является из тумана корабль. Я глянул в трубу — «Финикс». Баламутов тоже увидел его с моря. Пока мы байдару готовили, он подплыл к борту, видно, кричал, но никто не отозвался, трап ему не подали. Глядим, подплыл к носу, зацепился за трос и выбрался на борт. Сам видел, как стоял на баке. Тут и накрыло их туманом.

— Дальше-то что? — спросил Баранов, яростно накручивая на палец ус.

— Все! — просипел Поторочин. — Байдару Баламута мы нашли на мысу возле Карлука: прибоем выбросило.

— Спаси и помилуй! — удивленно замигав, перекрестился правитель. — Должно быть, — морок. Маются мытари неотпетые.

Поторочин поморщился, повел в сторону туловищем с недвижимой шеей.

— Может, и морок, — прохрипел. — А может, плутают… Помнишь «Предприятие Святой Александры…»? Сколько лет носило по морям?

— С нашими-то навигационными специалистами!? — засомневался Баранов.

— Коли судьба кривая — никакая наука не выправит, — вздохнул Поторочин, помолчал и добавил с печалью: — Скажи монахам, как знаешь, а те пусть думают — отпевать или еще что.

— Постой-ка! — спохватился Баранов. — Помнишь, на Ситхе матрос с «Екатерины» говорил, что видел «Финикс» возле Александровского мыса? Мы еще удивлялись, откуда на нем быть беглому Макарию? Выходит, правда?

— Сказывали, Макарий с киселевскими алеутами и с самим купцом ездил в Петербург к царю. Киселев, ясное дело, жаловался на Монополию, а Макарий, говорят, был не в себе, пророчествовал о погибели всех за морем, о беде, грядущей на Русь. Из Петербурга его отправили в якутский монастырь, а там, на обратном пути, подобрал Владыка. Видать, было отцу Макарию Откровение, да не верил никто.

Только к концу июня на Кадьяке смогли снарядить галиот с припасом для Нучека, Якутата и Ситхи. «Екатерина» под началом штурмана Потажа готовилась выйти в море, но на Аграфену-купальницу пошла вдруг волна с белыми гребнями, с разбойным посвистом задул ветер.

— Ишь, полезла нечисть на лысую гору, плясать для Самого… — глядя в море, говорили промышленные. — Ждать надо. Под Купалу много нашего брата пропало в море — заморочит, защекочет нечисть и потопит… Не раз так было.

А в море показались паруса корабля, которому не страшны были ни волны, ни ветра, ни темные силы. Громыхнула пушка на батарее, затем фальконет на сторожевой башне. Баранов на костылях выполз из своей избенки и задрал голову.