— Какой в том грех такого молодца родить? — улыбнулся Баранов. — Ты еще молодой. Мне — за пятьдесят, старик, а ведь тоже позапрошлый год колошка сына родила. Двадцать лет прожил без детей со своей венчанной, все подкидышей растил. Наконец, привалило счастье: дочь, потом сын, а монахи стали требовать забрать у меня единственного сына, чтобы самим воспитать, потому что я с колошкой не могу обвенчаться. Я не дал им младенца — так они на святого Антипу окрестили его Антипатром — «противу отца» значит, чтобы сын на меня не походил и блудником бы не был, — Баранов тряхнул головой, прогоняя заботы и обиды, пристально взглянул на хозяина фактории.

— А у нас к тебе разговор! — Выставил на стол штоф, стал доставать из мешка подарки. Самому Лукину протянул нож в сафьяновых ножнах.

Выдернул волос из седого уса, чиркнул клинком и перерубил надвое. Какой русич не любит хорошего оружия? Глаза у Лукина ожили, засветились.

— Опять воевать? — спросил.

— Не то, чтобы воевать, но жить придется по-воински.

— Было бы за что? — вздохнул Лукин.

— Да все за нее, за матушку-Русь!

— Где она, Русь, в которой есть место русичу? — усмехнулся Лукин.

— Доля наша такая! — качнул круглой головой Баранов. — Испытывает нас Господь, как воинов перед битвой, — не отречемся ли от Родины ради благополучной жизни. Зачем так надо — ему видней…

Лукин покряхтел, метнул на него взгляд из-под бровей, как поверх ружейного ствола.

— Эдак ты и холуев в святые возведешь!

Правитель же, вдохновляясь, стал говорить про русский острожек на Ситхе, где будут жить по правде и старине, в верности Руси и государю только надежные люди. Лукин опустил голову, скрывая блеснувшие слезы, покряхтел, покашлял, почесывая бороду, пробормотал, глядя в сторону:

— Думать надо!

— Что тут думать? — Запальчиво мотнул головой Баранов. — Не удовольствия же ради ты мотался по свету… Искал чего-то?

Лукин поднял прояснившиеся глаза:

— Русский дух, может быть, еще только и остался в суровом беглецком толке… Думать надо!

Водку он пить не стал, но выставил бочонок с таким крепким пивом, что промышленные вскоре запели, а Сысой с Ульяной пустились в пляс.

На другой день партия ушла в Якутат. Байдары двигались к югу медленно, то и дело останавливаясь для промысла. Галера далеко от них не отрывалась.

Не скоро караван достиг Якутатского залива. Едва лодки и галера стали видны с берега, к воде высыпало все население крепости и селения. Индейцы и русские поселенцы столкнули байдары на воду, стали грести навстречу партии.

Малое судно не могло принять на борт их всех, поэтому якутатские лодки кружили возле галеры прожорливой чаячьей стаей. Скаредно кричали поселенцы, спрашивая, не пришел ли «Финикс»? Привезен ли пайковый харч?

Индейцы бросали на правителя такие взгляды, будто Компания задолжала им жалованье за десять лет.

Когда Баранов сошел на берег, страсти немного поутихли, самые яростные крикуны стали выдыхаться. По гвардейски вытягиваясь, чеканным шагом к правителю подошел Иван Григорьевич Поломошный. Он был в новеньком сюртуке, в модной шляпе, с аккуратно выбритым лицом. Холодно поздоровавшись, управляющий потребовал себе замену и передал тяжелый пакет с докладными, где обстоятельно излагал причины, вынуждавшие его просить отставки.

Александр Андреевич повертел в руках пакет, сунул его за пазуху.

— Здесь все до единого канальи и твари, — сказал Поломошный голосом, приглушенным, как отдаленные раскаты грома. — Кому благодетельствовал — и те изменили…

Едва он отошел в сторону, к Баранову подступил Степан Федорович Ларионов — староста крепости. У него в руке был почти такой же сверток исписанных бумаг.

— Все ссоритесь? — Неприязненно поморщился правитель. — Нет бы, стол накрыть, баньку истопить…

— Баньку готовят, — смутился Ларионов. — А за один стол с этим… Я не сяду! — С тоской взглянул на торчавший из-под парки угол пакета Поломошного: — Должно быть, собрал все сплетни и требует суда на Кадьяке, а то и в правлении Компании?! — Резко мотнул головой в его сторону.

Баранов прибыл на Ситху в июне вместе с партией передовщика Тараканова. В Бобровой бухте, по виду уже не первый день, стоял «Северный Орел», на палубе пакетбота никого не было.

— Господин подпоручик новые земли ищет! — Презрительно прищурился правитель, проводя галеру мимо компанейского судна. Ни салютом, ни флагом суда не приветствовали они друг друга.

Возле Индейской реки, за кекуром, где был похоронен Лука Кочергин, поднялись стены казармы. Со стороны леса был поставлен частокол. Увидев галеру, строители Медведникова бросили работу и высыпали на берег. Одна за другой к галере подходили байдары партовщиков. Сысоя с Василием и Ульяной стали выгребать к берегу. Медведников, в мокрой рубахе без опояски с непокрытой головой, направился к ним.

— Лодыри сапожниковские?! — Улыбнулся в лешачью бороду. — Поди, забыли, как топор в руках держать. А мы тут на обухе спим, топорищем подпоясываемся… Ну, здравствуйте! «Финикс» не пришел ли?.. Жаль! Шильц, хрен аглицкий, наверное, ждет, когда распогодится. Он рисковать не любит. Да и зачем? Ему жалованье платят.

Прихрамывая, на берег сошел Василий Кочесов, со смехом стал спрашивать партовщиков на кадьякском наречии, не желают ли попариться? И хохотал, обнажая в бороде беззубые розовые десна:

— Ишь, чего говорят?! Шаман не велел мыться и стирать одежду, а про парную молчал — значит, можно.

Кабанов с Урбановым выволокли из лесу тесаное бревно, подтащили к крепости, бросили и неспешно двинулись к галере. У того и другого за кушаком по пистолету, на боку — тесаки.

— «Финикс» не пришел ли? — хмуро спросил Кабанов, отдуваясь и стирая пот с лица.

— Нет!

Он сел, стал набивать табаком трубку. Урбанов, вытирая лоб шапкой, просипел:

— Как дошли? Все ли живы?

— Все! — коротко ответил Сысой.

— Ну и ладно. Вы молодцы крепкие, отдохнувшие, потаскайте-ка лесины, а мы, по немощи, караульных подменим.

Краснорожий Труднов сунул за шиворот пятерню, выискивая колючие щепки.

— А может, Шильц того? — пробормотал, кашляя и выпуская дым из бороды. — Много товара должны прислать… Чего бы, не прельститься, да угнать транспорт в Кантон или еще куда.

— Кто его знает, — проворчал Медведников, косясь на товарища. — Выкрест — он и есть выкрест: душа потемки!

Афанасий Кочесов нетерпеливо топтался на кекуре, перебрасывал фузею из руки в руку, поглядывал вниз из-под руки. Наконец он дождался перемены караула, спустился со скалы, подошел к галере, только раскрыл рот, как Труднов сипло перебил его, пуская клубы дыма из рта и ноздрей:

— Не пришел «Финикс»! Шлет приветы всем голодным!

Баранов был доволен, что Медведников смог договориться с индейцами и те не препятствовали строительству крепости. Они часто приходили сюда, с важным видом глазели на работающих, или начинали плясать, отрывая строителей от дел. Но место Баранову не понравилось: слишком близко от индейского селения.

— На кекуре придется держать батарею, — указал рукой на скалу с маячившим на ней караульным. — Завладеет противник высоткой и будет сверху простреливать укрепление.

С небольшой ватажкой гребцов он обошел вокруг острова на галере, но лучшего места так и не нашел, стал устраивать пиры тойонам и их знатным сородичам, одаривал и ласкал нужных ему индейцев, убеждая идти в подданство России, за что Компания обязывалась снабжать их всех нужными вещами и охранять от врагов.

Промыслы возле Ситхи были хороши, но индейцы охотились на воде хуже русских, стреляя зверя из ружей. Алеуты, кадьяки, чугачи из партий братьев Кочесовых, Наквасина, Урбанова и Тараканова за короткий срок добыли столько бобров, сколько все компанейские партовщики за прошлый год. При том, два десятка русских стрелков все время валили лес и таскали бревна, десять — несли караул, отдыхая от трудов строительства.

Не нравилась Сысою Ситха, как бы ни расписывал ее прелести Баранов.

Лес сырой, густой, с деревьями в три обхвата. Их корни оплетают саженный слой падших и гниющих лесин, покрытых мхом, под ними — вода и камень, земли нет. И все это переплетено колючим вьюном. В лесу много маленьких черных мух, которые выедают открытую кожу хуже мошки. Смолы на деревьях мало, древесина рыхлая, поленья в печи долго шипят и дымят, прежде чем схватиться пламенем. Но стучали топоры, день за днем, с рассвета до заката, хрипели от надсады люди. Иногда за завтраком кто-нибудь вспомнит, какой нынче праздник, как его отмечают на Руси, и снова работа.

А пакетбот все болтался на якоре в Бобровой бухте. Подпоручик Талин под разными предлогами уклонялся от встреч с правителем. Баранов отправил к нему Сысоя с Василием в двулючке, требовал помощи в строительстве от его бездельничавших людей. Их лодка подошла к борту. Куськин и промышленный Белоногов, дремавшие на юте, долго выспрашивали, не пришел ли транспорт, нет ли у тоболяков водки и хлеба, потом нехотя поплелись будить капитана.

Подпоручик поднялся на палубу в рубахе и ночном колпаке, долго зевал, потягивался, прежде чем выслушал посыльных, а когда узнал, зачем те прибыли, — повертел головой, подергал редкими усами и заявил:

— Своих людей не дам!

— Бырыма сам приедет — хуже будет! — пригрозил Сысой.

Талин позеленел, затопал ногами:

— Пусть только явится: к мачте привяжу, выпорю! Так и передай купчине!

И еще скажи, чтобы пайковый харч прислал.

Баранов со своей канцелярией жил в бане возле Индейской реки, из которой, по поверью, кто ни выпьет воды — всю жизнь будет сохнуть по Ситхе.

Иногда он выходил на берег, водил подзорной трубой по морю. По субботам связывал в узлы бумаги, перья, чернильницы и перебирался в казарму ко всем остальным промышленным. В воскресенье к вечеру, когда баня выстывала и подсыхала, опять уединялся и скрипел перьями от зари до зари.