Это был спектакль. Так это и приняли.

Дождь прекратился.

Сотни маленьких автомобильчиков, стоявших вокруг, успели завестись и тронуться, прежде чем медлительные туристские автобусы обрели голос. Мы прыгали через лужи в поисках своего автобуса, который за время нашего отсутствия сменил место стоянки.

В холле «Имперо» ждал какой-то мужчина, на которого я не обратила внимания. Я прошла мимо него к портье, чтобы взять ключ от номера.

— Синьора, господин хочет увидеться с вами, — сказал портье и показал мне на мужчину. Я не сразу его узнала.

— Тере, — приветствовал меня тот по-эстонски. — Ты не узнаешь меня, Саския?

— Почему же, узнаю.

Его глаза засветились радостью.

— Ты живешь в Риме?

— Недолго, — ответил Андрес. — Временно.

— Откуда ты узнал, что меня можно найти здесь?

— У тебя будут из-за этого неприятности?

— Ну что ты!

— Ты располагаешь временем? Очень хотелось бы поговорить.

— Сейчас начнется ленч.

— Пойдем поедим где-нибудь? Вместе.

— Видишь ли…

Я сказала, что хотела бы позвать с собой друга.

— Вам не велят ходить в одиночку?

Он увидел выражение моего лица и извинился:

— Прости, если это тебя оскорбило. Но мне хотелось бы поговорить только с тобой.

— Ладно.

Андрес вспомнил про коробку конфет и цветы, завернутые в целлофан, которые лежали рядом на стуле. Я отнесла их наверх, в комнату.

— Господи! — воскликнула Феврония. — Опять новый кавалер?

— Нет. Один старый знакомый, актер.

Я попросила Февронию позаботиться о цветах и взять у горничной посудину для воды повместительней. Это были необыкновенно большие золотисто-розовые тюльпаны.

Андрес предложил зайти в ближайший ресторан. Как я поняла, заведение считалось не особенно роскошным, но в общем там было очень мило. Следы дождя исчезли, гравийный пол высох, и мы уселись за стол во внутреннем дворике, вблизи фонтана.

Блюда должен был выбирать Андрес, у меня не хватало на это терпения. Видимо, он знал наперед, что заказать.

— Хорошо, что мы с тобой встретились, — произнес он для вступления, изучая меня. Я полагала, что он скажет что-нибудь обо мне, но он спросил, понравилась ли мне Италия.

— Красивая страна, — сказала я.

— А-а, да, — бросил он небрежно. — А как Таллин? Сильно изменился?

— Изменился.

— Большое строительство?

— Большое.

— Русских много?

— Много.

— Что? — спросил он изумленно и, видимо, почувствовав в моем тоне насмешку, стал оправдываться: — Слушай, я не шпион! Просто хочется знать правду, поэтому и спрашиваю.

— Спрашивай, спрашивай, — ответила я любезно. — Что касается государственных тайн — не выдам ни одной. Хотя бы уже потому, что я их не знаю.

Андрес некоторое время собирался с мыслями и смотрел на меня через стол.

— А улица, где я жил, существует?

Я спросила, где он жил.

— На улице Вабрику.

— Теперь это улица Рябчинского.

— Кто это?

— Революционер.

Ему снова понадобилось время для раздумья.

— А вообще-то она такая же, как была?

— Такая же.

Он кивнул.

Вдоль перголы свисали лиловые гроздья цветов глицинии, их запах волнами доносился до нас. Я допила свой бокал и поставила его на стол. Попробовала салат. Пикантная смесь мяса с пряностями, огурцом и майонезом. Продукты все знакомые, а вкус новый.

— Ходишь сюда есть?

— Иногда.

— Больше ничего не заказывай, — попросила я. — Мне не под силу съесть так много. А вот кофе я бы выпила.

— Славно, — сказал Андрес. — И вина.

Сидеть здесь было действительно славно. Струи фонтана устремлялись вверх из-под ракушек и гальки и распространяли прохладу, дышащую влагой. Людей в ресторане было не слишком много. Несколько важных, располневших мужчин с молодыми дамами.

Андрес спросил о нашем театре. Что мы играем и работает ли еще Хейнике. Ответив, что она уже народная артистка, снимается в кино и участвует в телепередачах, я почувствовала неловкость от своего хвастливого тона. Но Андрес этого не заметил, сказал с изумлением:

— Ого!

Известия о Хейнике его явно обрадовали.

— А ты сама?

Я? Что я могла сказать о себе? Смогла бы сказать о своей работе, что так хорошо, как я, никто не играет, потому что играть лучше уже невозможно.

Я спросила, почему он не писал Хейнике. Она была женой Андреса.

Он пожал плечами:

— Опасался доставить ей неприятности. Как она живет?

Андрес рассчитывал услышать совсем другое, но я ответила:

— Проснувшись утром, она первым делом хватается за губную помаду — и сразу же в форме.

— Ах, значит, эта привычка сохранилась у нее до сих пор? — сказал Андрес растроганно. Но для меня это оказалось новостью. Я полагала, что привычка первым делом по утрам красить губы возникла у Хейнике лишь в последние годы.

Cameriere принес кофе.

Волосы у Андреса были, несомненно, крашеные. Но он все еще оставался красивым мужчиной с мужественной внешностью героя. Несколько уставшего, несколько иронического по отношению к себе.

— А что ты делаешь в Риме, если ты тут не живешь?

— Получил роль в фильме.

Когда я попросила рассказать об этом подробнее, он покачал головой.

— Маленькая, ерундовая роль. Но я согласился. Съемки скоро заканчиваются.

— И тогда?

— Уеду обратно в Париж.

— И тогда?

— Видно будет. Начну снова искать маленькую пустяковую роль.

Темный костюм из слегка поблескивающей ткани подчеркивал стройность его фигуры и ширину плеч. Он заметил мой оценивающий взгляд.

— У меня не тот тип, какой теперь в моде. Им желательны длинноволосые женственные мальчики. И чтобы лицо отражало свет начального образования.

— Ого! Будь осторожен! Духовное превосходство над людьми озлобляет их более всего.

Я не должна была так иронизировать. То, на что слегка намекал Андрес, было для него вопросом жизни. Но я презираю грустные исповеди других.

Он наклонился над столом, уставившись на свои руки.

— Талант — явление не постоянное, — сказал Андрес. — Для того чтобы талант могли вовремя заметить, ему требуются подходящие условия и возможности. Но я устал, Саския, я износился.

Не мне было напоминать ему слова Вольтера, что на этом свете выживают только с мечом, выдернутым из ножен, и умирают с оружием в руках. Ведь мир полон жестокой борьбы за самоутверждение. Я сказала лишь, чтобы утешить его:

— Все мы изнашиваемся.

— Если бы ты знала, дорогая Саския, как я рад слушать тебя и говорить по-эстонски, — сказал он прочувствованно.

— А тоска не тянет тебя домой?

— Еще как.

— Что же мешает тебе вернуться? Прошлое?

Яростно махнув рукой, он едва не опрокинул бокал с вином и сказал, что у него нет ни малейших причин стыдиться своего прошлого. За границу он убежал во время войны, спасаясь от мобилизации в немецкую армию, его удивило, что я этого не знала. Я действительно не знала. Хейнике избегала говорить о нем, ей не хотелось сознаваться, что долгие годы она ждет возвращения Андреса.

Я не испытываю интереса к чужим личным делам, но все же спросила:

— Ты женат?

— Был. Два раза.

Стало быть, всего три. Ведь Хейнике была первой. От фонтана до нас долетали брызги. Мне на лицо и руки.

Одна из жен Андреса умерла, а другая убежала с молодым бородачом.

— Ты бы крикнул ей: «Страшись кулака Отелло!»

— Бог с ней. Мне безразлично.

Я подумала: «Не надейся, что поверю тебе».

— Пусть женится тот, кому слишком хорошо живется, сказал Андрес.

Я засмеялась:

— Почему-то эту старую избитую истину мужчины вспоминают только после женитьбы.

Андрес поднял чашку с кофе, поднес ко рту, но, так и не дотронувшись до нее губами, поставил на блюдце.

— Саския, — сказал он, — ведь в молодости жизнь кажется бесконечной.

Я была с ним согласна.

— И все могло бы пойти по-иному, если бы не началась война. Но разве же теперь мир? Продержался ли он за все эти годы хотя бы миг? Живешь все время в тревоге, что новые лисицы своими огненными хвостами снова вот-вот подожгут Землю с какого-нибудь конца. Иногда мне кажется, что мира и не хотят. Может быть, опасаются, что мир приведет к забвению героических военных подвигов?

Андрес, непонятно почему, решил, что такой разговор не может интересовать меня. Очевидно, он причислял меня к женщинам, которым кажется скучным все, что не касается их лично, и, как бы спохватившись, сказал: