Глава девятая, в которой случаются очень плохие стихи

Будильник весело пиликал со стола, возвещая радостную весть о новом дне. Я потянулась. От воспоминаний о вчерашнем вечере — вернее, ночи — на губах сама собой появилась улыбка. Дорога, желтый свет фонарей, ветер, путающий волосы, и широкая спина, защищающая от него — что может быть лучше? Только умопомрачительные поцелуи. Настолько умопомрачительные, что я даже почти не думала о том, где змей так хорошо освоил навык.

Потянувшись до хруста, я встала с кровати и отправилась на свидание с санузлом под недовольное ворчание желудка. Тот недвусмысленно заявлял, что ему чего-то недодают, и требовал немедленной додачи с компенсацией за моральные страдания.

По коридору я шла, мурлыча себе под нос веселенький мотивчик, и только в последний момент заметила, что дверь ванной резко открылась. Затормозив в сантиметре от угрозы ушиба, я ворчливо обратилась к сестре:

— Антонина, ты чего с утра пораньше резкая такая? Еще б чуть-чуть, и у нас с дверью бы состоялось страстное лобзанье, а я, между прочим, несогласная.

— Извини, — ответила совушка чужим баритоном.

Я заглянула за дверь и потеряла дар речи. За ней стоял Володя. За ней стоял Володя в одних джинсах, босиком и с голым торсом. Торс был весьма… но что полуголый Володя делал у нас дома?

— Э-э-э… — сказала я.

— И тебе привет, — усмехнулся филин.

— Привет-привет, — кивнула я.

И на этом крайне интересном месте из своей комнаты вышла Тоня. Она отчаянно зевала в ладошку и другой рукой терла глаза, поэтому не заметила валяющуюся на полу тапку, о которую споткнулась и непременно упала бы, если бы филин не среагировал. Он схватил совушку за руку и дернул на себя. Прокрутившись вокруг своей оси, троюродная обнаружила себя в объятиях мускулистого парня, прижимающего ее за талию. Тоня подняла глаза, и они с Владимиром будто перестали замечать все вокруг, включая меня. Поэтому я не выдержала:

— Так-так-так… и что тут у нас? СОВпадение? — поинтересовалась я у сестренки, имея в виду вовсе не злополучную тапку.

Володя иронично выгнул бровь и ответил одним словом, по-прежнему глядя на Тоню:

— СОВвращение.

К моему изумлению, совушка стала медленно, но неотвратимо краснеть. Осознав это, она нахмурилась, явно неохотно выбралась из крепких рук филина и, пробурчав 'устроили тут совещание', закрылась в ванной.

Я едва сдерживала смех. И чего краснеть, спрашивается? Отличный же выбор, то есть, парень! Только мгновение спустя я осознала гигантские размеры бытовой подставы от сестренки и, обуянная праведным негодованием, пнула дверь:

— Моя очередь была!

— Прозевала, — констатировал Владимир и ушел в совушкину комнату, довольно улыбаясь.

Я фыркнула и буркнула себе под нос:

— Вот же, два сапога — пара.

— Я все слышу! — донеслось подозрительно веселое из-за заветной двери.

Скорчить гримасу дверному полотну? Не вопрос! Когда это отсутствие публики мешало ерундить?

Тоня и Владимир ушли первыми, совушке нужно было спешить на работу, филина тоже обязывало трудоустроенное положение. Поэтому мне, как человеку, временно лишенному необходимости зарабатывать на хлеб, поручили съездить к Полине и забрать у нее что-то. Что именно — троюродная не сказала. Она выразительно скосила глаза на филина, а я не стала пытать, будучи на девяносто девять процентов уверена, что это не килограмм наркотической смеси.

В сети меня уже ждало утреннее сообщение от Ара. Текст я читала, улыбаясь во все тридцать два.

'Доброе утро, лисичка. Давай встретимся сегодня?'

'Давай! Встретимся! Да! Да! Да!' — радостно провилял хвост.

'Привет. Я только за. Куда пойдем?' — написала я и кинулась собираться. В универ мне нужно было ко второй паре, но до нее — успеть забрать совушкин скарб. И если не начать сейчас, то опоздаю, и тогда не видать мне 'автомата' по ИКЗЕиАм — как сокращали в расписании название курса лекций по истории культуры западной европы и америки — как своих ушей. Да и на пару к научному руководителю лучше приходить вовремя.

Переписка со змеем продолжалась все время, что я ехала маршрутке. И, кажется, другие пассажиры терзались подозрениями в моей социальной опасности: широкая довольная улыбка словно приклеилась к моим губам. И это в час-пик!

Полина жила в другом районе. Не слишком далеко от нашего, но по утренним пробкам времени поездка заняла прилично. Пятый этаж кирпичной хрущевки. У соседней с нужной мне дверью стояла бабулька подъездная обыкновенная: серое пальто, серый берет, яркий павлопосадский платок, губы — в оранжевой помаде. Старушка не двигалась и смотрела на придверный коврик напротив зайкиной двери так, будто он отрастил зубы и уже готовился к прыжку. Я тоже покосилась на неоднозначное изделие. Коврик как коврик. Только в самом центре лежала черная роза, а вокруг ее стебля была закручена бумажка.

— Здравствуйте, — приветствовала я бабульку и подняла цветок.

Роза была не искусственная. Живая, но выкрашенная из баллончика.

Старушка шарахнулась от меня, как от чумной, обошла аккуратненько и уже на лестнице сказала:

— Не брала бы всякую дрянь в руки. Наверняка же со сглазом. Я Полине давно говорю, надо ей к бабке сходить, порчу снять. Не к добру, ой, не к добру.

Я ничего не ответила. Что тут ответишь, когда одна бабка гонит к другой бабке? Старушка медленно спускалась по лестнице и продолжала ворчать о 'сглазе', даже пару раз перекрестилась. Я пожала плечами и нажала на кнопку звонка.

Полина открыла почти сразу.

— Привет. Проходи, — пригласила она, улыбнувшись.

— Привет, — ответила я, зашла и закрыла дверь, после чего протянула подруге цветок.

— У тебя на пороге лежало.

Зайка тяжело вздохнула.

— Опять… Мне уже соседские бабушки иконки карманные дарят.

Я улыбнулась. Заботливые.

— Что это вообще такое?

Полина развернула бумажку, прочитала, хмыкнула и протянула мне.

— Да это парень один… никак не успокоится.

Записка гласила:

'Я думал, ты не такая.

Я думал, ты не как все.

Но ты не оказалась другая.

Ты такая же, как все.

Розой была любовь,

Но теперь она черна.

Не расцветет она вновь.

Усохнет, истлеет навек!'

— Э, — протянула я. — Что за бред?

— Так бывает, когда у человека нестабильная психика и ранимое эго, — фыркнула Полина.

— Расскажи нормально, или начну кусаться! — потребовала я.

Зайка улыбнулась.

— Хорошо. Обследовался у нас один парень пару-тройку месяцев назад. Человек. Лет девятнадцать — двадцать. Прицепился ко мне, как клещ. На работу провожал, с работы. Письма мне строчил с признаниями и под дверь складывал — телефон-то я ему не дала. Я старалась мягко объяснить, что нам с ним не по пути, но мальчик понимать не хотел. Поэтому у нас состоялся неприятный разговор, после которого, он, наконец, перестал мелькать перед глазами, зато стал посылать вот такие 'подарочки'.

— Странный субъект. Обычно этот вид поэзии годам к шестнадцати проходит, — я покачала головой.

— Двадцать лет парню, а такой ерундой мается. Явно недообследовали, — вынесла вердикт зайка.

Я рассмеялась.

— Чаю хочешь? — улыбнувшись, предложила Полина.

— Нет, мне уже в универ лететь надо на всех парах, — отказалась я.

Подруга кивнула и принесла из комнаты бумажный пакет на ручках-шнурках. Я заглядывать внутрь не стала. Скоренько попрощалась с зайкой и помчалась дальше, навстречу знаниям и 'автомату'.

Обычно уже после четвертой по расписанию пары наш корпус становился тихим и обезлюдевшим. Основная масса студентов схлынывала: у кого-то заканчивались пары, а кто-то попросту не доходил до пятой. Наша группа дошла в полном составе, потому что пятой парой была философия. После нее я всегда чувствовала смесь сонливости и апатии, сильно подозревая, что я такая не одна. Все дело было в манере чтения лекции. Иногда преподаватель напоминал мне заклинателя змей, таким заунывно-размеренным был его голос.

Когда время пары подошло к концу, лектор попрощался с нами и вышел первым. Олежек громко выдохнул и озвучил всеобщее настроение облегченным стоном:

— Наконец-то!

Девчонки разулыбались и стали оживать.

Я сегодня еще планировала успеть к Егору, поэтому встряхнулась, попрощалась с одногруппниками и бодро пошла на выход. Коридор был пустой, как и лестничный пролет, поэтому я была сильно удивлена, когда, ступив на первую ступеньку, почувствовала сильный толчок.